Журнал «Новый Мир» - Новый Мир. № 11, 2000
Обычно спрашиваю у Никиты, было ли что интересное в школе. Как-то недавно спросил, чем занимались на военном деле. (Теперь называется: начальная военная подготовка). «Подлостью, — ответил неожиданно Никита. — Проходили убойную силу автомата Калашникова». Вот что его поразило: «убойная сила». Теперь его приучают к мысли, что никакой подлости тут нет, что это все нормально; он переписывает в тетрадь из учебника все эти данные: скорострельность, дальность стрельбы и т. д., — то есть привыкает, чтобы впредь не удивляться.
Система общественного воспитания есть воспитание привычки. К правопорядку, к государству, к власти, к иерархии, даже к способу выражать мысли. И ко многому другому.
Жизнь обучает нас вот чему: какую-то экономическую организацию (структуру) общества можно счесть «прогрессивной», более «справедливой» и «нравственной», но из этой «прогрессивности» и т. п. автоматически не следует столь же «прогрессивное» политическое устройство. Увы, оно, возможно, и существует в старых, знакомых пределах: от демократической республики до единоличного правления монархического или диктаторского типа, до диктатуры фашистского образца. Если признать отсутствие «автоматизма», то есть закономерности, обязательности в складывании, формировании политической надстройки, то это в некотором смысле раскрепостит умы, позволит освободиться от привычки этого рода. Исчезнет одна из самых существенных иллюзий нашего «воспитанного» сознания.
26 октября.
Наши размещают новые ракеты в Чехословакии и ГДР; те довольны, никаких демонстраций. Американцы собираются с первого ноября монтировать — или как там это называется — свои «крылатые» ракеты в Англии, Германии и других странах. Наши меры — ответные. По всей Европе — волна демонстраций; в них участвует по двести — четыреста тысяч человек. Но эти сотни тысяч беспомощны; две державы в лице своих лидеров уперлись лбами, и никто не хочет уступать.
Нас без конца потчуют цифрами: число ракет, ядерных зарядов, бомбардировщиков и т. д. Хотят, чтобы мы были «в курсе»; мы давно уже «в курсе» многих специальных проблем: надоев молока, урожаев, капиталовложений и т. д. Но сколько бы ни были «в курсе», как бы ни преуспевали в познаниях этого рода, все это бессмысленно и бесполезно. Наши голоса и наши суждения не значат ничего. Я еще не думаю, что они дружно спихнут мир в пропасть. Но им почему-то выгодно балансировать на краю, а это опасно и страшно. Дж. Шелл в своей «Судьбе земли» говорит точно: бессмысленно ставить идеологии, доктрины, концепции впереди жизни; впереди надо ставить жизнь; мы дожили до времени, когда нужно сделать этот выбор.
Английское радио вчера и сегодня сообщает о том, что пропавший в Италии журналист-международник Олег Битов, брат Андрея Битова, обнаружился в Лондоне, получил временное убежище и сделал заявление для печати. Первая публикация «ЛГ» об исчезновении Битова хотя и упирала на его возможную гибель (может быть, его труп скрыт в водах венецианского канала), но хитрым образом заранее обговаривала все другие возможные исходы этого происшествия, упоминая коварные методы иностранных разведок по психологической и прочей обработке людей, попавших в их руки. Выходит, это было сделано не напрасно.
Виктору Бочкову сократили обычные для него выступления по линии Общества охраны памятников старины. Якобы сделано это по указанию сотрудника госбезопасности. Не Сергея ли Сергеевича Павлова, любителя книг?
Недели две назад В. Шпанченко рассказал мне, что жена его нашла у сына, ученика четвертого класса, записку, отпечатанную на машинке, с нарисованным одноглавым орлом и свастикой. Текст был приблизительно таким: «Дорогой друг, становись в наши ряды, приходи туда-то к таким-то часам, приводи своих друзей…» Жена Володи, кажется, ходила к месту сбора, но никого там не видела. Шпанченко уверял меня, ссылаясь на знакомого работника милиции, что уже дважды или трижды в апреле «неонацисты» собирались около кинотеатра «Дружба», а обычные их сборища проходят в поселке «Первомайский», т. е. на окраине города.
30 октября.
С туристским автобусом приезжали Кузьмины — Володина[32] родня. Вчера вечером сидели у нас, ужинали, разговаривали — обо всем понемногу. Есть разница в возрасте, разные профессии, — это неизбежно мешает более короткому контакту. Привыкать трудно, но постепенно привыкаю.
