Василий Алексеев - Невидимая Россия
Нехорошо выходит с Зиной, — обидится и опять устроит сцену. Владимир вспомнил, как он десять лет назад сблизился с этой девушкой.
Теплым весенним вечером он провожал Зину после кино домой. Город засыпал, шаги четко звучали по тротуару. Свежий ветер развевал черные локоны Зины, заставляя ее наклонять голову и придерживать рукой легкое шелковое платье. Владимир смотрел на крепкие ноги, на всю ее гибкую упругую фигуру. Прохожих почти не было, он сжимал локоть Зины и не мог ни о чем говорить. Беспокойство передавалось ей: она шла близко, задевая его бедром. Он открыл тяжелую дверь и пропустил ее в неосвещенное парадное, а когда сам шагнул следом в темноту, почувствовал, что чьи-то руки крепко обвили его шею.
За десять лет связи острота ощущений притупилась, страсть обратилась в привычку. У Владимира в течение этого времени было много других увлечений, но Зина осталась на каком-то особом положении полулюбовницы, полудруга, которому он грубил, которого обманывал и без которого не мог жить.
С Ольгой Васильевной Владимир познакомился совсем недавно в музее. Владимир был хороший, трудолюбивый инженер, но техническая специальность давала заработок и не давала удовлетворения. Владимир никогда не был ни в комсомоле, ни в партии, и это закрывало дорогу к карьере. Постепенно он стал чувствовать, что окружающая обстановка его душит. Годы шли бессмысленно и однообразно. Служба, вечерние работы, театры — этого становилось мало, это приедалось. Арест брата застал Владимира только что окончившим инженером и был одной из причин появившейся позднее тоски.
Павел и его товарищи жили иначе: жизнь их была, с тогдашней точки зрения Владимира, непереносимой и ужасной, но зато у них была какая-то цель, что-то, чего не было у него и отсутствие чего начинало его беспокоить. Неожиданно в душе занятого делового инженера проснулась страсть к искусству. В детстве Владимир хорошо рисовал и лепил, потом долго не вспоминал о своих юношеских склонностях и вдруг они ожили вновь. По утрам в свободные дни Владимир стал уходить в музеи и часами бродил один по залам. Особенно влекла его скульптура. Владимир подолгу простаивал перед копией Микель-Анджеловского Давида, Бельведерским торсом и Шубинскими бюстами. Форма, пластическая, манящая, таящая в себе особую реальную и вместе с тем поднятую до высокого благородства жизнь, увлекала его до самозабвения. — Почему я не стал учиться скульптуре, — думал Владимир с отчаянием, — теперь уже поздно, отяжелел, привык хорошо зарабатывать, сытно питаться, тысячи мелочей связывают по рукам и ногам. — Жаль.
Однажды, придя в Третьяковскую галерею, он остановился перед Ставассеровской Венерой с фавнами. Мимо проходили шумные бестолковые экскурсии, сновали отдельные посетители, а Владимир стоял и стоял, стараясь не слушать пошлых замечаний экскурсоводов. Вдруг он почувствовал сбоку чей-то взгляд, обернулся и увидел высокую блондинку, тоже остановившуюся перед статуей. Очевидно, поглощенность Владимира заинтересовала ее. Как только их глаза встретились, блондинка отвернулась и пошла по залу. Интересная женщина, — подумал Владимир и привычный инстинкт проснулся на мгновение, но в следующую минуту он опять увлекся Ставассером.
Проходив еще часа два, Владимир спустился в буфет. За одним из столиков сидела давешняя блондинка и пила чай. Все столики были заняты, только у ее столика оставалось свободное место. Владимир подошел и спросил разрешения сесть. Кончив есть, дама достала каталог галереи. Владимир попросил у нее книжку и с этого завязался разговор.
— Скажите, — спросила дама, — вы очень высоко ставите Ставассера?
— Почему вы меня об этом спрашиваете?
Дама смутилась и покраснела. Это оживило чересчур бледное лицо.
— Еще утром меня поразило, что вы так внимательно на нее смотрели, — ответила она, чуть запнувшись.
С тех пор прошло полгода. Владимир уже бывал дома у Ольги Васильевны. Жила она на тихой уличке вдвоем со старушкой-матерью и работала обыкновенным бухгалтером. Почти ровесница Владимира, Ольга Васильевна успела побывать замужем и разойтись.
Казалось бы, самый подходящий объект для очередного романа, но этого как раз не произошло. Ольга Васильевна не допускала в отношении себя ни одной вольности, держалась независимо, на товарищеской ноге. Вместо привычной для него легкой связи, получалось что-то совсем новое. Владимир чувствовал, что начинает переживать нечто, похожее на первую любовь. Не по мне эта женщина, — думал он часто, но разорвать уже было не под силу. Зина, привыкшая к изменам, на этот раз учуяла что-то более для себя опасное и начала нервничать. Привычный и естественный ход жизни был нарушен.
