Орхан Памук - Новая жизнь
Столбы линии электропередач принесли электричество в долину, но теперь здесь не было никакого дома, не было ничего, кроме каких-то руин. Эти развалины выглядели так, будто они появились после какого-то бедствия.
Именно в это время, глядя на рекламу «АК-БАНКА», установленную на одном из холмов, куда некогда поднимались мы с Доктором Нарином, я начал растерянно думать, что хорошо сделал, что убил бывшего возлюбленного Джанан, полагавшего, что, переписывая годами одни и те же строки, он найдет мир бесконечного времени и тайну жизни. Что хотите, то и думайте обо мне. Я ведь спас его сына от возможности видеть эту грязь, тонуть в лавине этих рекламных растяжек и щитов, спас от слепоты в мире без сияния и света. Но кто же спасет меня от этой страны чуждых предметов и смиренной жестокости, окружив меня светом? Тот ангел, чьи невозможно ослепительные краски я однажды вообразил и чьи слова я слышал в своем сердце, не подавал мне сейчас никакого знака.
Из-за курдских повстанцев поезда в город Виран-Баг отменили. Хотя прошло много лет, у убийцы не было никакого желания возвращаться на место преступления, но все-таки мне пришлось заехать в Виран-Баг, чтобы добраться до городка Сон-Пазар, где, как я узнал, жил со своим внуком Сурейя-бей, догадавшийся назвать карамельки «Новой жизнью» и усадить на них ангела; хотя ехать днем на автобусе по этому району, где действовали курдские повстанцы, было довольно опасно. Насколько мне было видно из окон автобуса, здесь тоже не осталось ничего, что навеяло бы воспоминания о былом; но на всякий случай я, ожидая, пока отправится автобус, спрятал лицо за газетой «Миллийет». чтобы кто-нибудь случайно не узнал убийцу.
Автобус поехал на север, в горы; с первыми лучами солнца горы заострились и налились силой, и я не мог понять, почему в салоне все замолчали — оттого, что боялись, или оттого, что у всех просто закружилась голова, пока автобус петлял по крутым дорогам. Мы то и дело останавливались на военных контрольно-пропускных пунктах, где проверяли наши паспорта, высаживали какого-нибудь пассажира, которому предстояло прогуляться пешком в компании облаков до деревни, такой далекой, что туда не добирались ни автобусы, ни птицы. Я с изумлением смотрел, не отрываясь, на хладнокровные горы, привыкшие к жестокости, которую они видели на протяжении столетий. Прежде чем читатель с осуждением отбросит книгу возмущенный последним предложением, хотя до конца осталось немного, я скажу, что у убийц, с успехом скрывающих свои преступления, есть право писать такого рода банальности.
Полагаю, что городок Сон-Пазар находился вне сферы влияния курдских повстанцев. Можно также сказать, что городок остался и вне сферы влияния современной цивилизации, потому что, когда я вышел из автобуса, меня встретила волшебная тишина из забытых сказок о счастливых падишахах и спокойных городах. Ничто не заставляло меня думать: «Ну вот, ездил-ездил и опять приехал туда же», — так всегда было раньше, когда меня, будто я не уезжал, окружали одинаковые банки, магазины, торговавшие мороженым, холодильниками, сигаретами и телевизорами. Здесь я увидел кота: он лениво вылизывался и казался весьма довольным своей жизнью в спокойной тени изгороди кофейни на перекрестке, видимо, бывшем и городской площадью. Веселый мясник перед мясной лавкой, беспечный бакалейщик — перед бакалейной, сонный зеленщик и сонные мухи — перед овощной лавкой, они сидели в нежных лучах утреннего солнца, спокойно растворяясь в золотом свете на улице, как будто осознавали, каким великим благом является самое обычное действие — просто жить на свете. А чужака, приехавшего в их городок, за которым они сейчас следили краем глаза, внезапно увлекла эта непривычная сказочная сцена, и он представил, что Джанан, которую он когда-то безумно любил, появится перед ним на первом же углу, шутливо улыбаясь, со старинными часами, оставшимися от наших дедов, и со связкой старых комиксов и в руках. Я брел по первой улице, когда заметил, что мой разум молчит; на второй меня погладили склонившиеся до земли ветки плакучей ивы; и когда я увидел невероятно красивого мальчика с длинными ресницами на третьей улице, я додумался вытащить из кармана бумажку с адресом и спросить у него дорогу. Показались ли ему чужими буквы моего грязного мира? Или малыш просто не умел читать? Я не знаю. Но когда я посмотрел на бумажку с адресом, с трудом полученным от квартального старосты за двести километров к югу отсюда, я понял, что его трудно прочитать. Я стал читать по слогам: «Улица Холм Света», но не успел я договорить, как какая-то старуха высунула голову с крытого балкона. «Вон там, — сказал она. — Вот та улица, вверх по холму».