Людмила Семеновна вспоминала молодость, первые послеуниверситетские годы, когда она и другие девушки работали на урановых рудниках — маркшейдерами. Было это на Украине[33], некоторые потом были переведены в Восточную Германию. Девушки потом болели, но даже врачам не говорили, откуда у них эта хворь. «Не работали ли вы с рентгеновскими аппаратами?» — спрашивали врачи. «Нет», — отвечали, т. к. были засекречены и боялись. Рудниками занималось тогда ведомство Берии.
Кузьмины чтят Сталина; критицизм распространяется на последующие времена, которые чтить вождя народов не хотят.
В споры я не вступал; Тома — тем более; были взаимотерпимы, хотя в политику старались не вдаваться.
Вчера-сегодня на площади у каланчи — т. н. «ярмарка»: «Осень-83». Понаставили вокруг круглого сквера («сковородки») торговых киосков и лотков, поводружали на палках разных зазывных надписей в народном стиле, поднакопили товаров: от шашлыков — до детских одеял, — и выбросили в торговлю. Народу — черная туча; Иван Кожевников рассказывал, как прельстился шашлыком, выстоял очередь, но ему не дали, заявив, что без «ста грамм» — никаких шашлыков. Тома говорит верно: ярмарки устраивались от изобилия товаров, наша «ярмарка» — от недостатка товаров. Традиций так не восстановить, да об этом всерьез и не думают. Используется старое слово, а содержание его подменяется; главное — видимость. Как бы ярмарка. Как бы праздник. И многое еще — как бы.
Шпанченко ездил в Павино в командировку. Зашел вечером в магазин купить хлеба — не продали: по талонам! Буханка на человека. Попросил у инструктора райкома немного картошки. Она не поняла: мешка три-четыре? Он объяснил: несколько картофелин, чтобы сварить на вечер. В столовой ему поесть почему-то не удалось; кажется, была закрыта. Сварил картошки, что делать!
Негорюхин и Пашин совершили набеги на библиотеку умершего старого врача-психиатра Шайновича. Кое-какие пустяки Негорюхин отдал мне: несколько номеров газет и партийных журналов 30 — 40-х годов. Из интересного там есть речь Молотова на сессии Верховного Совета СССР осенью 39-го года и, например, заметка в «Правде» (1940): «51-я годовщина со дня рождения Адольфа Гитлера» и т. п.
Отыскали они у Шайновича и стенографический отчет о процессе (1931) над меньшевиками. Чтение поучительное. Прочел часть текста, относящуюся к Кондратьеву и Чаянову (косвенно).
Западное радио прекратило все сообщения о судьбе О. Битова. Не выдали ли они желаемое за действительное? История темная.
11 ноября.
<…> За несколько дней до праздников отправил В. О. <Богомолову> бандероль с путеводителем, старыми костромскими открытками и со справками (составил Виктор) по госпитальным костромским зданиям[34].
Сегодня впервые слегка присыпало тротуары снежком. А восьмого было тепло, и мы с удовольствием поиграли в футбол на обычном своем месте у Посадского леса.
За исключением «Писем незнакомке» прочел сборник публицистики Андре Моруа. Там и политика, и история, и мемуарные записи. Несколько странно, что это у нас издано. Настроения и ситуация во Франции и Англии перед Второй мировой войной и в самом ее начале выглядят иначе, чем в нашем официальном освещении. Например, Моруа дважды или трижды пишет, что французские рабочие, находившиеся под влиянием коммунистов, саботировали после августа 1939 года (заключение советско-германского пакта) работу военных заводов. С явным неодобрением пишет Моруа о внутренних раздорах во Франции перед войной, возлагая часть вины на Народный фронт. Неожиданным для меня был портрет Чемберлена. Но самое удивительное — как проглядели! — толкование политической свободы, критика тоталитаризма, рассуждения о необходимости оппозиции и т. д.
Прочел пьесы О. Кучкиной «Синицы в октябре» и Л. Петрушевской «Три девушки в голубом» («Совр. драматургия», № 3). Петрушевская <…> твердит об одном и том же: стержень всего — инстинкты пола и связанная с ними неудовлетворенность. Талантливое у нее — какое-то теснимое, гонимое; чуть только вздохнешь — опять тот же «пунктик», какая-нибудь знакомая — по той рукописи прозы, что ли, — фразочка выплывает… И вообще после нее, да и после Оли Кучкиной — тяжелое чувство. Будь у меня время, написал бы: «Что делать с этим ужасным миром?», «И почему вы его так настойчиво демонстрируете?», «Если поверить, что мир таков, жить невозможно», «И вот странность: почему вы однообразны, монотонны и не впускаете в ваш мир иного человека?»
