Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной
В ожидании десерта Лара подцепила на вилку недоеденный Верой кусок сёмги и поднесла его к стеклу аквариума.
— Вот твоё будущее, рыбка, — серьёзно сказала дочь.
Рыбка не ответила. И портрет блондинки не ответит Юльке, зря она вглядывается в него так старательно. Блондинка скосила глаза на Стенину и поздоровалась — на русском!
— Иногда мне кажется, что портреты могут разговаривать, — шепнула Юлька. Блондинка хмыкнула. Элизабет Виже-Лебрён, «Портрет графини Екатерины Скавронской». — Похожа на Бакулину, правда? — сказала Юлька.
Блондинка поправила жемчуг на шее и зевнула так сладко и лениво, что Вере вдруг тоже захотелось спать. Скавронская и впрямь напоминала Бакулину, но ведь у каждого человека имеется свой двойник в мире искусства. И это совсем не обязательно Боттичеллиева Симонетта Веспуччи, кому-то надо быть и гогеновской прекрасной Анжелой… Если портрет не находился сразу, это вовсе не означало, что его не существует в природе — однажды время обязательно вынесет нужное изображение, как морская вода — водоросли на берег. Бакулина вполне могла быть далёкой прапраправнучкой блондинки в жемчугах, но гораздо интереснее было другое. Что, если чувствовать картины умеет кто-то другой, не только Стенина?
Вера так давно свыклась со своим странным талантом, что уже не пыталась его не то что анализировать, но даже и применять. Она просто жила с ним, как люди, бывает, живут с горбом или с третьим соском. Несколько раз, может, и думала, что чисто теоретически в мире должны существовать коллеги, так сказать, по способностям — но сознаваться в этом никто не спешил, что, в общем, понятно — в психбольницу могли забрать и за меньшее.
И уж точно этим даром не владела Юлька. Только не она! Вера успокоилась, когда увидела, что Копипаста с точно таким же взволнованным интересом разглядывает в старинном зеркале теперь уже своё собственное лицо. А Екатерина Скавронская, потянувшись с такой яростью, что едва не выпала из рамы, принялась рассказывать Стениной свою историю.
Старые портреты отличаются болтливостью. Особенно групповые — там все только и делают, что перекрикивают друг друга, пытаясь привлечь к себе внимание. Желает ли Вера слушать, никто не спрашивал. К счастью, в родном музее на Плотинке картины разговаривали с ней на родном языке художников, а поскольку Вера толком не понимала ни французского, ни фламандского, то слушала эти рассказы как музыку. Иначе можно было сойти с ума. По-настоящему ей докучала разве что «Еврейская Венера» Ларионова. Эта знойная красавица с лицом завуча одной рукой прикрывала низ живота громадным фиговым листком, похожим на завядшее жёлтое сердце, а другой весьма чувствительно щипала Веру за плечо. Её пахучая нагота была так неприятна Стениной, что она проходила мимо с каменным лицом — как в толпе, где кричат гадости. Со временем научилась уворачиваться от щипков, и Венера шипела ей вслед обиженно:
— Шикса!
Скавронская не пыталась хватать Веру — сложила руки так, как нарисовал художник, и смотрела будто бы в открытый медальон. Катерина Энгельгардт была племянницей светлейшего князя Потёмкина, а также его верной любовницей. Говорят, Потёмкин перепробовал всех девушек Энгельгардт (числом пять), но пуще всех ему полюбилась Катенька. И разве могло быть иначе? Нежная, косы до колен, и улыбка вот-вот выпорхнет, как птичка у фотографа. (Странно, что у некрасивой Бакулиной — такой обаятельный двойник.) Злые языки (самый злой — у художницы Виже-Лебрён, зато кисть у неё добрая и Мария-Антуанетта — в подружках) утверждали, будто Катенька ленива, как заморская черепаха, — лежит целыми днями, завернувшись голышом в большую шубу. У Веры при этих подробностях резко и сладко оборвались внутри те важные нити, которые держат нас в реальности дня, не позволяя становиться животными. Катенька глянула кокетливо — а ты как думала, любезная? Мех и плоть должны быть вместе, и кто сказал, что зверей выпускают на волю только ночами? Даже примерять наряды Катенька ленилась, но дядюшку обожала, стала фрейлиной императрицы и вышла впоследствии замуж за Павла Скавронского, а потом — за итальянского графа Джулио Литта. Из тех самых Литта, гордо пояснила Катенька, что заказали «Мадонну» Леонардо. Папа Римский снял с Джулио обет безбрачия, который тот опрометчиво дал, вступая в Мальтийский орден, — чтобы граф мог жениться на Катеньке.
Вера уважительно покачала головой. Тем временем Юлька достала из сумочки помаду и начала красить губы перед зеркалом. К тому, что Стенина зависла перед портретом, она отнеслась с пониманием — искусствовед как-никак!
