Эльмира Нетесова - Тонкий лед

—   А где теперь ваша семья живет?

—   Они ни при чем. Их не трогайте.

—   И не собирался. Я по другому поводу о них спро­сил. Может, свой заработок станете им перечислять? Жить же как-то надо!

—   Обязательно. Я напишу заявление,— успокои­лась женщина.

—  Анна, ну, а с отчимом встретились? — спросил Платонов.

—   Конечно! Я до смерти спокойно уснуть не смог­ла бы, если б он своей смертью откинулся. На нем сама точку поставила.

—   Мать знает?

—   Какое мне до нее дело? Я с нею не говорила. Она как-никак родила. Вот дальше не смогла растить путем. На чужого мужика доверила, он и отмочил. Я свое детство и в гробу не забуду, а все он...

—   Где ж его приловила?

—   В бухарнике, ну, в пивнушке на вокзале. Узнала, хотя много лет прошло. Предложила выпить, он — с ра­достью. Сказала, что дело к нему имею. Ну, и привела на морской берег. Там спросила, помнит ли он Анну? Он не сразу врубился. Зато когда напомнила, глаза на лоб полезли: «Я и не думал, что ты жива! Арабы про­сто так баб не отпускают, либо в гарем, либо в могилу загоняют. Третьего не дано». Ответила ему, что пере­продали меня, и так больно стало! Вспомнились все муки! Сказала отчиму, что не жилец он больше, при­шла его очередь ответ держать. Нет, не плакал, не убегал, только спросил тихо: «А мертвого меня про­стишь?». Я не хотела врать и промолчала. А моя ма­маша, как я услышала, совсем спилась. Во время похорон уснула в машине рядом с гробом отчима. Плохо это, но и тут не исправить ничего. Поздно,— вздохнула Анна.

—   Много пережито, что и говорить. Как все выдер­жала? Понятно, от чего сама стала вот такой жесткой! Но ведь вокруг люди, не повинные в твоих горестях, и пережили не меньше. Их тоже понять надо и поща­дить, не подставлять под новые беды. Я вас хорошо понял. Жаль, что судьба вот так коряво сложилась. И все ж нельзя забывать другое, жизнь не заканчива­ется, и после зоны вам предстоит выйти на волю. Как распорядитесь будущим, зависит от вас самой. Я же­лаю вам счастья,— улыбался Егор.

—   Вы так говорите, как будто я выхожу на свободу, а мне возвращаться в барак. И десять лет впереди. Кто знает, что за это время может случиться?

—  Я думаю, все будет хорошо! И мы с вами никогда не станем врагами,— пытливо заглянул в глаза Анне.

Та не отвернулась:

—   Зачем мне с вами враждовать? Какое отноше­ние имеете к моим бедам? Я не живу вслепую. Вы сумели выслушать меня, другие на это оказались не­способными. Хотя, может, все к лучшему?

—  Аня, когда вдруг нахлынет, и на душе станет не­выносимо, передай охране, что хочешь увидеться. Пе­рекуришь здесь...

—   Не смогу. Сучью метку влепят. Докажи им, что перекурить ходила, а не заложить кого-то. Ведь всяк по себе меряет,— встала нехотя с табуретки и сказала тихо,— спасибо вам за все.

Вскоре охрана вернула ее в барак.

Егор хотел вызвать Галину Шевцову. До вечера еще оставалось время, но пришла почта. В ней оказалось много официальной, служебной корреспонденции. Пока разобрался, за окном стемнело, и рабочий день давно закончился.

«Завтра выходной! Ох, и отосплюсь! До обеда не встану»,— потянулся Егор и тут же поднял трубку с за­голосившего телефона.

—   Егор, поедем завтра в тайгу? Грибов наберем, орехов! Подышим лесом, а то уже засиделись в каби­нетах! Не только пыль на ушах собралась, задницу мхом обносить стало. Внуки уже не дают покоя, стланиковых орехов хотят. Давай и ты! Бери рюкзак и пару мешков. Этого тебе на зиму хватит,— смеялся Касья­нов в трубку.

—   Соколов поедет с нами?

—  Непременно! Саша тайгу любит. Не усидит дома. Рано нас в старики списывать!

—   Когда сорвемся? — спросил Платонов.

—   Завтра, часов в шесть отчалим,— услышал в ответ.

—  Тогда домой нужно, чтоб успеть выспаться,— ска­зал Егор.

—   С почтой разобрался?

—   Только что справился!

—   Ну, давай выскакивай,— позвал Федор Дмитри­евич.

