Роберт Стоун - Дамасские ворота
— Ну и ночка выдалась, — мрачно сказала Сония.
Они припарковались за развалившейся оштукатуренной стеной, окружавшей разоренный сад при британском военном госпитале времен Второй мировой. Над его воротами висел поникший флаг ООН, освещенный десятком голых лампочек, две из которых были разбиты. У входа — таблички на арабском и английском.
Их долго не впускали; пришлось колотить в тяжелую деревянную дверь и звонить в маленький колокольчик. Наконец дверь отворилась и выглянул молодой палестинец в белом врачебном халате.
— Рашид! — воскликнула Нуала.
Услышав ее голос и увидав ее, молодой доктор расплылся в сияющей улыбке. Нуала шагнула вперед и остановилась перед ним. Мгновение они стояли не двигаясь. Затем Рашид бросил быстрый взгляд через ее плечо, словно беспокоясь, не видит ли их кто, и приложил руку к сердцу. Лукас заметил, как изменился его взгляд, из формально-вежливого став преданным и пылким, и относилось это только к Нуале. На шее Рашида болтался стетоскоп, из нагрудного кармашка торчали шариковые ручки, какая-то из них подтекала и пачкала белый халат. На его пальцах тоже были следы пасты.
— Приехала!
— Да. И все привезла. Со мной друзья. Ой, — сказала она, увидев пятно на халате, — ты испортишь пиджак. Твоя ручка течет.
Было что-то мальчишеское и влюбленное в том, как он засмеялся на ее заботу. Счастливый Рашид пригласил Сонию и Лукаса пройти в тускло освещенное фойе, стараясь не прикасаться к ним испачканными пальцами. Из одного крыла старого здания доносился детский плач. Лукас заметил, что двое других палестинцев стояли за конторкой в дальнем конце помещения с таким видом, словно не хотели, чтобы их видели.
— Так ты сотрудничаешь с Детским фондом? — спросила Сония.
Рашид, по-прежнему радостный, тем не менее был смущен ее вопросом. Он повернулся к Нуале.
— Он новый помощник администратора, — объяснила та Сонии. — Его прислали из Хеврона на прошлой неделе.
— Я только недавно окончил ординатуру в Америке, — сказал им Рашид. — В Луисвилле, штат Кентукки.
— Замечательно, Рашид. Мои поздравления. — Сония повернулась к Нуале. — Не знала, что у вас и БАНОРа общий офис.
— Да нет, — торопливо ответила Нуала, отводя глаза. — Просто мы рядом, в Аль-Амале.
Пока они переминались в фойе, снаружи послышался шум мотора их грузовичка.
— Это наша машина? — спросил Лукас.
Рашид молча улыбнулся ему. Лукас посмотрел на Нуалу.
— Да, его отгоняют с дороги. Во дворе он будет в безопасности, — успокоила та его. — Завтра я покажу вам, как мы тут устроились.
— Обязательно, — сказала Сония. — А сейчас мы уже совсем с ног валимся.
Нуала и Рашид сосредоточенным шагом вышли в беспокойную ночь. Подошедшие в темноте молодые палестинки принялись разгружать ооновский грузовичок.
— Они забирают груз, — встревожился Лукас. — Так надо?
— Пусть забирают, — сказала Сония. — Он для них и предназначен.
Сония молча дошла с Лукасом до конторки, за которой их ждал второй врач-палестинец, пожилой человек в голубом блейзере под белым халатом. Сония знала его; это был доктор Наджиб из БАПОРа. Она представила ему Лукаса как своего друга, журналиста. Те мягко и молча пожали друг другу руку.
— Надеюсь, у вас найдется для нас комната, — сказала Сония доктору Наджибу.
— Для вас есть только служебные койки. Одну, наверно, сможем поставить в коридоре.
Служебные койки оказались походными раскладушками со шведскими спальными мешками к ним, хранившиеся в сложенном виде под столом в офисе отдела образования. Когда Наджиб попытался помочь им вытащить их оттуда, Сония и Лукас отослали его.
— Помыться можно снаружи, — сказал Наджиб, показывая в конец коридора. — Но вода неважная. И поосторожней: ночью ходят патрули.
— Вода у нас есть, — ответила Сония. — Спасибо, доктор Наджиб… Не нужно тащить одну раскладушку в коридор, — продолжила Сония, когда Наджиб вышел. — Док возражать не будет.
— Зря не прихватил с собой бутылку скотча, — сказал Лукас, когда Наджиб удалился.
— Тут это неуместно.
— Тем лучше, — сказал Лукас. — А то не заснешь.
Он лег на раскладушку и подложил руки под голову. Сония села на стул.
— В далекие-далекие времена, — сказала она, — я бы прихватила перкодан.
— Ты это предпочитала?
— Обычно. Теперь ничего не употребляю.
