Игорь Ефимов - Архивы Страшного суда
— Тоже докторша, как и ты, наваждение какое-то… Только красивая… Ой, прости… Я хотел сказать, что в ней меня лицо сильнее волнует, чем все остальное. С тобой было не так. С тобой: голос и как ты двигалась. Помнишь, ты сердилась, когда я к тебе приставал, что, мол, трубку телефона неправильно положила или шлепанцы не туда поставила? Хочешь, сознаюсь? Мне просто хотелось, чтобы ты еще раз прошла передо мной. Хотелось посмотреть, как протянешь руку к трубке, как нагнешься за шлепанцами, А помнишь, мы жили неделю на Украине, снимали домик у коваля? У того, который заранее днем кричал из кузни жене, что будет делать с ней ночью? Оле тогда сколько было?… Год?… два?… Мы тогда еще…
Все оборачивалось именно так, как Лейда и опасалась, за исключением одного: не было тягостного чувства. То ли тон Эмиля был таким непривычно спокойным, искренним, неназойливым, то ли нежный мучитель-саксофон в оставленном Олей магнитофоне так успешно справлялся с делом, для которого был изобретен, с расплавлением сердца, то ли все месяцы щемящего одиночества незаметно поразмыли стену, отделившую ее когда-то от этого человека… Ей не пришлось делать над собой усилия, когда он встал и шагнул к ней, — тоже встать, положить ему руки на плечи, прижаться щекой к щеке.
Они постояли, обнявшись, вслушиваясь в медленное срастание оборванных когда-то нитей, в схождение невидимых мостиков. Она позволила ему расстегнуть пуговицы платья, только перехватила руку, когда пальцы его дошли до «роланда». («Осторожнее… дай, я лучше сама отцеплю… А то может случиться большой переполох, примчатся суровые люди с пистолетами…») Он гладил ее по голым плечам, по спине, шептал над ухом:
— Как хорошо… Как раньше бывало… Когда нам было только хорошо друг с другом… Знаешь, мне всегда хотелось отплатить, отблагодарить тебя. Но никогда не знал — чем… Что я мог? Ты была так самостоятельна… Все, что тебе было нужно, брала сама… А теперь еще хуже. Даже подарить ничего не могу… Ты, наверно, раз в десять богаче меня… Можешь купить, что душа пожелает… Здесь сейчас русские иконы в моде — я тебе, пожалуй, икону привезу… Уж на корабле найду, где от таможни спрятать… А хочешь, разрешу снова выйти замуж?… Не смейся, не смейся… Захочется ведь рано или поздно, не век же одной здесь доживать. А хочешь, добьюсь, чтобы тебе разрешили посылки Илье посылать? И чтобы письма — без ограничений и напрямую, а не через Москву.
Она вздрогнула, осторожно высвободилась из его рук, попятилась.
Он стоял, прикусив губу, досадливо морщась.
Не отрывая от него изумленного взгляда, она натянула на плечи платье, стала застегиваться.
— Ты?… Ты знаешь про Илью?… Ты — с ними?
— Ну что ты? Зачем так сразу?… Как ты все умеешь в самую худшую сторону… Конечно, я собирался тебе сказать… Просто не хотелось начинать с этого… с неприятного…
— Я бы могла догадаться… Загранплавание, визит к дочери… Задаром такое не могли разрешить…
— Но пойми: не я — приехал бы кто-то другой… Специальный агент, которому все пришлось бы устраивать заново, тайком, с риском для тебя… А тут такой натуральный повод для встречи. Повидать дочь… Они ни за что не хотели упустить такую возможность…
— Но ты?! Как ты мог согласиться?
— «Согласиться» — на что? Что в этом такого? Они же не бомбы меня заставляли везти. Всего лишь новые инструкции, новые контакты для тебя в Америке.
Лейда устало опустилась на диван, согнулась вперед, как от боли.
— Я думала… Надеялась, что про меня забыли… За два года никто от них не появился. И вот, надо же — ты…
— Они не забывают, нет… Мне, конечно, всего не объяснили, но я понял, что полковник этот, Ирищев, — он был по Европе. А когда Фонд ваш так внезапно переехал, он как бы остался у разбитого корыта. Но ты была «его кадр», и он с коллегами делиться не собирался. У них ведь там тоже грызня между собой — не дай и не приведи. А теперь его повысили, переключили на Америку.
— Они обещали: на три года. Пока не кончится срок службы Ильи.
— Может, так оно и будет. Увидят, что от тебя проку нет, и отпустят. Этот ваш Архив — там же ни военных секретов, ни промышленных. Одно околпачивание масс.
— Что они хотят от меня?
— Мне не сказали. Главное пока: чтобы ты оставалась на работе, не ссорилась там, не вызывала неудовольствия. А там, мол, видно будет.