Егор сел к нему рядом, на заднее сиденье. Кась­янов весело сказал:

—   Хочу от всех оторваться в этот раз. Прошлый выходной бездарно прошел. На базар с женой ходили. Вот где порадовался, что не бабой на свет родился. У них забот и запросов — полная голова. Зарплаты ни­как на все не хватает. Забыла, сколько лет вместе живем, когда поженились, о моих днях рождения не помнит. А вот что детям и внукам нужно, разбуди средь ночи, мигом скажет. Неужели все бабы такие? В голо­ве— домашний компьютер, а вот в сердце — ни хре­на. Куда любовь делась? А ведь была...

Егор выскочил из машины у самого подъезда. В предвкушении завтрашней поездки мигом взлетел на свой этаж и впервые удивился: теща не бежала бегом, не семенила к двери как обычно, а шла степен­но. Это Платонов услышал сразу и понял, что-то про­изошло. «Может, Томка ее к себе позвала? Вот и за­важничала»,— подумал человек.

Мария Тарасовна открыла двери и вдруг засмуща­лась, покраснела.

—  А у меня гость,— сказала, словно извинилась перед зятем.

Егор прошел в зал, увидел плотного пожилого че­ловека. Он пил чай. Теща даже пирог перед ним по­ставила.

Мужчины познакомились.

—   Иван Степанович,— гость подал руку.— Вы уж извините меня за вторжение. В гости к Марии Тара­совне, можно сказать, нагло напросился. Недостаток общения пригнал.

—   Это хорошо, что у вас есть общие темы! — по­радовался Егор.

—   Садись, поешь,— позвала теща к столу.

Иван Степанович, словно продолжая разговор с Ма­рией Тарасовной, рассказал, что работает в морпорту дизелистом на буксирном судне.

—   Водим баржи, груженые лесом от причала на пароходы. Уже десять лет! Раньше на больших кораб­лях работал, на торговых, но... случилась беда. При­шлось смириться. Ситуация вынудила.

—   Молодые выдавили? — спросил Егор.

—   Со старпомом повздорили. Он подставил меня как мальчишку. А ведь я лоцманом ходил. Все аквато­рии знал на зубок, все морские пути-дороги помнил лучше своей квартиры. Любое судно мог привести к причалу. Без единого замечания работал. Но, как говорится, на каждую старуху своя прореха сыщется. Так и у нас случилось. Возвращались из Японии с боль­шим перегрузом. Старпом постарался, нахватал ма­шин под заказ, да трюмы битком загружены. По палу­бе не пройти, только если боком. Хотя, если честно, от Японии к нам — что раз плюнуть, рукой подать, со­всем рядом. Но поднялся шторм. Нам бы не спешить к берегу, переждать, дрейфовать в море, пока непо­годь уляжется. Но старший помощник капитана на дыбы встал. Спешил отдать машины заказчикам. Но погода с ним не согласилась. Нас закрутило так, что души б не потерять. А старпом свое: «Полный ход к причалу!» Где он его увидел? Никто ничего не может разглядеть. Оно и понятно, двенадцать баллов! Я командую дер­жаться подальше от берега, ведь по моим расчетам проходили мимо мыса Терпения, самого коварного места на пути: там рифы как клыки дракона на каж­дом дюйме торчат. Сколько раз о них пропороли брю­хо, не счесть. А в шторм, когда берег не виден, лучше на глубину уйти, так безопаснее. Но старпом как с ума сошел, командует к берегу, и все на том!

—   А он что, не знал как нужно?

—   Испугался, что шторм машины смоет. Он в них вложил все. Вот и бесился. На меня с кулаками пры­гал. Он по своему положению много выше, чем я. Ко­нечно, его команда слушалась и взяла курс к берегу. Сколько мы миль прошли, определить было невозмож­но. Волны поднялись выше корабля втрое. Нас швы­ряло как пустой бочонок. Судно валило, захлестыва­ло, крутило. Все мужики молили, скорее бы к берегу, хоть в какое-то укрытие. Но нас подхватило течение и понесло по воле волн. Судно перестало слушаться управления. Я понял, мы у мыса Терпения, только там случались подобные передряги, и скомандовал дизе­листам, чтоб дали задний ход. Но было поздно. В сле­дующий миг мы все увидели скалу. Она мигом надви­нулась на нас. Судно врезалось в нее, я не помнил, как оказался на берегу: вытащила команда или выки­нуло волной? С несколькими переломами очнулся в больнице. Весь в гипсе как каменная кукла. Только глаза и рот не забинтованы. В тот же день узнал, что восемь человек с нашего корабля погибли, и капитан... Судно разнесло в щепки. Все матросы, выжившие в тот день, лежат по больницам. Иные навсегда остались калеками,— закурил человек и долго молчал.— Что машины? Их купить можно, а вот людей не вернуть. Вину за них и судно повесили на меня,— отвернулся к окну.