— Почему завязала?
— Преподобный сказал, чтобы я бросила.
— Де Куфф? И этого было достаточно?
— Для меня — да.
Он было хотел порасспросить ее о роли Де Куффа в ее жизни, но тут его заинтересовал более насущный вопрос:
— Скажи мне, что происходит с Нуалой?
— Думаю, между нею и молодым доктором Рашидом что-то есть.
— О!
— Угу! — кивнула Сония и тихонько рассмеялась. — Он, кстати, хорош собой. Приятный паренек. Подходит Нуале.
— Могла бы и намекнуть нам. Мы что, монахи какие?
— Хороший вопрос, — сказала Сония. Встала и выключила свет. — Как знать?
Позже он пошел по коридору в сторону, указанную доктором Наджибом, и вышел в ночь, ища туалет. Сунул туфлю в уличную дверь, чтобы она не закрылась за ним. Потом направился к маленькой будке и тут услышал, как ночную тишину взорвал рев мотоцикла. Когда мотоцикл выезжал из ворот, освещенных голыми лампочками, он увидел, что седоков двое: мужчина впереди и женщина на заднем сиденье. Нуала.
Через несколько секунд, грохоча и обдавая вихрем воздуха, над головой появился вертолет. Жестяные крыши переулков загремели в унисон, взметнулся смерчиком, до рези в глазах, уличный мусор, залаяли собаки. Огромный сноп света протянулся до земли, и Лукас увидел вспыхивавшие огни вертолета всего в дюжине футов над собой. Задыхаясь, он нырнул во влажную темноту туалета, дожидаясь, пока громадная машина не улетит.
Вернувшись в темную комнату, он постоял у закутка, где лежала Сония. Наверняка не спит, подумал он.
— Я только что видел Нуалу, она уехала с Рашидом.
— Наверно, поехала в Аль-Амаль, чтобы провести ночь с ним. И рассказать его людям, что привезла то, в чем они нуждаются.
— Надеюсь, что так.
— Конечно, — сказала она, не открывая глаз.
Он отошел и молча лег на свою койку. Через секунду поднялся.
— Знаешь, — сказал он Сонии, лежавшей с закрытыми глазами, — мне хочется взять тебя за руку.
— Я совсем не против, — ответила та, по-прежнему не открывая глаз.
Он подошел, взял ее руку и поцеловал.
— А теперь должна сказать тебе, что мы находимся в глубине исламской территории. И не должны делать ничего такого, что может вызвать скандал. — Она вжалась щекой в его ладонь. — Так что если испытываешь какие-нибудь неподобающие желания, лучше забыть о них.
— Да, наверно, тут какие-нибудь противные детишки секут не соответствующее исламу поведение.
— Ты чертовски прав. Особенно что касается женщин неверных. И они подглядывают в окна.
— Что же нам делать? Споешь мне?
— «Нет, Джим, не выйдет ни хрена». Время неподходящее.
— Тогда расскажу тебе одну историю. Хочешь?
— Угу.
— Как-то раз, — начал Лукас, — перед Второй мировой войной, заходит турист в Нотр-Дам в Париже. Кто-то играет Фантазию и фугу соль минор Баха. Играет как ангел. Турист поднимается на хоры посмотреть на органиста. И кого, думаешь, он там видит?
— Фэтса Уоллера[277].
— Черт! Ты знала!
— Прекрасно знала.
— И Фэтс говорит: «Просто пробую, как звучит их Божий граммофон».
Сония тихонько заплакала:
— Бедный Томас Уоллер. Он любил Баха. Любил орган. После выступления на радио часами играл в студии. Бесплатно. Вне программы.
Слезы текли по ее щекам, и она открыла глаза, чтобы вытереть их.
Лукас похлопал ее по плечу. Странный был день. Он ходил в Яд-Вашем. Проехал сквозь дымную Газу. А сейчас слушал, как в забытой богом древнейшей пустыне женщина плачет по Фэтсу Уоллеру.
— Думаю, это прекрасно, — сказал он, помолчав, — что ты плачешь по нему.
— Я всегда плачу по нему. Он был таким же, как мой папа. Они знали друг друга, когда папа был молодым. Я плачу по ним обоим.
Лукас нежно поцеловал ее, вернулся на свою койку и мгновенно уснул.
30
Когда-то давно, когда Палестина была британской подмандатной территорией, часть подвала главного здания, теперь принадлежавшего Галилейскому Дому, получил один из сыновей арабского купца, устроивший там радиостанцию. Парень был радиолюбителем, к тому же богатым, он оборудовал ее, не жалея средств, так что вышла смесь американской коммерческой вещательной студии и радиорубки океанского лайнера. Он выступал вживую со своими братьями и сестрами, пел арабские песни и популярные европейские баллады, ставил и читал радиопьесы собственного сочинения.
