Михаил Покрасс - Активная депрессия. Исцеление эгоизмом
Сказалась ее привычка самоутверждаться, подавляя другого, “переиграв” его.
Я спокойно работал. Она изо всех сил и мне напоказ обгоняла меня. А я был занят и зол (не на нее) и ее побед не заметил. Она и старалась.
Успехом она не была довольна. Ей был нужен не свой рекорд, а победа надо мной! Забавно!
Подведу итог.
Щенок в стае...
Мы уже ответили на вопрос: “Почему Сереже попадаются “такие женщины” (а Валерии Егоровне “такие мужчины”)?”.
И Сережа и Валерия Егоровна захвачены своим желанием обладать другим человеком. Владеть им, как предметом, инструментом, средством. У предмета нет желаний. Они не замечают партнера, безразличны к нему, к его инициативе и выбору. Этим безразличием подавляют зависимого партнера. Побуждают его к ответному самоутверждению подавлением их.
Не интересуясь партнером, они не чувствуют себя нужными. Напротив, ощущают - ненужными ему.
Ненужные, стараются купить партнера: Сережа - услужливостью, Валерия Егоровна - опекой. Оба при этом теряют инициативу, ощущение реальности себя, становятся подавленными теми, кого, не заметив, подавили.
Не чувствуя себя нужными, они и не верят, что могут быть нужны кому-нибудь из успешных, самостоятельных людей.
В свою очередь эти самостоятельные люди услужливостью, угодливостью или навязываемой опекой не покупаются. Реалисты не умеют быть за “болвана в старом польском преферансе”. Остаются вне их “игры”.
Так осуществляется отбор их партнеров.
На услужливо-бесхребетное поведение с готовностью откликаются только люди с заниженной самооценкой, с чувством малоценности. Они чувствуют себя нужными беспомощным. Чужая беспомощность вселяет в них уверенность в себе.
С другой стороны активная, хоть часто и раздраженная, но эмоциональная опека Сережи и Валерии Егоровны убеждает опекаемого искателя, равнодушного к реальной жизни опекунов, в том, что он им (искатель опеки - опекунам) нужен. Так обещает продление отпуска от ответственности.
Партнерами Сережи и Валерии Егоровны оказываются такие же, как и они, ни кем, кроме своего желания обладать, не интересующиеся люди, чувствующие себя никому не нужными и от этого страдающие от тайного чувства малоценности.
Так им достаются “такие” мужчины и женщины.
О своем безразличии к людям ни Сережа, ни Валерия Егоровна естественно ничего не знают. Иначе это знание стало бы для них переживанием, побуждающим к развитию[231].
Как волчонок отличается от волка тем, что ждет заботы о себе, а о волке и стае не заботятся. Так и человеческие дети (остановившиеся в нравственно-психологическом развитии), от зрелых людей отличаются тем, что хотят всех использовать. Сами же, по сути, ни о ком не пекутся. Членами своей человеческой стаи они еще не стали - остались взрослыми детьми.
Все мы не стали участниками в чем-то!
Не стали взрослыми!
“Перемежающаяся хромота”... рук
Тысячу лет назад у меня лечилась четверокурсница мединститута...
Эта история может быть не только интересна для анализа поведения имитаторов, но, кажется, из нее можно извлечь что-то, что могло бы помочь из такого конфликта выбираться.
...После всех перипетий отношений психотерапевта с пациенткой: ее уходов “навсегда” и возвращений, снова уходов..., она, закончив клиническую ординатуру, пришла работать детским психотерапевтом в “Психотерапевтический центр”, которым я заведовал.
Отношения оказывались настолько трудными, что я попросил ее уйти в далекое от меня помещение. Она осталась, пообещав не усложнять более отношения с ней. Обещание выполнила.
Помог случай...
* * *
Сотрудники Вычислительного центра, где работала жена моего брата, отправлялись с Грушинского фестиваля в “кругосветку” на байдарках. В группе не хватало одного мужчины. Позвали меня. Кроме семьи брата, я в группе никого не знал.
Как мужчину меня назначили “капитаном” одной из лодок (я на байдарках последний раз ходил в девятом классе).
Моим экипажем были изящная, как восемнадцатилетняя девочка, демонстрирующая независимость женщина (ее провожал с фестиваля муж, крупный руководитель метростроя, чью услужливость она снисходительно принимала) и двенадцатилетний, похожий на девчонку и избалованный парнишка - ее сын.
