Андрей Гуляшки - Три жизни Иосифа Димова
Перед тем, как подняться в кабину, я огляделся вокруг. Воняло гарью, воздух клокотал от рева десятков машин, которые шли на посадку и взлетали, со свинцового неба время от времени опускались разрозненные снежинки.
Самолет пробил толстый слой облаков и вскоре очутился под ясным голубым куполом неба. Над нами сиял бездонный свод, чистый, прозрачный, будто вымытое стекло, а далеко внизу лежала бесконечная равнина облаков, неподвижная и белая, как ледяная пустыня. Я положил машину на курс, указанный в поданной перед полетом заявке, к всемирно известному курорту. Так мы летели минут двадцать, потом я резко переменил курс и повел самолет прямо на север, заставив его подняться на высоту около десяти тысяч метров. Убедившись, что все идет как надо, я включил автопилот и пересел в кресло для курения. Лиза, поднявшаяся в этот день необычайно рано, сладко спала и счастливо улыбалась во сне.
Год тому назад директор Международного метеорологического института пригласил меня поохотиться на голубых песцов в северной части Напландской низмености. Наслушавшись всяких чудес о суровой красоте вечнозеленых северных лесов, о тишине, покое, мелодичном скрипе санных полозьев, я пошутил:
– А что, если я влюблюсь в вашу северную природу и надумаю навсегда остаться среди вечнозеленых хвойных лесов?
– Что ж, у нас есть в тех краях небольшая метеорологическая база, – сказал директор и засмеялся. – Назначим вас метеорологом, женим на напландской девушке, и вы станете самым счастливым человеком в мире!Голубые песцы и напландские девушки, разумеется, сразу же вылетели у меня из головы, но вчера, возвращаясь из „сердца Африки”, я почему-то вдруг вспомнил эту шутку и ухватился за нее как утопающий за соломинку. Я решил искать в этом далеком краю спасение от боли, которая терзала мою душу, мне думалось, что там я найду ответ на вопросы, которые не давали мне покоя, ставили под сомнение всю мою предыдущую деятельность, мои будущие проекты, научные идеи. Появление нового типа гомо сапиенс, возникновение порядков, которые тут и там уже давали себя знать, требовало как можно скорее принять меры – остановить наступление машин на душу современного человека.
Но если час назад, когда я поднялся на борт самолета и сел в кабину, я верил в то, что мне удастся осуществить свои планы, то теперь в душе воцарилось уныние. Я упрекал себя в донкихотстве, испытывал угрызения совести за то, что втянул в свой безнадежный эксперимент существо, которое не мучили сомнения, сердце которого было исполнено безмятежной радости и жажды жизни.
Зачем я взял с собой эту милую девушку, какая жизнь ждет ее в суровой Напландии? А что, если ее страдания заставят меня помимо воли и раньше времени вернуться обратно?
И если я вернусь, то как смогу оправдать свой побег, самовольную отлучку с работы. Чем я оправдаю уничтожение государственного проекта нового типа КМ? Поднять руку на электронно-вычислительную машину, обладающую разумом самого высшего разряда, – пусть даже она еще в проекте, – такие поступки у нас расцениваются не просто как убийство, а как бунт, подрывающий устои общества, моральные и социальные скрижали мирового порядка!
Черт возьми, подумал я и сам удивился грубости своих размышлений, пожалуй, мне не удастся покинуть эту проклятую страну до конца своих дней но Лизу при первом удобном случае надо отправить обратно!
Сильная вибрация самолета заставила меня мигом пере сесть на место пилота и впиться глазами в приборную доску. Последовал новый сильный толчок, и в ту же секунду я почувствовал, что самолет стал крениться на левое крыло. Я попытался выровнять его, не спуская глаз с приборов. Стрелка, указывающая число оборотов левого пропеллера, с не удержимым упорством ползла вниз, недвусмысленно и категорически показывая, что мотор выходит из строя. Я не смотрел по сторонам, но чувствовал, что Лиза вся подалась ко мне, я чувствовал у себя на щеке ее жаркое прерывистое дыхание, представлял себе испуганный взгляд ее широко открытых глаз.
– Все в порядке, спи! – крикнул я (или мне так показалось) и тут же увидел в боковое окно, что самолет проваливается в пелену косматых облаков. В кабине стало темно, одни только лампочки да светящиеся цифры на табло рассеивали сгущающуюся тьму.
Нужно было помешать этому стремительному падению вниз, я выключил моторы и включил реактивный двигатель. Самолет перестал крениться на левое крыло и падать вниз, вскоре за окошками посветлело и я понял, что машина выбирается из облаков.
