Татьяна Соломатина - Акушер-ха!
Говорить Женьке было действительно легко.
Так же легко, как двигаться, дышать и производить впечатление. Никто же не видел, как она, онемев от отчаяния, замерев в неподвижности между «впечатлениями» и страшным металлическим скрежетом, с трудом вспоминала, как оно — вдохнуть. Но когда вспоминала, всё снова становилось легко. Когда ты начинаешь делать, ты перестаёшь думать. И чем меньше думаешь о том, что ты делаешь, тем легче двигаться, дышать и производить впечатление.
«Откуда всё-таки был этот скрежет? Его же слышала не я одна… Неужели то, что я вчера пережила, правда? Смешное слово «правда», правда? Все так часто его произносят вслух, не задумываясь, что оно на самом деле означает. Или означало. Я всегда думала, «ангелы Господни протрубят» — это метафора. А оказалось — аллегория. На самом деле ангелы Господни проскрежещут. Хотя для кого-то другого, может, и заблеют. Или завоют. Или сыграют на губной гармошке. А потом все начнётся сначала. Кажется, что по-другому. Но всё будет точно так же. Просто те, кому кажется, не будут уже прежними».
— Чего ты там хихикаешь? А, ладно! Ты всегда на своей волне. А я? Ничего толком не получается у меня в этой жизни. Первый муж был и остался подонком. Второго, в связи с этим, не предвидится. Не предвиделось… Ну, неважно пока. На дочь я ору, а потом зацеловываю чуть ли не до смерти. Одно слово — истеричка. Сижу на маминой шее, и отчим холодильник мне затаривает. Он же отводит Юльку в детский садик. А он уже очень-очень старенький — намного старше мамы, а она уже давно не девочка. На него я тоже ору. Я — полное ничтожество. О-о-очень полное. Жирное. Девяносто три килограмма ничтожества! — плакалась на жизнь Наталья Ивановна, ассистент кафедры акушерства и гинекологии номер один медицинской академии имени… Впрочем, обойдёмся без громких имён. Наша незатейливая история о самых обычных людях, чьи ФИО не вписаны в учебники, профили не высечены в мраморе и мемориальные доски с датами не прикручены на фасады красивых домов. Возможно, где-то в архивах Вечности и есть папочки с тесёмочками, покрытые звёздной пылью, где хранятся бюрократически тщательно описанные этапы пути каждого из нас. К примеру: «Справка из небесной канцелярии о том, что Иванов Иван Иванович 12.08.1967 года сменил Тайну № 1 на Тайну № 2. Справка действительна на территории Вселенной в течение трёх столетий». Хранилище, набитое исками, предъявленными нам Совестью и оправдательными приговорами, вынесенными Судом Присяжных Обстоятельств. И, как в любых архивах, что-то теряется, сгорает, или же кто-то, облечённый властью или просто возможностью доступа, снимает с полки папку, чтобы понаделать из жизни Ивана Ивановича бумажных самолётиков и пустить их по ветру.
— Эй! У тебя сигарета истлела в пепельнице! — укоризненно посмотрела Наташка на подругу.
Женька чувствовала, что от неё ждут какой-то бабской банальщины, мол, что ты, что ты! — какое же ты ничтожество! Ты ведь всего лишь ничего не умеешь, кроме как писать статьи и пресс-релизы, и давным-давно пятьдесят четвёртого размера в слегка за тридцать, у тебя пять лет не было никакого мужика, кроме вибратора, перед тем как… Ах, ну да, это пока тайна. Тебя никто не любит, кроме мамы, отчима Юльки и ещё, быть может, меня… Ну, то есть не любил. Да и сейчас не факт. Но зато ты — хорошая. «Нет, такой ерунды от меня Наташка точно не ждёт, хотя это и правда. Правда, по сути дела, такая ерунда, если разобраться. Никому она не нужна, эта правда. Ни в каком виде и не под каким соусом. Вот у меня есть муж. Ну, то есть был до того, как ничего не стало. А в наших бумажных архивах пока ещё муж. Вроде не подонок…»
— У тебя вот есть муж. Любит тебя. Ты красивая и стройная. У тебя действительно работа, хотя ты тоже дурацкий кандидат дурацких наук. Ты реально умеешь работать руками, а не только умные слова, надув щёки, произносить. Тебя все любят и хотят кто в койку, а кто в родзал. Профессору и в голову не придёт приказывать тебе при всех на кафедральном подносить кофе чёрт знает кому и вытирать пыль…
Наташка не замечала Женькиной задумчивости. Ей, как обычно, надо было выговориться. Утренний кофе после «пятиминутки» был давно сложившейся традицией. Они обе проходили интернатуру в этой клинике, но Наташа по окончании осталась при кафедре, а Евгения потопала оформляться в сертифицированные специалисты. Кроме малоприятной беседы с главврачом и начмедом по акушерству и гинекологии и очередного медосмотра, это значило, что в её трудовой высокомерная молодящаяся старший инспектор отдела кадров написала: «Такого-то сякого-то уволена с должности врача-интерна», а следующей строчкой: «Такого-то эдакова зачислена на должность врача-ординатора обсервационного отделения родильного дома» — и переставила кондуит на другую полку. Холодно поджатые губы престарелой канцелярской крысы объяснялись просто: не так давно Женька вышла замуж за молодого, но уже весьма успешного хирурга, являвшегося, по иронии судьбы, сыном этой малоприятной дамы. До эпизода первого знакомства Евгения полагала, что у него мама — интеллигентный учитель в третьем поколении или что-то в этом роде. Но свекровь оказалась из разряда «сельской интеллигенции» со всей присущей «выбившимся в люди» гнусью, так хорошо описанной Шукшиным.
