Джон Фаулз - Червь
В: Переходите к завершению.
О: Мне, сэр, совсем немного осталось. Но сейчас вы опять скажете, что я употребляю ваше доверие во зло.
В: Употребляйте во что хотите. Вы уж и без того каким только вздором меня не доезжали.
О: Так вот, подступило пламя к девчушке, и запылало её тело. И не как обыкновенно горит плоть, а больше как воск или жир, когда понесут к огню. Вообразите, сэр: сперва черты её оплывали, расплав капал и растекался лужицей, и вот эту лужицу и пожрало пламя, ничего не осталось, кроме чёрного дыма. Быстро всё совершилось, описывать — и то дольше. Ребекка сказывала — как видение перед взором спящего. И взяло её великое смятение и ярость, потому что во всей галерее не усмотрела она ничего более жестокого и несправедливого, чем огненная смерть нищенки. Оборотилась она тогда к Сатане — думала, он стоит позади. Поправить тут уж ничего не поправишь, так пусть хоть видит её негодование… На этом месте она рассказ прервала. «Что же, — говорю, — ты оборотилась, а его нет?» — «А его нет», — говорит. Помолчала и прибавила: «Не смейся надо мной». — «Какой тут смех», — говорю. Тогда она продолжила: «И вижу я позади уже не галерею, а иное место, некогда хорошо мне знакомое: стою я будто бы в Бристольском порту. И родители мои тут же. Смотрят на меня печальными глазами, как бы говоря: „Знаем, знаем, кто была та нищенка, сгинувшая в гееннском пламени“. А с ними стоит ещё один человек, по переднику судя — плотник, как и мой отец, только что годами помоложе да лицом поблагообразнее. Увидала я его, и потекли у меня слёзы. Ведь и он в юные годы был мне коротко знаком. Понимаешь ли, о ком я?» — «Никак сам Господь?» — спрашиваю. «Он, — говорит. — Нужды нет, что явился в недобром сне, что уст не разомкнул. Всё равно это был Он, тысячу раз Он: Господь наш Иисус Христос». Я, сэр, не нашёлся, что сказать. «И как же, — спрашиваю, — Он на тебя глядел?» — «Так же, — говорит, — как я на маленькую нищенку. Только холодное как лёд стекло нас не разделяло, и я, Фартинг, поняла, что путь к спасению для меня не закрыт». Вот такая история, сэр. Вся как есть, только что рассказана другим голосом да при других обстоятельствах.
В: Ишь чем выдумала подмалевать свои небылицы! Возвысилась до святости через то, что спозналась и сблудила с самим Люцифером? Да как вы за такие речи не спихнули её с седла в ближайшую канаву? Повесить мало того, кто поверит хоть единому слову. Или самого в воск перетопить.
О: Да я, сэр, не стал ей прекословить из хитрости. Расчёта не было.
В: Переходите к пробуждению.
О: Слушаюсь, сэр. Она в сонном своём видении совсем уж было бросилась к ногам Господа и родителей, но прежде чем успела это исполнить, сон рассеялся, и она вновь увидела себя в пещере. Вокруг ни души. У неё от сердца отлегло. А была она по-прежнему нагая и совсем закоченела, потому что от костра остались лишь тлеющие уголья. И она, не найдя никого, покинула пещеру, как я вам и докладывал.
В: Куда же, по её мнению, сгинули остальные? На помеле, что ли, умчались?
О: Вот и я про то же спрашивал, сэр. Ведь на моих глазах никто из них, кроме Дика, из пещеры не выходил. Но ей было известно не больше моего.
В: Не приметила ли она в пещере какого-либо хода, ведущего ещё глубже?
О: Своими глазами не видела, но рассудила, что такой ход имелся. Или же они оборотились какими-то зверушками, а я оставил их без внимания по причине их обыкновенности. Вот как те вороны, о которых я рассказывал.
В: И чтобы я этому поверил! Сказки для старых баб.
О: Справедливо рассуждать изволите, сэр. Тогда остаётся одно: что в пещере впрямь имелись укромные ходы. И может статься, что по ним можно пройти гору насквозь и выбраться с другой стороны.
