Айи Арма - Избранные произведения писателей Тропической Африки
— Конечно, — сказал Жан-Луи, — но я хочу спросить тебя вот о чем: правда ли, что вас держали взаперти, как зачумленных, и что вы никогда не участвовали в парадах?
— Пр-равда! — взревел старый вояка, опрокинув перед тем еще один стаканчик «святого Иосифа». — Истинная правда. Скажи-ка мне, малыш, кто взял оазисы Куфра? Ах да, ведь ты же не знаешь, что такое Куфра, — и чему вас только учат в ваших дурацких школах?! Ну тогда я тебе сам скажу, кто их взял: раскрой пошире уши. Представь себе, что победителями в оазисах Куфра были мы!
— Кто это «мы»?
— Мы, африканцы, ну и еще сарингала. И всего-то нас было не больше пяти батальонов. Вот так-то дело обстоит с Куфрой, малыш.
— А где же были белые?
— Белые? Посмотри-ка на них здесь, у нас: часто ли они сломя голову бросаются в пекло? Кричать другим «вперед» — это они умеют, а сами… Впрочем, в то время в их распоряжении не было ни одного настоящего бойца, если, разумеется, скинуть со счета офицеров. Только мы одни. А что потом? Думаешь, нам воздали воинские почести за эту победу? Когда итальянцы сдались…
— Итальянцы? При чем тут итальянцы? Откуда они-то там взялись? Я думал, вы сражались в пустыне с немцами…
— И с итальянцами тоже! Я объясню тебе это как-нибудь в другой раз. И чему вас только учат в школах?! Так вот, воздать воинские почести победителям — значит дать им право первыми войти в крепость, когда неприятель сдался, — крепость эта звалась Эль-Тадж. Ну а теперь попробуй угадать, что было дальше! Нам не разрешили в нее войти, чтобы не унизить итальянцев: они поставили это условием сдачи.
— И ваше командование согласилось?
— Можешь мне поверить, малыш. И такое за время войны повторялось не раз. Но я рассказываю только то, чему сам был свидетелем. Если старый Жозеф чего не видел, он не станет тебя уверять, что видел, не так ли? Вот мы и остались торчать у стен крепости, в пустыне, под палящим солнцем. Но все это давно в прошлом. А теперь все наши мысли о Рубене. Ты слышал о Рубене, малыш? Плесни-ка мне еще стаканчик «святого Иосифа»! Да слышал ли ты хоть когда-нибудь о Рубене?
После многочасовой беседы Жан-Луи и Мор-Замба наконец расстались со старым воякой; теперь у них не оставалось никаких сомнений, что пьяница никогда не встречал Абену, иначе ему наверняка была бы известна его заветная мечта о винтовке.
Со своей стороны Жан-Луи особенно был заинтригован политическими откровениями Жозефа: он полагал, что здесь скрывалась какая-то тайна, которой не следовало пренебрегать. Он был тем более озадачен, что знал по опыту: старые солдаты слишком уверены в своем превосходстве над всеми прочими, чтобы, пусть даже по пьяной лавочке, петь дифирамбы человеку, никогда не нюхавшему пороха. Тем не менее Жозеф не переставал превозносить Рубена чуть ли не до небес. А ведь Жан-Луи, живший всего в нескольких минутах ходьбы от Биржи труда, фактической резиденции Рубена, был хорошо знаком с этим человеком и знал, что тот никогда не был солдатом. Неужели Рубен был не тем, за кого, не переставая им восхищаться, принимало его большинство колейского люда, — не просто сумасбродом, не боявшимся говорить во всеуслышание то, о чем другие едва осмеливались шептаться, не просто отчаянным храбрецом, который заранее осужден на неминуемую гибель, подобно множеству других исполинов, своих предшественников? Выходит, он вовсе не был бесплодным мечтателем, витающим в облаках в надежде, что оттуда посыплется манна небесная, поживиться которой вряд ли сумеют даже наши правнуки, — мечтателем, которого боготворит очарованная его бреднями толпа и втайне презирают истинные мудрецы, еженощно во время бессонницы убеждающие самих себя, что вначале было брюхо и то, что ниже брюха? А что, если он и впрямь был гребнем речной волны, стремящейся к океану будущего? Может, и в самом деле прав старый вояка, неустанно повторявший, что и сам господь был бы не в силах теперь преградить порабощенным народам путь к свободе, как нельзя заставить реку течь вспять от устья к истокам?..
Фердинанд Ойоно
Жизнь боя
Фердинанд Ойоно — камерунский писатель. (Род. в 1929 г.) Окончил лицей в Яунде, получил юридическое образование во Франции. Долгое время находился на дипломатической службе. Автор ряда романов, из которых советскому читателю известны «Старый негр и медаль» (1956, рус. перев. 1962) и «Жизнь боя» (1956, рус. перев. 1964).
