Ян-Филипп Зендкер - Искусство слышать стук сердца
Весть о кончине Ми Ми разнеслась по Кало и окрестностям столь же быстро, как вчерашний слух о возвращении Тина Вина. Днем во дворе дома Ми Ми уже начали собираться люди. Они приносили цветы — жасмин, орхидеи, фрезии, гладиолусы и герань. Вначале цветы складывали на крыльце, а когда там закончилось место, устлали ими ступеньки, землю у входа и наконец весь двор. Несли не только цветы, но и фрукты: манго, папайю, бананы и яблоки. Из них складывали пирамидки. Ми Ми и ее возлюбленный не должны ни в чем нуждаться. Их ноздри должны ублажать лучшие ароматы. Вазочки с благовонными палочками, воткнутыми в песок, стояли по всему двору.
Проститься с Ми Ми и Тином Вином шли крестьяне, монахи, люди иных занятий. Родители приводили с собой детей. Тех, кому по слабости здоровья или возрасту было не подняться по склону холма, приносили на руках. К вечеру двор заполнился людьми, цветами и фруктами. Вечер выдался тихий и ясный. Взошла луна, а желающие проститься все прибывали. Они зажигали свечи, карманные фонарики и газовые светильники. Стоящие на крыльце видели целое море огней. Все разговоры велись только шепотом. Если находился кто-то, кто не знал историю Ми Ми и Тина Вина, ему рассказывали. Несколько стариков утверждали, будто они с юности знакомы с Тином Вином и не сомневались в том, что рано или поздно он вернется.
На следующее утро школы, чайные домики и даже монастырь пустовали, и не было в Кало человека, который бы не слышал о случившемся. Люди искренне горевали о кончине Ми Ми, особенно в первые часы. Но постепенно их горе стало вытесняться чувством облегчения и даже радости. Ми Ми умерла не в одиночестве. Ее терпение было вознаграждено. Она не ошиблась в своем возлюбленном. Он вернулся, пусть и через полвека. Значит, есть сила, превосходящая пространство и время. Есть сила, соединяющая сердца, и она могущественнее, чем страх или недоверие. Эта сила возвращает зрение слепым и уберегает тела от разложения. В тот день жители Кало еще раз убедились в великой силе любви.
В похоронной процессии было все: плач, пение, танцы и смех. Люди потеряли Ми Ми, но взамен получили нечто удивительное. Надежду, которую они сохранят и будут передавать из поколения в поколение. И этого никто и никогда у них не отнимет.
Посоветовавшись с местными властями, настоятелем монастыря и другими важными лицами города, мэр разрешил оказать Ми Ми и Тину Вину высочайшие почести и кремировать их тела прямо на кладбище.
С первыми лучами солнца молодые люди принялись собирать дрова и хворост. Поскольку кладбище находится в другом конце города, похоронная процессия двигалась туда почти три часа.
Не было ни особой погребальной службы, ни речей. Люди не нуждались в утешении.
Костры быстро вспыхнули. Через несколько минут пламя охватило оба тела.
Ветра в тот день не было. Столбы дыма тянулись вверх, белые, как цветы жасмина. Они устремлялись прямо в синее небо.
Все, кто был на похоронах, никогда не забудут этого величественного зрелища.
11
Известие о смерти отца застало меня врасплох. Но почему? Ведь прошло уже четыре года. Я почти смирилась с мыслью, что больше никогда его не увижу. И все же где-то глубоко в душе оставалась надежда, что мы еще встретимся.
За все время, пока У Ба говорил, я проникалась все большим доверием к его словам. Его рассказ был живее моих воспоминаний об отце. С каждым его словом папа становился все ближе и ближе. Мне было невозможно представить, что отец умер и я его не увижу. Для меня он все еще жив. Я сидела рядом с У Ба в полной уверенности: они оба там, внутри дома. Я слышала их шепот. Их голоса.
Когда У Ба кончил говорить, я встала, готовая войти в дом. Хотела поздороваться с ними и обнять отца. Смысл последних фраз У Ба дошел до меня не сразу, как будто я пропустила их мимо ушей.
В дом не пошла. Не хотела видеть мир, в котором жила Ми Ми. Не сейчас.
У Ба повел меня к себе домой, где я в изнеможении повалилась на кушетку и уснула.
Я прожила у него два дня, сидела в кресле и наблюдала за тем, как он реставрирует старые книги. Мы почти не разговаривали. У Ба склонялся над столом, погрузившись в работу. Просматривал страницы, ставил на них крошечные бумажные заплатки, а потом ручкой дорисовывал недостающие фрагменты букв. Ученые-реставраторы нашли бы его способ варварским, но ему было все равно.
Спокойствие его движений, их монотонность успокоили и меня. У Ба не задавал вопросов, ни о чем меня не просил. Время от времени он поглядывал на меня из-под очков и улыбался. Мне и не требовались слова. Рядом с этим человеком было легко и спокойно.
Утром третьего дня мы пошли на рынок. Я сказала У Ба, что угощу его едой собственного приготовления. Я умею готовить, хотя и не особо люблю это занятие. Мое предложение удивило У Ба, но возражать он не стал. Кажется, оно ему даже понравилось. Мы купили рис, овощи, зелень и специи. Я хотела приготовить вегетарианское карри. В Нью-Йорке у меня есть подруга-индуска, и мы с ней иногда готовим это блюдо. Я попросила дать мне картофелечистку. У Ба удивленно посмотрел на меня, не поняв, о чем я. В его хозяйстве был всего один нож, и тот тупой.
