Григорий Ряжский - Колония нескучного режима
— Девочки… Девочки мои…
Потом они долго стояли, втроём… приникнув друг к другу и не произнося ненужных слов, с мокрыми глазами… от слёз, набравшихся за долгие двенадцать лет разлуки, которую уготовила им назначенная чужими людьми фортуна… Потом сёстры плакали, одновременно, но не навзрыд… почти безмолвно и одинаково печально, словно стояло за этой встречей ещё нечто, о чём не нужно было сговариваться и даже просто говорить… потому что в этот миг это нечто, трепетно соединявшее отца и дочерей в единый крепкий узел… не давало пролиться другим их слезам, полноводным и торжествующим, радостным и немерено счастливым, тем, какие они мечтали бы пролить, но уже не могли…
Мужики молча смотрели и ждали. А когда трое оторвались друг от друга и Прис с сестрой отступили от Джона на шаг, чтобы теперь, утерев наспех глаза, рассмотреть отца лучше, оба, не сговариваясь, кивнули Штерингасу, забирай их всех, мол, веди к машине, а мы вещи подтащим. И подхватили багаж.
Выгрузив семью из «Победы», деликатный Сева задерживаться не стал. Попрощался и поехал обратно, в город. К моменту его отъезда ни Гвидон, ни Юлик ещё до Жижи не добрались. Да они и не спешили, оба двинули своим ходом, дав тем самым Джону и девочкам хотя бы первые часы побыть наедине. В Боровске Юлик решил зайти в продмаг, прихватить пару бутылок «Фетяски» — Тришка не употребляла крепкое, предпочитала сухое вино. Дрянь, говорила, ваш сухарь, но пить можно. Именно так уже могла объясняться, пожив с Юликом, такими полукрепкими выразительными словами. Подобное языковое чутьё и набранное ею знание русского языка радовало Шварца, тайно он гордился тем, с какой скоростью жена одолевала последние рубежи неродной речи. И поэтому добавил к покупке два кило вермишели. По сравнению с вашей вермишелью итальянские спагетти такое же дерьмо, как молдавская «Фетяска» по сравнению с «Кьянти». И это тоже были её слова. А вермишель на самом деле полюбила, несмотря на несовершенство отечественного мучного продукта. Перемешивала её, холодную, уже отваренную, с яйцом, затем раскладывала тонким слоем на сковороде, обжаривала до хрустящей корочки на топлёном масле и ловким движением перекидывала вермишельный блин на другую сторону. Затем терпеливо доводила до готовности. А ела готовый блин руками, с закрытыми глазами. Никогда, говорила, с итальянской так не получается, только с этой дурацкой, с вашей, в смысле, с нашей…
Когда выходил с покупкой, с двумя «Фетясками» и вермишелью, столкнулся нос к носу в дверях с Гвидоном. Тот тоже решил запастись вином: Прискины вкусовые пристрастия от Тришиных сильно не отличались. На долю секунды вышла заминка, оба приоткрыли рты, но тут же синхронно прикрыли и, опустив глаза, прошли, не оборачиваясь, каждый в свою сторону.
Когда Шварц не спеша добрел до Жижи, то обнаружил дым из печной трубы, но не от основного дома, а из той, что торчала над срубом, над бывшей Прасковьиной избой, пустовавшей все это время. Из вещей там и оставалось-то всего бабкина кровать, пара стульев, этажерка, сработанная ещё Парашиным мужем, да подкова на кривом гвозде над дверной притолокой, та самая, что не пристала в июне сорок первого к Гвидонову глиняному копыту. Остальное, что ему глянулось, а именно старый, но чрезвычайно крепкий стол-мастодонт с мощной дощатой столешницей, пару грубо сколоченных лавок, кое-что из посуды, а ещё гончарный станок, Шварц перетащил к себе в мастерскую. Огонь в русской печи Юлик затевал редко, только когда требовалось высушить белые грибы, которые обожали сёстры, особенно суп из них, заправленный перловкой. Или обжечь очередные горшки. В конце прошедшего лета, в августе, когда самая жирная и липкая глина, Триш произвела на свет свой первый глиняный горшок и осталась очень довольна. И процессом, и тем, что получилось на выходе. Ей с усердием помогала Ницца. Но не в девчонкином характере было останавливаться на пройденном. Сказала Трише:
— А давай глиняные чучела лепить будем. Зверьков разных, птичек.
— А хочешь, колобка вылепим? — неожиданно предложила Триш, припомнив сюжет из прочитанной им в детстве Норой сказки. — Очень легко, шарик скатать и всё, вот и колобок.
— Это слишком просто получится, — не согласилась Ницца, — если просто шарик. Неинтересно.
— А зато знаешь, какой колобок был умный? — улыбнулась Триш. — Он всех обманул: и волка, и лису, и ежа.