Когда-то окончив курсы бухгалтеров и впервые очутившись в большом городе с рублём и сорока пятью копейками в кармане, она в первый же день пролезла в форточку общаги техникума, где квартировал будущий отец Женькиного супруга. В связи с чем спустя ровно двадцать пять недель тот не смог на ней не жениться. Далее, как водится, «стерпелись, слюбились». Квартира, машина, норковая шуба и сын Миша. Ныне — хирург. Всё как у людей.
Папки вросли в полки небесной канцелярии, а метровый слой звёздной пыли потускнел.
Но с тех самых «форточных» пор мадам полагала, что иных причин для брака вовсе не существует, и на свадьбе насмешливо взирала на отсутствующий как таковой Женькин живот, что-то нашёптывая на ухо своим товаркам — соседкам по столу. Конечно же, романтическую историю появления на свет Михаила Петровича поведала ей не новоявленная неблагожелательная родственница, а её, свекрови, свекровь — бабушка Михаила, посетившая чету с дружеским визитом сразу по их возвращении из свадебного путешествия. Старая деревенская леди, страстно ненавидевшая невестку до сих пор и потому априори любившая всех, кто ненавидим невесткой.
— Ну наконец-то кто-то этой суке покажет! — завершила бабуля — божий одуванчик свой сюжет.
— Простите, но я не знаю, что ей показывать, — смутилась Женька, впервые услыхав эту историю о ненависти бабушки мужа к матери мужа. Последняя, к слову, отвечала пылкой взаимностью.
— Так ты что, не беременная? — разочарованно протянула старушенция.
— Нет, простите, — извинилась Женя.
— А какого же чёрта лысого вы свадьбу сыграли? — искренне удивилась та.
Женька не нашлась, что ответить.
А чуть позже — три пять и, наконец, девять месяцев супружества спустя — тот же вопрос задала Женьке Мишина мать:
— Так ты что, не беременная?
— Нет, простите, — снова извинилась Женя. И быстро добавила, моргая голубыми глазищами: — Но своим подругам вы можете сказать, что у меня был выкидыш.
Свекровь не нашлась, что ответить.
Наташа же как-то сразу стала личным денщиком заведующего кафедрой, и поначалу это «привилегированное» положение её устраивало. Когда она опомнилась — было уже поздно. К хорошей прислуге «баре» быстро привыкают и «вольную» дают крайне редко. Зато ей дали очень модную тему и помогли быстро защититься, но на этом всё. Ни в родзал, ни в оперблок хода Наташке не было. По большому счёту, особого хода туда не было и профессору. Последний был фигурой дутой. Скорее «общественно-политической», нежели научно-практической. Он с удовольствием принимал участие во всех подряд съездах и конференциях за государственный и спонсорский счёт. К слову, Наташа всегда сопровождала его в качестве спичрайтера, горничной и секретаря, но уже за личный. Вернее — за мамин. Мама её была заведующей модной женской консультацией и безумно любила свою единственную дочь, пытаясь облегчить ей путь. Что будет с крайне великовозрастной девицей, когда мамина дорога окончится, она не задумывалась. Вернее, задумывалась, но ненадолго. Так, поохать: «Что же ты будешь делать без меня, горемыка?!»
Наташка с мамой ругались вкусно. Громогласно пополняли реестр взаимных обид новыми, не забывая тщательно протереть пыль со старых. Затем так же бурно мирились, умащивая друг друга горючими слезами раскаяния. Чтобы вскоре всё повторилось вновь. С недавнего времени к этим шоу присоединилась и пятилетняя дочь и внучка, интуитивно осознав необходимость овладения ремеслом шантажа в искусстве любви.