Женщина (как и многие, выбравшие, чтобы любили их, и сами никого не любящие) равнодушия, даже просто спокойного отношения к себе не выносила. Она требовала внимания. Но, добившись его, реагировала показной досадой так, будто посягают на ее независимость и свободу. Подчеркнуто демонстрировала, что ни в участии, ни в помощи, ни в вашем присутствии вообще не нуждается. И терпит-то вас вынуждено.
Женщина была мне симпатична. Нам предстояло вместе прожить в байдарке дни. Вечерами ставить палатку, перегружая в нее все снаряжение. Ночью в одной палатке спать втроем. Утром вместе складываться и грузиться в лодку. Прибавьте к этому еще и вынуждено совместные (“всем экипажем”) дежурства по общему лагерю.
Я был в незнакомой мне группе. Изображать буку у меня не было резона. Я и не скрыл по неосторожности в первое мгновение встречи, что мой экипаж мне по душе и “лишний груз” (в большинстве лодок сидели по двое) не тяготит. Я был доступен для любого сокращения дистанции, какое выберет спутница.
Спутница, к сожалению не помню ее имени, сразу и весь поход вела себя именно так, как я описал.
Едва я, обданный ее демонстрируемой “ненуждаемостью” во мне, пытался отодвинуться на защитительную для меня эмоциональную дистанцию, она тут же начинала добиваться внимания. Да так, что отказывать ей в нем, граничило с грубостью, неприличием, бессердечьем.
Стоило мне помягчеть, меня едва заметными мелочами “ставили на место”, обдавая леденящим холодом.
В лодке (мы шли по течению) партнерша хваталась за весло и начинала им махать так, будто она везет и сына и меня.
На привале она хваталась за вещи, спеша все сделать до или вместо меня.
Каким сумасшествием было дежурство, я даже и не помню!
К моему ужасу (и я только много позже понял почему) во время гребли с ней у меня началась “перемежающаяся хромота” рук. Руки отказывали после десятка другого гребков. Буквально отказывали. Боль и слабость в мышцах рук делали невозможным движение: несколько гребков - и не пошевелиться.
Группа стала трунить надо мной. А я уже и по берегу двигался совершенным недотепой.
Только следующий эпизод помог поверить, что я еще не совершенный физический инвалид.
Через Усу пришлось переправляться в шторм. Спутница моя по-прежнему усердно махала веслом, доказывая себе, что везет двух пассажиров. Мы же шли поперек течения, и теперь смысла в таком махании не было вовсе, только помеха. Когда рядом с нами перевернулась байдарка параллельно идущей чужой группы, я, не сдерживаясь уже, крикнул ей сквозь ветер:
- Вы хотите утопить сына?! - Она возразила, что не хочет (как спасали перевернувшихся, более опытных, чем мы, туристов, она видела).
- Тогда положите весло! - гаркнул я. Она положила.
Не было ни боли, ни усталости. Я поставил лодку поперек волны, и мы спокойно пошли к тому берегу.
Когда уже почти на той стороне катер поднятых катастрофой в другой группе спасателей, собиравший детей, забрал у нас ее сына, она не стала упрямиться и продолжала, как я и просил, “сушить весла”.
Мы выбросились на волне на песок, так и не черпнув воды ни капли, сухими.
Я сказал ей “спасибо” и молча занялся разгрузкой.
Она старалась выказать себя предупредительной, послушной, почти покорной. Ветрище, сырость, а мы сухие!
- Что ж? - винясь, как маленькая к маленькому, подлизывалась она. - Теперь придется дружить семьями!
Досадно было это ее вдруг распорядительное панибратство.
При всей моей открытости, когда она не хамила, я ни разу в этой мучительной для меня ситуации не давал повода рассчитывать, что захочу продлить ее (ситуацию) после похода. Тем более, вовлекать в нее жену!
Я промолчал.
Позже, когда мы, снова отстав от группы, оказались на пути у теплохода, она второй раз послушно положила весло. Мы быстро ушли в нужном направлении. Вновь не было боли и слабости в мышцах.
Окончательно я пришел в себя и реабилитировался в собственных глазах, только когда она с сыном осталась в Тольятти. Ко мне в лодку сел еще один парень. Мы посадили к себе самого крупного ребенка в группе - дочку моего брата (Роза уже тогда была почти моего роста). И ушли далеко вперед, обогнав группу почти на час пути.
Лодка была “легкой”. Я ни разу не сбился с достаточно бескомпромиссно жесткого темпа. Мы весело шли. Ничего не отнималось! Я снова был самим собой и здоровым человеком.