Кончив курить, Владимир встал.
Лидия Николаевна слегка застонала и проснулась. Владимир, не оборачиваясь, спросил, как она себя чувствует. Накануне у нее болела голова.
— Ничего, кажется лучше, — ответила она разбитым голосом.
Владимир знал, что мать страдает от того, что уже наступила старость, что, как женщина, она уже вышла из строя, что надвигается неизбежный конец. Лидия Николаевна, как все люди, жившие чувственной животной жизнью, боялась смерти. Владимир понимал это и последнее время сам всё больше и больше стал думать о неизбежной развязке. — Павел молодец, — думал Владимир, — при его образе жизни и настроениях умирать не страшно. Любовь и уважение к брату, даже гордость за то, что в этой бессмысленной и тяжелой жизни есть люди, смело выступающие на неравную борьбу, всё больше и больше укреплялись в сознании Владимира.
Павел молодец, — подумал Владимир еще раз с удовлетворением и вдруг вспомнил серьезные глаза Ольги Васильевны. Не мне, а ему ухаживать бы за этой женщиной… А что, в самом деле, если их познакомить? На минуту острое чувство ревности сжало сердце… Потом он вспомнил Зину, сцены ревности необходимость лгать и отговариваться. Когда-нибудь надо всё это распутать.
Лидия Николаевна встала, надела халат и, шлепая туфлями, прошла к туалету. В зеркале мелькнуло ее обрюзглое от сна лицо и голова в папильотках.
Какая мать по утрам безобразная, — подумал Владимир.
* * *Войдя в комнату, Павел застал брата за работой. Взгляд его скользнул по засученным рукавам шелковой рубашки и добротному пиджаку, висевшему на стуле рядом… Чорт его знает, хожу до сих пор оборванцем, надо одеться, а как это сделать, неизвестно.
— Как всегда, занят, — сказал он, протягивая Владимиру руку.
— Сейчас кончу, — ответил тот почти ласково.
— Не мешаю?
— Я тебя всегда рад видеть.
Павел сел.
— А где тетя Лида?
— Обед готовит.
Павлу стало неприятно, что он опять попал к обеду: подумают, что нарочно так прихожу. В душе поднималась горечь. Настроение у Павла было неважное. Всё больше и больше тяготила мысль, не слишком ли он замарался работой на канале. Надо уходить, — думал он почти с таким же чувством, с каким Владимир думал о том, что надо распутать отношения с Ольгой Васильевной и Зиной.
Кончив чертеж, Владимир осторожно расправил засученные рукава и сел напротив брата, прямо уставив на него синие тоскливые глаза.
— Думаю уходить с канала, — сказал Павел.
По лицу Владимира пробежала тень — только устроился и опять что-то затевает. Павел уловил эту тень и рассердился.
— Я поступил на канал только с целью прописаться под Москвой.
У него всегда всё размеренно, целеустремленно и смело. Владимир почувствовал гордость за брата: он, наверно, никогда не запутывался в личных делах так, как запутался я…
— Ты бы хоть дал себе небольшую передышку после концлагеря, — сказал Владимир.
— В моем положении самое опасное давать себе передышку, — ответил Павел.
— Знаешь что, мы сейчас с тобой пообедаем и пойдем вместе, я хочу тебя познакомить с одной дамой. Ты не думай, — вдруг покраснел Владимир, — не такая, как мои обычные, тебе будет любопытно.
Павел с сомнением взглянул на запыленные сапоги и поношенные черные галифе и, внутренне досадуя, ответил:
— Ну что же, я сегодня весь день свободен — пойдем.
* * *Тяжелая дверь парадного открылась и на пороге, жмурясь от внезапно ударившего в лицо света, появилась высокая блондинка. Увидев молодых людей, она смутилась, наклонила голову на бок и вопросительно посмотрела на Владимира.
— Я уже говорил вам о своем брате, это и есть Павел Истомин.
— Зачем он меня с ней знакомит? — Павел почувствовал неловкость.
— Пойдемте в тень, тут рядом небольшой парк, — сказала Ольга Васильевна.
На желтой, заросшей по бокам травой дорожке трепетали тени нежных весенних листьев, пахло сыростью.
Павла охватило жгучее, беспокойное ощущение, что он уже раз был в этом парке. — Да, вспомнил! В деревне, в год смерти матери, мы с Натой, пошли на станцию, там был похожий парк.