17
Пока я размышлял, что концом моих многолетних странствий будет этот путь вверх на холм, меня обогнала повозка, нагруженная бидонами, полными воды. Я предположил, что воду везли для стройки, куда-то на верх холма. Пока повозка, трясясь, поднималась на верх, из цинковых бидонов выплескивалась вода, и я удивился, что бидоны цинковые. Что, в эти края пластмасса еще не дошла? Я заглянул в глаза лошади, а не извозчику, занятому своим делом, и мне стало стыдно за себя. Ее грива вся была в поту; она была злой и беспомощной; ей было тяжело тащить свой груз, и единственное, что она чувствовала, — это боль. В какой-то момент я увидел себя в ее печальных, грустных огромных глазах и осознал, что лошади гораздо хуже, чем мне. Мы поднялись на Холм Света под аккомпанемент громкого звона цинковых бидонов, грохота колес по брусчатке и моих охов и вздохов. Повозка въехала в маленький дворик, где был замешан строительный раствор, а я, как только солнце скрылось за темными тучами, вошел в сад и затем в мрачный таинственный дом создателя карамели «Новая жизнь». Я провел шесть часов в каменном доме, окруженном садом.
Сурейя-бей, создатель карамелек «Новая жизнь», тот, кто мог дать мне ключи к тайнам жизни, был из тех восьмидесятилетних стариков, которые с удовольствием выкуривают по две пачки сигарет «Самсун» в день, точно это эликсир, продлевающий жизнь. Он встретил меня так, будто я был старинным приятелем его внука или близким другом семьи; и, словно продолжая историю, рассказанную вчера до половины, повел длинный рассказ о венгерском нацистском шпионе, который однажды зимним днем пришел к нему в лавку в Кютахье. Затем он заговорил об одной кондитерской в Будапеште; об одинаковых шляпах, что в 30-е годы все женщины Стамбула надевали на балы; о том, какие ошибки совершали турчанки, пытаясь выглядеть привлекательно; о причинах того, что его внуку, который постоянно выходил из комнаты, на вид моему ровеснику, все никак: не удается жениться, — я узнал подробности историй о двух расторгнутых помолвках. Узнав, что я женат, он обрадовался и заметил, что это настоящий патриотизм — когда такой молодой страховой агент, как я, по собственной воле уезжает в столь длительные поездки, оставляя жену и дочь, чтобы навести порядок в этой стране и, предупреждая граждан о грозящих им опасностях, убедить их защититься от надвигающейся катастрофы.
В конце второго часа я сказал ему, что я не страховой агент и что меня интересуют карамельки «Новая жизнь». Он вздрогнул в кресле; повернувшись к потоку свинцово-серого света, льющегося из сумрачного сада, он с загадочным видом спросил меня, знаю ли я немецкий. Не дожидаясь моего ответа, он произнес: «Schachmatt».[53] И объяснил, что слово «шахматы» — это европейская смесь персидского слова «шах» («король») и арабского слова «мат» («убитый»). Именно мы научили Запад игре в шахматы; на мировом поле битвы белое войско сражалось с черным, как добро и зло в нашей душе. А они что сделали? Из нашего визиря они сделали королеву, из нашего слона — епископа. Но вообще-то это не важно. Важно то, что они вернули нам шахматы как победу своих умов и победу рационализма в мире. Сегодня с помощью их разума мы пытаемся понять свою собственную способность чувствовать и полагаем, что это и значит считаться цивилизованными.
Обратил ли я внимание (это заметил его внук), что, когда в начале лета аисты отправляются на север или в августе — на юг, обратно в Африку, они теперь летят гораздо выше, чем раньше, в старые счастливые времена. Это все потому, что города, горы и реки, над которыми они пролетают, находятся в такой грустной стране, что ее ничтожность им не хочется видеть. Говоря с любовью об аистах, он упомянул об одной французской девушке-гимнастке с ногами как у аиста, приезжавшей пятьдесят лет назад в Стамбул, и затем он вспомнил о старых цирках и ярмарках, описав с большими подробностями и в более ярких красках, чем обычно, конфеты, продававшиеся там.
Меня пригласили на обед; и пока мы ели и пили холодное пиво «Туборг», старик рассказал историю об отряде рыцарей-крестоносцев, которые застряли в Центральной Анатолии во время восьмого крестового похода и спустились под землю через пещеру в Каппадокии. За многие века их влияние усиливалось, дети и внуки этих рыцарей расширили пещеры, раскопали коридоры под землей, нашли другие пещеры, основали подземные города. Иногда переодетые шпионы из страны лабиринтов, где не бывало солнца и жило Множество Людей из Древнего Рода Крестоносцев (МЛДРК), выходили на поверхность в разных обличьях и, проникая в наши города и на наши улицы, проповедовали нам величие западной цивилизации, чтобы люди из МЛДРК, тайно вредившие нам под землей, могли спокойно выйти на поверхность. Знал ли я, что этих шпионов называли «ОПА»? Я знаю, что был крем для бритья такой марки?
