Зэди Смит - О красоте
- Но они говорят, что никогда тебя там не видели. В Роксбери. Никогда.
- Ну… У меня нет привычки светиться.
- Ясно. Может быть, встретимся там, Леви? - сказал Чу и улыбнулся еще шире. - В наших милых трущобах?
10Кэтрин (Кэти) Армстронг шестнадцать. Она одна из самых юных студенток Веллингтона. Она выросла в городе Саус-Бенд, Индиана, и была способнейшей ученицей в своей школе. В то время как подавляющее большинство школьных товарищей Кэти либо поставило на образовании крест, либо рассредоточилось по славным учебным заведениям штата, сама она, что никого особенно не удивило, поступила в престижный колледж восточного побережья, получив полную академическую стипендию. Кэти преуспела и в науках, и в искусстве, но сердце ее, если можно так выразиться, тяготеет к правому полушарию мозга. Кэти любит искусство. Родители, учитывая их относительную бедность и скромный уровень образования, возможно, больше бы обрадовались, займись она медициной или изучением права в Гарварде. Но они великодушные, чуткие люди и поддерживают дочь во всех ее начинаниях.
Летом перед отъездом в Веллингтон Кэти чуть не довела себя до нервного срыва, решая, на чем же она будет специализироваться. Язык и литература или история искусств? Она до сих пор колеблется. Иногда ей хочется стать кем-то вроде редактора. Иногда она представляет себя куратором галереи или даже автором книги о Пикассо, самом удивительном человеке в жизни Кэти. Пока она еще первокурсница, и у нее есть время подумать. Кэти выбрала семинар профессора Корка по живописи XX века (вообще-то он для второкурсников, но она напросилась) и взяла два литературных класса: по английской романтической поэзии и по американскому постмодернизму. Она учит русский, сидит на телефоне доверия, помогая людям с расстройством пищевого поведения, готовит декорации к постановке мюзикла «Кабаре». От природы робкая Кэти каждый раз собирает волю в кулак, прежде чем войти в одну из комнат, где течет ее многогранная жизнь. Но класс доктора Белси по искусству XVII века - это просто розовый кошмар. Почти весь семестр посвящен Рембрандту, второму удивительному человеку в жизни Кэти. Раньше она мечтала о дне, когда начнется этот класс и она сможет поговорить о Рембрандте с умными людьми, которые любят голландского гения и не стыдятся воздать ему должное.
Прошло три занятия. Кэти почти ничего не поняла. У нее возникло ощущение, что все шестнадцать лет она изучала другой язык, не похожий на язык профессора Белси. После третьего занятия она вернулась к себе в комнату и разрыдалась. Она прокляла свою глупость и молодость. И зачем она читала в школе всякий вздор, почему их не учили чему-то стоящему? Позже Кэти успокоилась. Она поискала некоторые таинственные словечки профессора в словаре Уэбстера[63] - их там не было. Слово «лиминальность»[64] она, впрочем, нашла, но что под ним понимал доктор Белси, так и осталось для нее загадкой. Однако Кэти не из тех, кто быстро сдается. Сегодня четвертое занятие, и она к нему подготовилась. На прошлой неделе им раздали рабочий план с фотокопиями двух картин, которые будут обсуждаться в этот раз Все семь дней Кэти всматривалась в них, напряженно осмысляла увиденное и делала пометки в блокноте.
Первая картина - «Иаков, борющийся с ангелом», 1658 год. Кэти вглядывается в энергичное импасто, парадоксальным образом погружающее полотно в сонную, вязкую атмосферу. Она отмечает сходство ангела с красавцем-сыном художника, Титусом; линии перспективы, создающие иллюзию застывшего движения; лич- ностность борьбы ангела и Иакова. Глядя на них, она видит и упорную схватку, и любовное объятие. Гомоэро- тизм этой сцены напоминает ей кисть Караваджо (с тех пор как она поступила в Веллингтон, ей всюду мерещится гомоэротизм). Кэти нравятся землистые цвета картины: чистый алый Иакова, грязно-белый ангела, одетого, как фермерский сын. Караваджо неизменно снабжал своих ангелов сумрачно царственными крыльями орла; в противоположность им ангелы Рембрандта совсем не орлы и не голубки. Ни у одной известной Кэти птицы нет таких обобщенных, потрепанных, серо-бурых крыльев. Они кажутся уловкой, напоминающей о том, что речь идет о библейских, потусторонних вещах. Впрочем, по мнению Кэти, протестантским наитием художник представил битву Иакова с ангелом как борьбу за земное «я», за право выбора веры в этом мире. Кэти, медленно и болезненно расставшаяся с верой два года назад, нашла соответствующий отрывок в Библии и переписала его в свой блокнот:
И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари… И сказал ему: отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня[65].
