Роберт Крайтон - Камероны
Хотя это был рекорд, достойный занесения в анналы рекордов, поставленных в День освобождения углекопов, никто не двинулся с места, чтобы пойти и воткнуть флажок туда, где упал камень, а лежал он намного дальше всех остальных.
Никто не приветствовал победителя, никто и не ворчал с досады – на пустоши царило гробовое молчание. Теперь это перешло уже все границы, это уже был не спорт, а что-то другое: один человек противостоял всему поселку, и никто не в состоянии был его превзойти. Отец подошел к Сэму.
– Что еще осталось? – спросил Гиллон.
– Питманговский марафон.
– Ты и в нем можешь выиграть?
– Угу, и даже не сомневаюсь, что выиграю.
– Я хочу задать тебе один вопрос. Не думаешь ли ты, что надо теперь дать кому-то другому прийти первым?
Сэм опустил глаза и увидел свои ноги. День этот тяжело сказался на его единственной паре башмаков – они были все в грязи. Придется ее соскабливать, прежде чем бежать.
– Не знаю. Может, и так, – сказал Сэм. И поднял взгляд на отца. – Но мне не хочется этого. Неужели ты не понимаешь, папа? Я хочу взять все призы.
Гиллон не удержался и покачал головой.
– Разве не хватит уже?
– Не знаю, – сказал Сэм. – Не думаю, чтобы кто-нибудь из нас знал, когда хватит. – Он посмотрел на отца, и они вдруг улыбнулись друг другу – этакой растерянной, однако полной взаимопонимания улыбкой, какой обмениваются лишь близкие друзья или близкие родственники.
– Так я все же выиграю марафон, – сказал Сэм, поднял свой свитер и зашагал было через пустошь туда, где собирались участники марафона.
– Но мистер Селкёрк, пап, будь он проклят, – обернувшись, сказал Сэм. – Он отравил мне всю радость от этих ленточек. Да где же Джем?
Гиллон пересек пустошь и опустился на землю рядом с Мэгги.
– Сэм все-таки побежит, – сказал он. – Остановить его невозможно.
– А почему он не должен бежать? – И она погладила кошелек, где уже хранилась сотня шиллингов. – Ведь за этим он сюда и пришел.
Надо бы ему это предвидеть, подумал Гиллон. Корзинки уже были упакованы: вое пустые бутылки и оставшаяся пища уложены, чашки и блюдца – тоже. Надо бы Саре быть тут и помогать матери.
– Меня беспокоит Сара. Почему ее нет с нами?
– А меня нисколько. Сара дома. И нам пора домой. – Мэгги встала, намереваясь идти, но Гиллон потянул ее вниз и заставил сесть.
– Ну нет. Сейчас ведь будет конец игр. Так что уж останься.
– А какой приз дадут?
– Золотую гинею и бутылку виски.
– Он у нас станет пьяницей.
– Он продаст виски.
– Тогда богачом станет, – заключила Мэгги.
Люди все шли и шли мимо одеяла, где сидели Камероны и где были пришпилены девять голубых ленточек Сэма – не похвальбы ради, а просто чтобы они никуда не делись. Каждая представляла собой круглую бирку или синюю кокарду с названием состязания, выбитым золотыми буквами, а из-под нее свисали две ленточки. Бутылки «Гленливета» стояли в ряд с несколькими серебряными кубками, которые победителю разрешалось держать дома на видном месте до будущего года, когда состоятся такие же игры. Люди шли мимо, но не останавливались и не присаживались: низовики, возможно, считали, что Камероны теперь отвернутся от них, а верхняки еще не готовы были смириться с их присутствием. Однако же и те и другие шли сюда, чтобы взглянуть на выставленные трофеи, как и предсказывал Сэм.
– Что ты там все время читаешь? – наконец спросил Гиллон у Мэгги. – Я смотрю, ты эту бумажку не выпускаешь из рук.
– Это моя тайна.
– Можно подумать, что любовное письмо, – так ты его поглаживаешь.
– Да уж, конечно, – сказала она.
Сначала это его забавляло, потом начало тревожить. Весь день – иногда по нескольку раз в течение часа – она вытаскивала из сумки какую-то бумажку и медленно читала, шевеля губами, словно смаковала каждое слово, потом снова прятала, и на лице у нее появлялось такое мирное, такое ублаготворенное выражение, какое он и не помнил, когда видел. Он вдруг протянул руку и, как бы шутя, схватил бумагу, но Мэгги вцепилась ему в запястье и не дала вытянуть ее из сумки.
– Не смей трогать, Гиллон. – Голос ее звучал серьезно, без всякой игривости. Он выпустил бумагу и убрал руку.
– А я и так все видел, – оказал он. – Это бланк. Компания «Огилви и сыновья». Вот старый пес, зануда.
– Правильно, и благодари бога, что он старый.
Гиллон даже не попытался понять ее. В эту минуту к ним подбежал Эндрью.
– Вы не видели Джемми? – опросил он. – В последний раз выкликают участников забега.
Нет, они его не видели.
– Бедняга Джем, – сказал Гиллон. – Должно быть, решил выйти из игры, раз Сэм выигрывает все состязания.
– Ох, – сказала Мэгги, – ничего-то ты про них не понимаешь… Если Джем вышел сейчас из игры, то лишь для того, чтобы найти способ одолеть Сэма.
16
Многие начинали марафон, но лишь немногие доходили до конца. В иные годы, когда погода была плохая, вообще никто до конца не доходил. Со Спортивного поля – вниз, через Нижний поселок и дальше, мимо надшахтных сооружений и копров, мимо разработок и дальше – по нижней дороге, мимо Брамби-Хилла к Восточному Манго, куда попадаешь уже в сумерках, а потом в темноте – назад домой, Есе время в гору. Дорога домой была смертоубийством. Трудно было бежать, но не менее трудно преодолеть древний как мир страх перед ночью, темнотой и пустошью. Некоторые бежали с фонариками из выдолбленной репы, которые они покупали за пенни в Восточном Манго, а другие брали фитиль от шахтерской лампы и вставляли в пустотелую капустную кочерыжку – их так и звали «кочерыжниками». Были случаи, когда бегуны умирали от изнеможения; другие, говорят, умирали от страха перед ночью, а иные тонули, упав сослепу в речку Питманго, и их уносило течением. Начиналось все спокойно: слишком это был большой забег, и еще рано было волноваться по поводу того, кто займет первое место. Большинство смотрело на это как на неизбежную пытку, традицию, завещанную отцами. Никто никогда не надеялся выйти победителем – лишь бы дойти до конца. И потом иметь возможность сказать:
«Я же бегал. Я старался как мог, а уж больше, ей-богу, с человека и спрашивать нельзя».
Старался как мог? Мог бы и выиграть, сказала бы Мэгги, и при мысли об этом Гиллон улыбнулся.
– Ты видишь моего брата? Видишь Джема? – спросил Сэм отца.
Пятьдесят или шестьдесят бегунов расположились в тени за линией старта – иные в окружении друзей и родных. Отличить их одного от другого было просто невозможно. Гиллону показалось, что он видел Джемми позади, но он не был в этом уверен.
– Не знаю, не уверен, но, по-моему, он там, – сказал Гиллон, и тут раздался так хорошо знакомый всем сигнал:
– С богом вперед! С богом назад! – И бегуны плотной массой устремились вперед, в вечерние сумерки – вниз по Спортивному полю, к Тропе углекопов, сгрудившись вместе, поначалу поддерживая друг друга; только уже потом они вытянутся цепочкой, и люди начнут выходить из игры и, согнувшись, держась за живот, будут скатываться в канавы и лежать там, пока не наберутся сил, а потом побредут домой.
Несколько миль Сэм бежал вместе со всеми, но темп для него был слишком медленный. При такой скорости у него могут налиться свинцом ноги, и тогда ему не удастся набрать второе дыхание, а при втором дыхании хоть и бежишь быстрее, но нагрузки не чувствуешь. Отец сказал ему, что негоже человеку так выделяться, но он ничего не мог с собой поделать: ноги сами стремительно двигались, стремительным становился бег, и вот все уже остались позади, и он бежит один в сгущающейся темноте, – конечно, немного грустно быть совсем одному и в то же время так радостно.
В Восточном Манго осталось еще несколько хранителей старой традиции, которые дожидались бегунов с губками, чтобы освежить им шею и опрыскать волосы холодной водой, и с кусочками апельсина – для бодрости и на счастье. Сэм знал, что, по преданию, апельсин имеет какое-то отношение к солнцу, но так никогда и не удосужился выяснить, какое именно. Желающим давали глотнуть виски.
– Молодчина, – сказал человек, выжимая из губки ледяную воду на голову Сэма. Ух, хорошо! – А где остальные? Ты совсем один, малый.
Сэм мотнул головой. Он расписался в книге на контрольном пункте, пробежав теперь уже половину пути, затем по традиции совершил круг по городской площади, обежал фонтан, затем вверх и вниз по ступенькам церковной лестницы, чтоб отогнать от себя дьявола, и дальше, мимо стариков, что сидели у огня, оберегая бегунов от злых духов и гномов, поддерживая обычай, поддерживая старину.
– С богом назад! – кричали ему. – С богом назад, малый, храни тебя господь! Смотри в оба на пустоши! – А его уже и след простыл, он бежал, палимый своею страстью, один, один, один, и вдруг с ужасом услышал, как кто-то нагоняет его в темноте, бежит почти рядом.
– Кто?! – вырвалось у него, но тот продолжал бежать в темноте – шлеп, шлеп, шлеп! – держа, как и он, путь на тускло мерцавшие огни Восточного Манго. Значит, не так уж намного оторвался он ото всех, подумал Сэм и одновременно удивился. Видать, упорный малый. Ну, ничего: пойдет в гору – выдохнется. А подъем начинался почти сразу за Восточным Манго. Оттуда еще целый час бежать – и все в гору. Теперь Сэму уже стали попадаться те, кто вышел из игры, – они лежали на обочине, и нескольких рвало, остальные же просто валялись без сил в пыли.