— Но если что-то случится? Допустим, меня заподозрят или начнут расспрашивать о чем-то. Мне надо будет хотя бы узнать, как себя вести, что отвечать.
— Вот здесь, они просили передать. Два телефона. По первому звонить, но ничего говорить не надо, только дождаться, чтобы прогудело восемь раз. После этого через полчаса — только уже не из дома, а из какого-нибудь кафе — звонишь по второму. Код Нью-Йорка, а дальше всего пять цифр. Две последние будешь брать по дате — вставлять, так сказать, сегодняшнее число. А там уж человек будет знать, к какому из автоматов ему идти. Вот и все дела.
— Действительно. Все так просто.
— Лейда?
— Да.
— Посмотри на меня.
— Нет.
— Я их тоже ненавижу. И презираю.
— Зачем же. Люди как люди. У них своя работа, у тебя — своя.
— Никогда не увидеть Олю, тебя… Не мог я с этим смириться…
— Не надо было тебе так тратиться на магнитофон.
— Вы — кусок моей жизни. Может, самый важный кусок. Не мог я дать вас отрезать.
— У нее ведь ни в чем отказа нет. Ты бы лучше своей семье что-нибудь купил. Или хоть докторше этой.
— Лейда, посмотри на меня!
— Я смотрю, смотрю…
— Да не на ботинки — в лицо мне посмотри. Ты веришь, что я не с ними?
— О, слышишь — звонок. Это наши уже вернулись. Я пойду открою.
Октябрь, третий год после озарения, Нью-Хэмпшир
1Умберто позвонил перед самым концом рабочего дня:
— Лейда, что вы наделали? Зачем?! Старец рвет и мечет. Требует уволить вас в двадцать четыре часа. Не знаю, смогу ли я вас отбить. Приходите сейчас же.
Она не стала спрашивать, в чем дело, догадалась сразу. В сущности, она предчувствовала беду с самого начала, когда согласилась взять телефон мистера Джэксона. Он знал, что делал, принося с собой снимки. Снимки ее доконали.
На первый взгляд он казался самым обыкновенным паломником. Слегка нервничал. Всматривался в зеркало перед собой, поправлял галстук. Перекладывал с места на место принесенные папки. Из бумаг следовало, что мистер Джэксон оплатил пока только первый разговор с консультантом, хочет расспросить, как нужно составлять жизнеописание. Чиновник, аккуратист, привык любое дело начинать с просмотра инструкций — все сходилось с внешним обликом. Единственная странность: он требовал, чтобы его направили к консультанту с русским языком, но, когда Лейда заговорила с ним по-русски, показал, что не понимает.
— Позвольте мне начать с показа нескольких фотографий.
На первой была изображена девочка лет тринадцати, лежащая навзничь на откосе, в залитом кровью платье, с ужасной вмятиной с правой стороны груди.
— Цинтия Кронид из Сиракыоса. Возвращалась домой с каникул. При крушении поезда получила удар в грудь осколком вагонной рамы. Умерла восемь часов спустя в больнице… Это — мистер и миссис Кронид. Им только что сказали… На следующей фотографии — Кэтрин Борчевски. Она счастливо отделалась — всего лишь потеряла глаз. Но рядом с ней, на земле, да, такой холмик, накрытый одеялом… Это все, что осталось от двух ее детей… Мистер Горсман, механик, сорок восемь лет… Его сдавило между креслами, и он кричал все пять часов, пока сварщики разрезали обломки, чтобы добраться до него… Питер Феликрон, семнадцать лет, умер от ожогов…
Растерявшаяся Лейда дала ему продемонстрировать еще полдюжины фотографий и попросила перестать, когда было уже поздно: изуродованные и обожженные тела плыли перед глазами даже за закрытыми веками.
— Это была вторая катастрофа за последние три месяца, — говорил мистер Джэксон. — В первой погиб только машинист, потому что поезд был грузовой. Зато расколовшаяся цистерна выпустила столько ядовитых паров, что пришлось выселять людей из трех окрестных городков.
— Вы каким-то образом виновны в этих крушениях? — осторожно спросила Лейда.
— В этих двух — нет. Но буду виновен в третьем. И во всех последующих. Так же, впрочем, как и вы.
— Я?!
— У нас есть предположение, что поезда пускают под откос два молодых человека. О которых мы очень мало знаем. Судя по внешнему виду — выходцы из Южной Азии. Может быть, из Индонезии. Или Полинезии. Почти не говорят по-английски.
Они останавливались в мотеле неподалеку от места второй катастрофы. Хозяйка обратила внимание на то, что один из них читал русский журнал. В мусорной корзине их номера были найдены рекламные брошюры вашего Архива. На английском, испанском, русском.