Конечно, это прекрасная, грандиозная, потрясающая картина, но Кэти она не очень трогает. Ей трудно подобрать слова, чтобы объяснить, почему. Она только знает, что созданный Рембрандтом образ не похож на борьбу с Богом. По крайней мере, на ту борьбу, которую пережила сама Кэти. У Иакова вид умоляющий, а у ангела - сострадающий. Где же тут борьба? Это лишь ее видимость. Или она чего-то не поняла?
А вот при взгляде на вторую фотокопию Кэти чуть не плачет. Это «Сидящая обнаженная натурщица», гравюра 1631 года. Нагая бесформенная женщина с маленькими пухлыми грудями и огромным рыхлым животом сидит на камне и смотрит Кэти в глаза. Кэти читала авторитетные комментарии об этой гравюре. Все считают ее технически совершенной, но отталкивающей. Многие известные люди не приняли ее. Обычная голая женщина, видимо, более тошнотворна, чем ослепляемый Самсон или обмочившийся Ганимед. Неужели она и впрямь столь гротескна? Поначалу гравюра неприятно поражает Кэти, как собственное беспощадное, сделанное в резком свете фото. Но потом она начинает замечать внешние, человечные детали, то, на что художник не указывает, а намекает. Ее трогает складчатый рисунок икр, будто перетянутых незримыми чулками; сильные, привычные к работе руки; расплывшийся живот, выносивший не одного ребенка; все еше свежее лицо, соблазнявшее мужчин в прошлом и до сих пор соблазняющее их. Высокая и долговязая Кэти даже видит в теле натурщицы свое собственное, словно Рембрандт говорит ей и всем женщинам: «Вы персть земли, как и моя обнаженная, а значит, однажды и вы подойдете к этому рубежу - тогда даруй вам Бог, как ей, не стыд, но радость». Вот она, женщина, без прикрас, после родов, трудов, череды лет и событий, с отметинами бытия. Так думает Кэти. И это перекрестной штриховкой (Кэти рисовала комиксы и имеет представление о перекрестной штриховке), весь этот рассказ о смертности - простыми чернилами!
Кэти взволнованно входит в класс, взволнованно садится. Перед ней лежат ее записи, сегодня она обязательно, во что бы то ни стало, будет одной из трех-четырех студентов, рискнувших открыть рот на занятии доктора Белси. Их класс, четырнадцать человек, сидит лицом к лицу, парты стоят так, чтобы все друг друга видели. Имена студентов написаны на листках бумаги, сложенных домиком и расставленных по краям парт. Не класс, а совет директоров. Говорит доктор Белси: .
- Итак, мы с вами пытаемся исследовать мифему художника как автономной личности, наделенной даром проникновения в суть природы человека. Что в этих образах, в этом визуальном нарративе косвенно отсылает к квазимистическому представлению о гении?
Невыносимо долгая пауза. Кэти покусывает палец у ногтя.
- Другими словами, правда ли, что перед нами художественный протест, отклонение от общепринятого? Нам говорят, что это отказ от классического образа обнаженной. Хорошо. Но. Разве это не утверждение идеалов простонародья? Тех идеалов, что и прежде были вписаны в картину мира низших классов с их специфическими тендерными стереотипами?
Снова пауза. Доктор Белси встает и размашисто пишет слово СВЕТ на доске у себя за спиной.
- Оба изображения говорят об озарении. Почему? То есть может ли свет быть для нас нейтральным понятием? Каков логос этого света, духовного света, в чем смысл предполагаемого здесь озарения? Под чем мы подписываемся, когда превозносим «красоту» этого «света»? - спрашивает доктор Белси, закавычивая слова пальцами. - О чем в действительности эти картины?
Кэти понимает, что долгожданный миг настал, и начинает медленно обдумывать возможность открывания рта и формирования звука. Ее язык уже касается зубов, но вместо нее говорит эта фантастическая черная красавица, Виктория, которая, как всегда, монополизирует внимание доктора Белси, хотя Кэти почти уверена, что ничего экстраординарного она не скажет.
- Это картина с собственным внутренним пространством, - очень медленно произносит Виктория, то опу- екая, то вскидывая взгляд в своей дурацкой кокетливой манере. - Ее тема - сама живопись. Это картина о картине. То есть таков ее посыл.
