Хари Кунзру - Без лица
— Лужайка! — кричит человек. — Только — родители, учителя и старший персонал! Исключения! Префекты по воскресеньям! Все мальчики старшего класса в День основателей с двух до четырех часов! А теперь убирайся!
Джонатан осторожно ступает на гравийную дорожку. Окно с грохотом захлопывается. Он размышляет мгновение, затем вынимает записную книжку и пишет: еще один наглядный пример значимости лужаек. Английскость проникает к нему под кожу еще чуть глубже.
Найти оранжереи — одно дело. Найти в них вход — совсем другое. Похоже, что сооружение разделено на три части, и каждая битком набита листвой. Отдельные области защищены от света холщовыми шторами. Другие так запотели, что невозможно разглядеть, что внутри. Сложная система шлангов тянется по гравию, откачивая жару. Наконец Джонатан замечает фигуру в желтой шляпе, которая движется внутри. Огибая периметр, он обнаруживает дверь и перемещается назад, в Индию сезона дождей, воздух в котором тяжел и густ, как фланель.
Доктор Ноубл, директор школы и любитель орхидей, застигнут в акте гибридизации. Он держит за лепестки сочный красный дендробиум и зубочисткой, вымазанной в пыльце, поглаживает половые органы цветка, терпеливо, как непокорную хористку, уговаривая его сдаться. Желтая широкополая панама сдвинута на затылок, обнажая костистый череп и единственный завиток седых волос. Опуская брови к длинному точеному носу, он как будто не замечает присутствия Джонатана, полностью сосредоточившись на своем занятии. Только когда перенос пыльцы завершен, Ноубл поднимается с рабочей скамейки, потягивается и разглядывает нового ученика с посткоитальной улыбкой.
— Бриджмен, — нараспев произносит он. — Только что из тропиков.
— Да, сэр.
— Недавно прибыл из Азии, как моя коробочка с пафиопедилюмами. — Он показывает на деревянный ящик у своих ног, и вдвоем они заглядывают в него.
Джонатан видит малообещающую мешанину грязи и клубней. Что бы там ни видел доктор Ноубл, его это возбуждает, потому что он испускает длинный стон.
— Восхитительны, — бормочет он.
— Да, сэр.
— Следуй за мной в Альпийский домик, где мы наверняка узнаем, что же миссис Додд приготовила к чаю.
Они идут через сплошной массив зелени. Орхидеи — повсюду: выстроены в ряд в длинных кадках, свисают из корзин, обвивают бревна и искусные укрепления из коры и проволоки. Орхидеи всех мыслимых форм и цветов, огромные восковые цветы с ползучими корнями, крохотные звездочки, зубчики, веера, колонны и розетки, цветы в форме кисетов и цветы с небольшими заостренными хвостиками. Они вытягивают оборчатые губки из мшистых клумб и свисают над головой, цепляясь за лицо и волосы Джонатана узлами воздушных корней. Доктор больше похож на их вожака, чем на садовника, и будто контролирует эти орды силой своей воли.
Растения в Альпийском домике сгруппированы вокруг маленьких площадок, выложенных из камней, и температура здесь на добрых двадцать градусов ниже, чем в тропической зоне по соседству. Доктор Ноубл разливает чай и разъясняет школьную философию, по существу заключающуюся в том, что мальчики должны усиленно трудиться, усиленно играть и ни под каким предлогом не входить в двери «Голубого барсука» или кафе «Эдит», злачных мест Чопхэм-Констэбла. Опекун Джонатана, говорит Ноубл, отметил, что подопечного тянет к злачным местам. Пришлось заверить его, что Чопхэм-Холл поможет с этим справиться. Покончив с делами, доктор Ноубл возвращается к орхидеям и описывает план скрестить некоторые трудно-поддающиеся виды каттлеи. Результат будет представлен в Кью[147]. Гибрид получит имя С. haldaniensis, или даже С. emiline — в память о девушке, которую доктор знавал в Оксфорде. Упоминание об университете возвращает Ноубла к теме обучения Джонатана, и он переключается на греческий: произносит длинную тираду на этом языке, затем выжидательно замолкает. Похоже, что он ждет ответа. Когда Джонатан признается, что ничего не понял, Ноубл говорит, что это чрезвычайно важно, и повторяет то же самое на латыни. Им удается высокопарно побеседовать о воинственном характере германцев к востоку от Рейна, затем доктор Ноубл теряет интерес к процессу и начинает говорить о том, как много растений погибло недавно из-за засухи. Особенно пострадали тропические эпифиты. Джонатан в какой-то момент думает, что доктор Ноубл вот-вот расплачется, описывая жертвы. Но тот берет себя в руки, подливает еще чаю и сообщает свои выводы. Он убежден: Джонатан приложит все усилия для учебы в шестом историческом классе.