В: Располагал ли вид местности к таким предположениям?
О: Уж и не знаю, сэр. Я, изволите видеть, с другой стороны утёс не осматривал.
В: А этот дым, который вы наблюдали, — разве он выходил не через отверстие наверху?
О: Что верно, то верно, сэр. Но чтобы из такого отверстия вылезло пять человек, а я не заметил — куда как сомнительно.
В: Вы ещё поминали гул — не дознались вы, от чего он происходил?
О: Дознался, сэр. Ребекка сказывала, его производило большое колесо прялки, за которой сидела одна карга. И колесо это от малейшего её касания вертелось так быстро, что нельзя было глазу уследить.
В: Ой ли! В подземной норе, за две-три сотни шагов от вас — и такой гул? Что-то не больно верится.
О: Ваша правда, сэр.
В: Точно ли она имела в предмете уверить вас, что Сатана ей овладел? Было ли заметно, что езда верхом причиняет ей боль?
О: Нет, сэр.
В: Не выказывала она ужаса или омерзения при мысли, что носит во чреве его семя? Я разумею, не при том разговоре, но впоследствии. Заговаривала ли она ещё об этом обстоятельстве?
О: Нет, сэр. Только ежеминутно благодарила небеса за избавление и повторяла, что вновь обрела Христа. Свет, как она выражалась.
В: Не сказывала она, отчего Дик бежал прочь как бы в великом страхе?
О: Нет, сэр. Она лишь предположила, что, пока она лежала одурманенная, приключилось такое, что бедняга совсем с ума спрыгнул.
В: А что за червя она поминала, когда вы её нагнали?
О: Червь со шпалеры в дьяволовой галерее, сэр. Шпалера изображала лежащую без погребения мёртвую красавицу юных лет, которую гложет сонмище червей. Один же из них был огромности необычайной, что и природа таких не знает. Он-то и не выходил у Ребекки из памяти.
В: Если всё было так, как она рассказывала, то не странно ли, что её так просто отпустили, не боясь, что она разгласит о случившемся? Что Сатана способен самолично явиться за своим достоянием — ну, в это мы входить не будем, но что, явившись, он своё достояние не прибрал — этого я постичь не могу. Отчего не бросили её бездыханной, отчего не испарилась она вместе с прочими?
О: Мы с ней, сэр, и об этом толковали. Она была того мнения, что её спасла молитва: лёжа в пещере, она молила Господа отпустить ей прегрешения и от всего сердца обещала, если Он вызволит её из этой лютой беды, никогда больше не грешить. Тогда она не получила никакого знамения, что её молитва услышана, однако почла за такое знамение то, что увидела во сне. А как проснулась и обнаружила, что избавлена от всех своих гонителей, так уверилась в том ещё крепче. А там явились и новые следы Божественного присутствия, «света», как она его называла: и что меня повстречала — своего, как она выразилась, «доброго самаритянина», — и что мы благополучно выбрались из опасного места, и что она смогла возблагодарить Господа и торжественно повторить свой обет. Повторить так, как я вам докладывал: по образу своей веры, с телесным трясением и слёзными стенаниями.
В: Поразмыслите-ка вот о чём, Джонс. Вот она против всякого своего чаяния и хотения натыкается на вас. Следовать с вами к родителю Его Милости ей не с руки. Девица неглупа, мужскую братию успела узнать до тонкости, вас со всеми вашими слабостями тем паче; она представляет, какого рода история скорее всего придётся вам по нутру. И она потчует вас своей стряпнёй, приправленной суевериями и притворным обращением, разыгрывает раскаявшуюся блудницу, которая прибегает к вашей защите. Мало того — предупреждает, что к делу прикосновенны столь мерзостные и ужасные силы, что, случись вам предать происшествие огласке, вы прослывёте богопротивным лжецом. Что вы об этом думаете?
О: Правду сказать, сэр, были у меня такие мысли. И всё же, прошу покорно не прогневаться, но покуда я не убедился, что она обманывает, я ей верю. Вон в народе говорят: «Рыбак рыбака видит издалека». А как сам я, прости Господи, натуральный лжец, то всякого лжеца узнаю с первого взгляда. Так вот, в её раскаянии я никакого притворства не заметил.
В: Очень может быть. Как и в её россказнях о приключении в пещере — при всей их вздорности. Ничего: сыщут девицу — я до истины доберусь. А теперь расскажите о дальнейшем ходе событий. Вы отправились прямиком в Бидефорд?
О: Нет, сэр. В первой деревне, какая встретилась нам на пути, всё уже спало, только собаки разлаялись да какой-то малый на нас накричал. Ну, мы и пустились прочь, а то привяжутся приставы или дозорные — беда. В Бидефорд ночью въехать тоже не отважились: городские ночные сторожа ещё хуже. Решили заночевать на дороге, а как рассветёт, явиться в город уже без опаски.
В: Расположились под открытым небом?
О: Да, сэр. На берегу реки.
В: Вы больше не склоняли её ехать к Его Сиятельству?
О: Склонял, сэр. Но когда я кончил речь, она отвечала: «Ты же видишь, что это невозможно». — «Отчего, — говорю, — невозможно? Я не я, если нам не перепадёт изрядное награждение». И тут, сэр, она наговорила такого, что я только рот разинул. Что она, мол, знает моё сердце, что оно настроено совсем на иной лад. Что если для меня в жизни нету ничего милее золота — а ей известно, что это не так, — то у неё в юбке зашито не меньше двадцати гиней, так что пусть лучше я её убью на этом самом месте — и деньги мои. Я, сэр, возразил, что она неверно меня поняла: я хлопочу единственно о том, чтобы исполнить долг перед батюшкой Его Милости. А она: «Нет, о золоте». — «Вот, — говорю, — ты уж меня и лжецом в глаза называешь. Отблагодарила за помощь, нечего сказать». А она мне: «Ты, Фартинг, без сомнения, беден, и бороться с таким соблазном тебе не под силу. И всё же ты чувствуешь, что хочешь поступить дурно. Сколько бы ты ни спорил, но свет озарил и тебя, и свет этот сулит тебе спасение». — «Тебе бы сперва озаботиться собственным спасением, — говорю. — Как у людей-то водится». Она на это: «Прежде и я держалась этого правила. Поверь мне: это гибельный путь». Тут мы оба примолкли. Я не мог довольно надивиться, до чего же она уверена, что всё обо мне понимает. И говорит-то как: словно бы голосом моей совести. Размышляю я этак, а она и спрашивает: «Ну что, хочешь ли меня убить и забрать золото? Нет ничего проще. Опять же, и тело в таком безлюдном месте спрятать легко». А лежали мы, сэр, на берегу, и вокруг на целую милю ни одного жилья. Я и отвечаю: «Эх, Ребекка, тебе ли не знать, что у меня рука не поднимется? А только не есть ли это наш христианский долг — уведомить отца, что сталось с его сыном?» — «Что есть истинно христианский поступок: известить отца, что его сын отправился в геенну огненную или умолчать? И вот тебе моё слово: известие это тебе придётся доставить в одиночку, потому что я с тобой не поеду. И тебе не советую, а то как бы вместо награды не нажить беды. И что толку? Тут уж всё равно ничем не поможешь. Его Милость осуждён, а они, чего доброго, вообразят, что дело не обошлось без твоего участия». И она прибавила, что если я в самом деле не имею к тому других причин кроме безденежья, то она охотно уступит мне половину своих сбережений. Тогда, сэр, мы опять заспорили, и я сказал, что подумаю. «Только вот что неладно, — говорю. — Положим, не поехал я к Его Сиятельству, а меня в один прекрасный день хвать — и к допросу. Ну, открою я всю правду — а доказательства? Какая цена моим словам, если их некому подтвердить? Ох, и солоно мне придётся! Тогда вся надежда только на тебя». Она на это напомнила мне имя своего отца и вновь указала, где он жительствует, и дала слово, что, случись такая нужда, она мой рассказ подтвердит. Тут мы опять умолкли и постарались уснуть. Вы, ваша честь, поди недовольны, что я не поставил на своём. Но уж больно я тогда умаялся. День-то какой выдался: одни неожиданности. Уж я не знал, не во сне ли мне всё это привиделось.