— Конечно, он умный, он же из одной головы состоит. Поэтому столько дураков, что у них не только одна голова есть, а ещё живот и ноги. — Триш изумлённо посмотрела на Ниццу, оценив девочкин вывод, и покачала головой, желая выразить восхищение, но Ницца не дала, а предложила: — А давай лучше не колобка лепить, а глиняное чучело Земли, чтоб как глобус, у нас такой на подоконнике в классе стоит. Он большой, больше колобка, и мы на нём страны всякие нарисуем, моря, океаны разные, горы… И в печке запечём. И Гвидону подарим, чтобы знал, как ему потом надо лепить, чтобы красиво было. А?
Идея привела Тришку в восторг, и они приступили к делу. Аккуратно нарезали палочкой страны и континенты, разгладили ложкой мировые водные ресурсы, отдельно обозначив Арктику и Антарктику, и под конец нагребли повыше разные горы и хребты. Заодно из остатков налепили разных уточек, птичек, пепельниц и мисочек. Большую миску расстарались специально для Ирода, воду пить. Юлик затопил им бабкину печь, и тяжеленное глиняное чучело Земли вместе с попутной творческой мелочовкой уплыло в раскалённый зев. Получилось отлично, правда, по глобусу в трёх местах протянулись основательные трещины, чуть ли не до центра Земли, но они решили, что это не помешает, потому что получившееся пособие по географии сиюминутно перешло из разряда обычных в раздел «Произведения искусства». Так им сказал обалдевший от увиденного Гвидон, когда принимал подарок. И тут же взялся за доработку: покрыл страны и континенты, а также воды и горы разноцветными эмалями. И смастерил из дерева подставку. То, что получилось, взгромоздил на верхнюю полку в мастерской, объяснив, что прикасаться к этому больше нельзя, это работа на века. Узнав, что идея принадлежит Ницце, расцеловал девочку и сказал:
— Продолжай в том же духе, дочка. Ты ещё всем нам нос утрёшь!
Тогда у него впервые вырвалось это «дочка». Но значения сравнительному образу не придал, не успел ещё остыть от наслаждения совместным творчеством. Второй раз он назвал её так в ходе нелёгкой полемики с этой детдомовской стервой, Клавдией Степановной, после чего он впервые серьёзно задумался об этом, пока возвращался из детдома в Жижу. Ну не вполне о том, чтобы удочерить, — так, вырвалось под горячую руку, — а о том, скорее, отчего судьба распорядилась так, что эта явно незаурядная девочка осталась без родительской опеки. Почему именно она? Почему Ницца Гражданкина? Подумал тогда ещё, что надо бы ей что-нибудь к зиме прикупить, нормального, детского, а то что она в этой шали своей не по размеру ходит, замотанная, как маленькая бабка…
Зайдя в дом, Юлик обнаружил, что там никого. И удивился. Бросил на стол вермишель и тут же сообразил, что все в пристройке. Так и оказалось. Дочери сидели на единственной кровати, а Джон активничал у огня, орудуя кочергой. Шварц отметил про себя, что получается это у него весьма ловко, у русской печи, хоть и иностранец и не у английского камина. Тут же, наблюдая за работой Харпера, сидел верный Ирод.
— Так, может, и поселишься в срубе, а, Джон? Гляжу, ты на все руки мастер, — с этими бодрыми словами он опустил на пол две «Фетяски».
— А мы как раз только об этом говорили, — сказала Триш и, подойдя к мужу, обняла его за талию. — Ты не будешь против?
— Наоборот, я только за! — искренне обрадовался Шварц. Он поднял с пола одну «Фетяску» и сорвал зубами крышку. — Отметим? И заодно возвращение на родину женской группы! — и протянул бутылку Тришке. — За семью!
— За семью! — повторила она, сделала глоток из горла и передала «Фетяску» сестре.
— За семью! — Приска тоже отхлебнула кислятины, поморщилась и передала бутылку дальше, отцу.
— За семью! — негромко произнес Джон и сделал большой глоток, после чего вернул бутылку Юлику и добавил: — Жаль, что Ироду с нами нельзя, — и уточнил дополнительно: — И что Мира Борисовна не присутствует.
Триш удивлённо вскинула брови, но Юлик остановил её жестом руки и произнёс в свою очередь:
— За семью! И за новоселье! — и сделал свой глоток, подводя черту под сказанным всеми.
Приска поднялась, вышла в сени и, приоткрыв дверь на мороз, бросила взгляд на свой дом. Там горел свет.
— Гвидон вернулся, — сообщила она всем. — Я пошла, продолжим завтра, — и обратилась отдельно к отцу, по-английски: — Да, дэдди?
— Иди, милая, — тоже по-английски ответил Джон, — он так тебя ждал всё это время…
Этой же ночью, когда они разжали объятья, Гвидон и Прис, она решилась и сказала ему правду. Поняла, что ни утаивать, ни оттягивать не будет. И что если не скажет теперь, то всё лишь осложнится потом и приведёт к непредсказуемому результату.