Я инстинктивно взглянул в сторону злополучного левого пропеллера, и кровь опять бросилась мне в голову, сердце сжалось, дыхание остановилось: я ясно различил над левым мотором голубоватую струйку дыма. Желтый глаз противопожарной системы обнадеживающе засверкал на приборной доске, но самолет вдруг клюнул носом и белая равнина земли стремительно ринулась на нас. Мне померещилось, что я лечу над белым пространством, опоясанным у горизонта черной лентой, я сообразил, что внизу расстилается снежная равнина, и поспешил нажать синюю кнопку вездеходного шасси, приспособленного для посадки на снег.
Самолет несся над равниной, которая глубоко вдавалась в безбрежный лес. Приблизившись к стене леса, я описал полукруг, и когда самолет опять устремился в сторону леса, мне показалось, что вдали мелькнуло какое-то строение, прильнувшее к самой кромке леса.
Я подумал: „Кажется, худшее осталось позади!” – и протянул руку, чтобы включить систему аварийной посадки; но кибернетическая система, похоже, придерживалась иного мнения: в ту самую секунду, когда эта мысль пронеслась в моем сознании, на приборной доске зловеще вспыхнула красная лампочка. Ее немилосердный свет означал, что все кончено. Я протянул руку назад, схватил портативную рацию, ружье, успел крикнуть Лизе: „Если парашют не раскроется, потяни за кольцо справа!” – тут пол самолета ушел из-под ног, и мы рухнули в пропасть.
Самолет упал недалеко от леса, а мы на парашютах приземлились шагах в пятистах от избушки, что стояла у самой опушки леса.
Я подбежал к Лизе, помог ей освободиться от строп. Лицо ее было бледно, она жадно глотала воздух маленьким ртом, но глаза силились улыбнуться, постепенно преодолевая испуг. Вот-вот они заискрятся счастливой улыбкой оттого, что все кончилось благополучно.
Она встала, тряхнула головой, словно прогоняя последние призраки страха, и порывисто обняла меня, будто я потерялся и она совершенно неожиданно меня нашла.
– Небольшая неприятность, – сказал я и улыбнулся, и мне показалось, что голос и улыбка были не мои. – Ты очень испугалась?
Лиза поцеловала меня в губы и сказала:
– Но ведь все уже позади! – Она помолчала, прислушиваясь к необычной глубокой тишине, царившей вокруг, – было такое чувство, будто мы попали в глубокий, скованный льдом, навеки застывший океан.
Снег, доходивший до колен, белел вокруг, нетронутый, девственный. Крупные снежинки тихо стлались на землю, точно необозримое белое кружево, окутавшее своими складками весь мир.
Лиза наклонилась, взяла горсть снега, скатала рыхлый снежок и бросила мне за шиворот. Это было первое, что она сделала на этой новой, на диво чистой неведомой земле. И засмеялась звонким, каким-то детским смехом. Потом подошла ко мне, принялась отряхивать снег с моей одежды и неожиданно закашлялась.
– Воздух такой чистый, что я просто задыхаюсь, – шепнула она и поцеловала меня в губы как раз тогда, когда на них уселась снежинка. И опять засмеялась.
Я приложил ладонь к глазам и посмотрел в ту сторону, где белая равнина врезалась в темную стену леса. Сквозь пелену падающего снега я с трудом различил небольшое строение. Значит, избушка действительно была.
До избушки было недалеко. Мы прошли половину пути, как вдруг заметили, что в одном месте снег утоптан. Снегопад не успел замести следы. Лиза, которая шла первой, вдруг вскрикнула и шарахнулась в сторону с перекошенным от страха лицом. Снег был пропитан кровью, вокруг валялись клочки меховой одежды, а чуть дальше виднелись свежеобглоданные человеческие кости. Черепа не было видно, но по костям рук и ног можно было судить о том, что погибший человек был довольно высокого роста. К лесу, мимо избушки, уходили две цепочки волчьих следов.
Я смотрел на эту потрясающую картину и мне вдруг показалось, что внутри у меня все помертвело. Клочья одежды, кости, кровавый снег, – все это слилось в одно багровое пятно, которое росло с чудовищной быстротой, еще немного-и оно затмит весь мир. Даже воздух стал красным. Я в ужасе закрыл глаза ладонью.
Растерзанный волками человек не мерещился мне даже в кошмарах, к тому же я с детства не выносил вида крови. Если случалось порезать палец, я в страхе отворачивался в сторону: при виде крови у меня начинала кружиться голова.
Да, север встретил меня весьма недружелюбно, я получил такую оплеуху, что на секунду-две у меня занялся дух.