— Вот на что тебе нужно делать ставку для университета. Классические языки не для тебя. Я понимаю, это может тебя разочаровать, так как в путешествии по извилистому жизненному пути тебе могут встретиться парни, верящие, что всякий джентльмен должен быть на «ты» с древними. Тем не менее стойко переноси любые колкости и верь мне, когда я говорю тебе, что все к лучшему. Несмотря на то что пчелы в садах переносят пыльцу без разбора с цветка на цветок, нам все же не встречаются гибриды далии и дельфиниума или же герани и горечавки. Почему? Потому что у них разная первичная натура. Как с цветами, так и с мальчиками. У каждого мальчика есть своя первичная натура, и у вас, мистер Бриджмен, эта натура — историческая. Разумеется, мы, как наблюдатели за живой природой, должны понимать всю ценность этих границ. Если бы их не было, цветы потеряли бы свою индивидуальность и превратились в свалку гибридов. Сама природа запуталась бы в них и впала в отчаяние.
Джонатан ненадолго задумывается об этом.
— Думаю, сэр, история — то, что надо.
— Вот он, характер. Теперь можешь идти распаковывать вещи.
________________Три недели, оставшиеся до начала триместра, Джонатан проводит за чтением в библиотеке. Кроме того, он помогает доктору Ноублу в оранжерее. Он подмешивает песок в почву и красит подгнившее дерево, учится на рассвете и закате распылять воду над тропическими растениями. Ноубл, кажется, привязался к новому ученику. Или если не в полном смысле слова привязался, то, по крайней мере, заинтересовался им. Иногда Джонатан смеется или делает какой-то жест — и замечает, что доктор внимательно за ним наблюдает. Анализирует. Прослеживает его сквозь все поколения до чистых ботанических форм, от которых он произошел.
Однажды с помощью Джонатана директор сажает микроскопические семена в слои водянистого желе. Он упаковывает их в закупоренные склянки и, как обычно, сюсюкает с ними. Его тон разительно отличается от отрывистой манеры, в которой он обращается к людям. Он зовет потенциальные орхидеи императрицами, царицами ночи, гуриями, богинями, а однажды даже, ни с того ни с сего, «черногрудыми мадоннами джунглей». Ноубл как будто не осознает, что мальчик может слышать, как он обнажает свою внутреннюю жизнь, в которой столько чувственности.
По ночам Джонатан гуляет по территории школы, курит контрабандные сигареты и плотно кутается в каникулярную тишину. В Чопхэм-Холле ощущается какое-то напряжение, ожидание. В первый день триместра школа оживает.
На рассвете Бриггс, кашляя, проходит к парадному входу. Еще на час все стихает, а затем издалека доносится зловещий грохот. Подобно моторизованной кавалерии, конвой родительских машин несется по подъездной дорожке. Суровые отцы, слезливые матери на лисьем меху, сыновья, шоферы, горничные и собаки выпрыгивают из машин с многочисленными свертками и битами для крикета. Отцы запихивают матерей обратно в машины и уезжают. И тут все действительно начинается. По лестницам вверх и вниз таскают чемоданы. Маленьких мальчиков выпинывают и выталкивают из дортуаров — в ванную, в часовню, на завтрак, в классную комнату, на собрание. Больших мальчиков (пинателей и толкателей) отправляют бегать кросс — пять миль по полям, или учат обращаться с деревянными винтовками, или выстраивают друг против друга так, чтобы в результате получились рак и мол[148]. Весь этот хаос регламентируют учителя в беретах и накидках, похожие на взъерошенных ворон, и префекты[149] — садисты в жилетках, живо реагирующие на малейшее нарушение субординации. Джонатан вскоре узнает, что префекты — истинные хозяева этой вселенной и что он, будучи новеньким шестиклассником, — подозрительная в ней аномалия.
Школьным домом[150], к которому Джонатан имеет честь принадлежать, руководит староста — некто Фендер-Грин, бандит с соломенной шевелюрой. У него тонкие усики и безвкусный галстук зеленого шелка — признаки привилегированного положения. Вызвав Джонатана в свой кабинет, он осуществляет сокрушительное рукопожатие и произносит краткую речь, смысл которой сводится к тому, что неизвестно, что там за жизнь была у Джонатана до сих пор, но теперь он стал частью чего-то большего, и от него будут ждать соответствия принципам этого Дома. Затем Фендер-Грин переводит дыхание и кричит в распахнутую дверь «Пааааадъем!». Появляется запыхавшийся одиннадцатилетний «шестерка» с чайным подносом. Пока парнишка звякает чашками и блюдцами, Фендер-Грин собственнически косится на него:
