И. Грекова - Свежо предание
Отметим, и не только для феминисток, что М.М., «Она» — единственная женщина в зале.
Потом М.М. размышляет: «Сколько я помню, мне всегда сопутствовал Успех… Еще бы: женщина-ученый, автор трудов, переведена на языки, и прочая, и прочая… (И позже): Коварная вещь, этот успех. Он одаряет, он же и грабит. Смотришь — ты уже нищий. Хотела ли бы я, чтобы он ко мне вернулся? Нет. Прежним я его уже не приму».
Проработка закончилась благополучно для героини и в рассказе, и в жизни. Нам неизвестно, что сделала М.М., когда все снова стали ей улыбаться, но Елена Сергеевна Вентцель — она же И.Грекова — подала заявление об уходе из академии. И стала преподавать математику в Московском институте инженеров железнодорожного транспорта.
Рассказ «Без улыбок», написанный в 1975 году, тоже пролежал в столе 11 лет, пока его не напечатал тот же «Октябрь» (1986). За это время И.Грекова опубликовала более десяти рассказов и повестей, в том числе такие замечательные, как «Вдовий пароход», «Перелом», «Фазан», «Скрипка Ротшильда»…
А заветный роман лежал без движения и не появился даже в перестройку. Продолжалось табу?
Не думаю. Документальные и мемуарные книги о времени, которое, по удачному определению Раисы Орловой, так и осталось непрошедшим, стали выходить почти беспрепятственно. О деле врачей, о деле Еврейского антифашистского комитета, об убийстве Михоэлса… Какое уж тут табу! Но… но…
Документы, с большим или меньшим трудом, извлекаются из архивов. Документы есть документы. В очередной раз пересматривается история, «та самая, которая — ни столько, но полстолько не соврет». Помните песенку?
А признание, подписанное подследственным, — документ? Документ. И мы будем ему верить или поостережемся? Это, конечно, крайний случай. Хотя и тут бывало по-разному.
Должна ли художественная литература дожидаться, пока все уложится, определится, прояснится и все документы будут обработаны и оценены по достоинству? Философия в Средние века считалась прислужницей богословия — не больше и не меньше. Должна ли литература принять статус прислужницы истории? Пусть даже с правом ее толкования, поскольку сегодня на дворе гласность?
Юрий Тынянов писал: «Там, где кончается документ, там я начинаю». Литература начинает свою пахоту там, где документ уже взрыхлил почву. И берет глубже.
Скажу даже: я не уверена, что в мемуарах «процент правды больше», чем в художественной литературе. Мы когда-то заимствовали эту сентенцию у грековского персонажа. Художник видит шире, чем мемуарист. И слышит некую, ему только внятную, странную музыку времени. Или безобразный шум, который тоже вроде как музыка. И заставит вас тоже его услышать, и пережить, и эмоционально откликнуться, и… Словом, как у Пушкина: «Над вымыслом слезами обольюсь…»
События, о которых знают все, о которых написано столько статей, мемуаров и документальных повестей, в их литературном преображении пугают редакторов и издателей. История фиксирует, литература шевелит, сдвигает понемногу какие-то пласты в сознании и подсознании.
Грековой говорили: это все так давно прошло… Люди жадны на современность.
Или: о том времени столько интересных документов! Читателю разве может быть интересна беллетристика?
Может. Да еще как! Особенно если книга так хорошо написана, как «Свежо предание». И если вы любите этого автора. Потому что при встрече с ним вы испытаете радость узнавания — одну из радостей, которые изредка доставляет нам современная литература. Вы найдете здесь все, что вы любите у этого автора: мастерство диалога, острые ситуации, яркие характеры, и опять, и снова, как всегда у И.Грековой, когда она описывает талантливых людей, — вкусное описание их работы.
Но есть в книге и другое, не сформулированное. Она зовет, она толкает к поступкам. Каким? Что, собственно, мы должны сделать? Облиться слезами? Раскаяться? А в чем, собственно, мы виновны? Искать врагов? Мстить? Не поможет.
Не будем смотреть по сторонам. Заглянем в себя, дорогой читатель. Вот к этому и зовет книга, которая у вас в руках.
Руфь Зернова
Примечания
1
Рукопись романа «Жизнь и судьба» была в свое время отправлена редакцией журнала «Знамя» в Отдел культуры ЦК КПСС. Там роману был вынесен приговор: «антисоветский». Агенты КГБ явились к Гроссману домой, конфисковали все материалы, связанные с романом, и заставили указать места, где хранились другие экземпляры рукописи. Тогда-то рукопись и была забрана в КГБ из сейфа «Нового мира».