Внучка Екатерины Скавронской, продолжал хвалиться портрет, знаменита не меньше бабки. Вы её точно знаете — Юлия Пален.
— Никогда не слыхала, — сказала Вера.
— А если под фамилией Самойлова?
Конечно же — Брюллов! Несчастливый в семейных делах художник — глухой на одно ухо после воспитательного тумака папаши, а потом заставший молодую жену Эмилию в объятиях её близкого родственника, всю жизнь любил другую женщину. Эту яркую красавицу он рисовал на одной картине по нескольку раз. «Последний день Помпеи» — целых три Юлии Самойловы в разных образах. И она же на другом холсте удаляется с бала со своей юной воспитанницей…
— Упокоилась в Париже, — заявила Скавронская. — А никакие ваши Бакулины мне неведомы!
Юлька наконец не выдержала:
— Пойдем, Стенина, ну что ты к ней прилипла!
Вера незаметно помахала рукой, и Скавронская повернула к ней свой медальон, оказавшийся зеркалом — пустила солнечного зайчика в глаза.
«Оказывается, у портретов тоже есть дети и внуки, — думала Стенина. — Жаль, что нельзя рассказать об этом Юльке…»
По дороге к выходу из музея Вера испугалась портрета Матильды де Канизи, маркизы д’Антен — та была похожа на куклу и бормотала что-то бессвязное, как душевнобольная.
«А если я тоже сошла с ума? — похолодела Вера. — Может, я уже лет пятнадцать как сумасшедшая? Это всё объясняет — и беседы с портретами, и обострённое восприятие искусства, и даже Ларины закидоны».
Схватила Юльку за рукав:
— Скажи, я похожа на сумасшедшую?
— Как две капли воды, — убеждённо сказала Копипаста. — Кстати, о каплях воды — скоро будет дождь. Переждём в кафе?
Дождь Юлька всегда предсказывала безошибочно. Веру это всякий раз поражало — бывает, небо ясное, как мысль того, кто ясно излагает, но Копипаста говорит: дождь! Небо тут же собирается морщинами, и тучи несутся как на пожар.
Вера предполагала, что в Юльке ходит-бродит древняя шаманская кровь — на Урале в кого ни ткни, непременно вылезет родство с малыми народами, так почему бы у Калининых не висеть на ветвях родословного древа какому-нибудь манси? Юльке эта идея не понравилась. У неё со времён Валечки укрепился стойкий иммунитет против всякого рода гаданий, колдунов и чародеев. Даже невинный гороскоп в еженедельнике, и тот игнорировался с ледяным постоянством, а Вера к ней — с шаманами!
Пока шли вверх по бульвару, небо затянуло толстыми, как диванные подушки, облаками, а когда заказывали графинчик с розовым, в окна кафе уже колотили капли дождя.
Вера, глотнув вина, решила, что сразу же после возвращения пойдёт на приём к психиатру, и обязательно — к тому чудесному психологу-экстрасенсу, исцелившему всех маминых подружек. Ну и диплом, конечно, допишет.
Юлька вдруг сказала:
— Всё-таки жаль, что не повидались с Бакулиной. Как представлю, что она ходит здесь по улицам каждый день, убить хочется!
— В другой раз убьёшь, — утешила её Вера. Бакулина мерещилась ей в Париже на каждом углу — то в берете, то в шортах, то с собачкой, то с сигареткой. Обычное дело: если много думаешь о каком-то человеке, его черты переходят к окружающим. В первый год после смерти Геры Стенина видела его повсюду — чаще всего почему-то в машинах, за рулём, хотя он не умел водить и никогда не высказывал желания этому научиться. Мерещился, впрочем, и в кинотеатре — за несколько рядов впереди вдруг появлялась голова знакомой формы, и Вера вздрагивала от радости…
В романе о Вере Стениной обязательно нашлась бы страничка-другая для случайной встречи с Бакулиной — в саду Тюильри, на мосту Бир-Хаким или даже в поезде «эруэр», увозящем туристов в Версаль. В реальности они так и не встретились.
Последний день поездки пал жертвой шопинга — Юлька слишком долго возилась в бельевой лавке, а Вера неудачно выбрала босоножки для Лары, ошиблась размером. Опаздывая в главный парижский музей, журналист и фотограф неслись с мешками и баулами по улице Риволи, и, когда уже появились впереди величественные, как саркофаги, дымоходы Лувра, Стенина вспомнила: она так и не купила подарок для Евгении. Что-нибудь с изображением Эйфелевой башни.
Юлька орала с перекрёстка — давай быстрее! — но Вера юркнула в сувенирную лавку. Маленькая башня из шоколада — сойдёт.