Я впервые готовила на открытом огне. Рис подгорел. Овощи выкипели, загасив огонь. У Ба лишь улыбнулся и снова разжег очаг.
Он был доволен моей стряпней, сказал, что ему понравилось. Мы ели, сидя, скрестив ноги, на кушетке. Приготовление еды отвлекло меня от горестных мыслей. Теперь они вернулись, и У Ба это почувствовал.
— Вы надеялись вновь увидеть отца? — спросил он.
Я кивнула.
— Простите, Джулия. Это я виноват. Я должен был по-иному выстроить рассказ.
— Нет, — замотала головой я. — Вы замечательно рассказывали. Ваши слова делали отца настолько живым, что мне казалось: еще немного, и я его увижу… Я ведь так и не попрощалась с ним. Ни в Нью-Йорке, ни в Кало. От этого мне больно. Я и не подозревала о существовании такой боли.
У Ба молчал.
— А ваш отец жив? — спросила я его.
— Нет. Покинул этот мир несколько лет назад.
— Он болел?
— Мои родители умерли от старости. По бирманским меркам оба были глубокими стариками.
— Ваша жизнь сильно изменилась после их кончины?
У Ба задумался.
— Я привык проводить много времени, общаясь с матерью. Естественно, одиночество дает о себе знать. А в остальном… моя жизнь почти не изменилась.
— Простите за бестактный вопрос: сколько времени вам понадобилось, чтобы прийти в себя?
— Прийти в себя? Я бы поставил вопрос по-другому. Прийти в себя означает преодолеть, оставить позади и идти дальше. Как вы думаете: мы оставляем наших умерших позади? Я думаю, мы берем их с собой. Они сопровождают нас, оставаясь рядом, хотя и в другой форме. Нам нужно принять их смерть и смириться с их новым обликом. Мне на это понадобилось два дня.
— Всего?
— Как только я понял, что не потерял родителей безвозвратно, мои душевные силы восстановились. Я каждый день думаю о них. Представляю, что сказали бы они по тому или иному поводу. Спрашиваю совета даже сейчас, когда мне самому достаточно лет и вскоре пора будет думать о собственной смерти.
Он зачерпнул новую порцию подгорелого риса.
— У меня не было особых причин оплакивать родителей. Они оба были старыми, уставшими от жизни и готовыми умереть. Оба прожили полноценную жизнь. Смерть не вызывала у них ни страха, ни душевных страданий. Они не мучились от боли. Уверен: в тот момент, когда их сердца перестали биться, они были счастливы. Что может быть прекраснее такой смерти?
— Может, я слишком молода, чтобы считать смерть прекрасной. Наверное, в пятьдесят пять у меня будут другие мысли на этот счет.
— Возможно. В молодости смерть других воспринимается гораздо тяжелее. Я очень долго не мог принять смерти жены. Она умерла, не достигнув и тридцати лет. Мы только-только построили этот дом. И были очень счастливы вместе.
— От чего она умерла?
У Ба задумался.
— Обычно мы не задаем себе такого вопроса, поскольку очень редко получаем на него ответ. Вы видите, в какой бедности мы живем. Смерть для нас — часть повседневной жизни. Люди в Бирме умирают раньше, чем в Соединенных Штатах или Англии. На прошлой неделе восьмилетний сын моих соседей простудился. У него поднялся сильный жар. Через два дня мальчика не стало. У нас нет лекарств для лечения даже самых простых болезней, которые в вашей стране и за болезни не считаются. Так какой смысл доискиваться причин смерти? Как будто это что-то изменит. Моя драгоценная супруга покинула меня ночью. Утром я проснулся и увидел, что она мертва. Это все, что я знаю.
— Простите, — виновато пробормотала я.
Мы снова надолго умолкли. Я стала думать о смертях своих близких. Получалось, что, кроме отца, я никого не теряла. Дед и бабушка со стороны матери живы и неплохо себя чувствуют. Правда, в кругу моих друзей и знакомых было несколько смертей. В прошлом году брат подруги утонул в Атлантическом океане. Мы иногда ездили с ним на выходные в Сэг-Харбор и Саутгемптон. Мне он нравился, но особо близки мы не были. Я не попала на его похороны, поскольку они совпали с важной деловой встречей в Вашингтоне. Мать моей партнерши по теннису недавно умерла от рака. В детстве она учила меня играть на пианино. Болезнь была тяжелой и долгой. Я обещала навестить ее в больнице, но откладывала визит, пока не оказалось, что навещать уже некого. Смерть не была частью моей повседневной жизни. Теоретически я знала, что люди болеют и умирают, но их мир не соприкасался с моим — миром здоровых, энергичных людей. И потом, здоровые и энергичные не хотят знать о больных и умирающих, словно оба мира не имеют точек пересечения. А точки существуют и подстерегают нас в самых неожиданных местах. Можно провалиться в полынью, припорошенную снегом. Или забыть задуть свечу перед сном и сгореть в собственной квартире. Или врач, вертя в руках рентгеновский снимок, вдруг скажет, что у тебя в груди обнаружен белый узелок.