Перевод с французского О. Моисеенко.
Вечерело. Солнце уже скрылось за высокими вершинами деревьев. Густой мрак, выползавший из леса, поглощал Акоту. Стаи туканов быстро прорезали воздух, и их жалобные крики замерли в отдалении. Последняя ночь моего пребывания в Испанской Гвинее, крадучись, спускалась на землю. Скоро я покину этот край, куда мы, «французы» из Габона или Камеруна, приезжаем в поисках новой жизни, когда отношения с белыми собратьями окончательно разладятся.
Настал час ужина, состоящего, как обычно, из рыбы и клубней маниоки. Мы ели молча, ибо говорящий рот не жует. Растянувшаяся у моих ног собака следила завистливым взглядом за кусками рыбы, которые исчезали во рту нашего гостеприимного хозяина, ее владельца. Все были сыты по горло. Покончив с едой, мы принялись поочередно рыгать, скребя по животу мизинцем[17]. Хозяйка дома поблагодарила нас улыбкой. Вечер обещал пройти весело — сколько будет рассказано сказок из лесной жизни! Хозяева притворялись, что забыли о моем отъезде. Я охотно разделял их бесхитростную радость. Они думали лишь о том, чтобы усесться у очага и в тысячный раз пересказать приключения слона и черепахи.
— Жаль, луны больше нет, — проговорил хозяин, — а то мы сплясали бы в честь твоего отъезда…
— Может быть, зажечь большой костер во дворе? — предложила его жена.
— Я не подумал об этом засветло, дрова кончились…
Хозяйка вздохнула… Вдруг до нас донеслись зловещие звуки тамтама. Я не знал языка тамтама моих испанских сородичей, но сразу понял по их взволнованным лицам, что произошло несчастье.
— Madre de Dios![18] — воскликнул Антон, крестясь.
Его жена закрыла глаза и тоже перекрестилась. Я машинально поднес руку ко лбу.
— Madre de Dios! — повторил Антон, обернувшись ко мне. Опять несчастье с французом… Оказывается, какой-то француз при смерти и вряд ли переживет ночь.
Судьба постороннего человека — я даже не знал его имени — вызвала смятение в моей душе. Как странно! Весть о чьей-нибудь смертельной болезни не слишком взволновала бы меня в Камеруне, разве что пробудила бы вполне естественную, хотя и смутную, жалость, но здесь, на испанской земле, она потрясла меня.
— Сообщение тамтама передается из М’фула, ничего не понимаю, — продолжал хозяин. — Ведь в М’фула нет французов. Больной пришел, верно, утром. Завтра мы все узнаем.
Глаза присутствующих были устремлены на меня с выражением немого сострадания, которое мы так хорошо умеем им придавать. Я встал и спросил у Антона, далеко ли до М’фула.
— Надо только пересечь большой лес… В лампе полно керосина.
Этот человек поистине читал мои мысли.
Вооружившись копьями, мы тронулись в путь. Впереди нас шел мальчик со старой лампой-молнией в руках, ее неверный свет слабо озарял дорогу. Мы прошли через две деревни. Жители узнавали Антона и спрашивали, почему мы отправились в путешествие в столь поздний час. Они говорили на своеобразном наречии — смеси ломаного испанского языка и местного говора, часто повторяя слово «француз». Все крестились. Но, распростившись с нами, тут же забывали про свою минутную печаль и весело кричали нам вдогонку: «Buenas tardes!»[19]
Тропинка углубилась в лес.
— Уже устал? — спросил меня Антон. — А ведь путь наш только начинается…
Наконец тропинка вывела нас из леса и, извиваясь, побежала по саванне, где кусты эсессонго достигали высоты деревьев. Звуки тамтама становились все явственнее. Мы вышли на поляну. Заунывный крик совы нарушил тишину, наступившую после глухого раската тамтама. Антон громко расхохотался, и его смех эхом прокатился среди лесных гигантов. Он обрушил на ночную птицу поток ругательств, словно обращался к человеку.
— Это бедняга Педро! — проговорил он, все еще смеясь. — Пройдоха умер две недели назад. Он извел священника, которого мы позвали ради спасения его души. Чего только не делала жена Педро! Она даже ногти подпалила мужу, чтобы обратить его в истинную веру. Ничто не помогло. Мошенник упорствовал до конца, да так и подох язычником. Теперь он превратился в сову и подыхает в этом густом лесу! Только священник может помочь ему, если вдова решится заказать панихиду… Бедняга Педро…
Я ничего не ответил на этот урок метампсихоза, преподанный глухой ночью в чаще экваториального леса. Мы обогнули объятые пожаром заросли и оказались у цели. Крытые рафией и беленные известью хижины М’фула окружали загаженный животными двор, как и во всех деревнях, через которые мы прошли. Очертания аба[20] выступили из темноты. В хижине царило необычное оживление. Мы вошли.
