Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й.
Теперь албанец как-то странно растопыривал руки, словно опираясь на невидимые ходунки. Тони изо всех сил старался поддерживать его, чтобы тот не опрокинулся. Тони двигало не только сострадание, он превратил свою заботу в некое подобие спектакля. Он то и дело ненадолго отпускал албанца, тот начинал пошатываться, и тогда Тони снова подхватывал его и приводил в равновесие.
Время от времени албанец что-то говорил, повторяя одну и ту же фразу. Я обращался к нему на трех языках — немецком, английском и итальянском, но он только глядел на меня, оцепенев от ужаса. «Он сам виноват», — сказал Эрвин.
И правда, албанец увязался за нами вскоре после того, как мы вышли из клуба. Вел он себя фамильярно, в такой отвратительной деревенской манере: например, обнял меня за спину и стал подталкивать, мол, иди туда-то и туда-то. А потом начал бурно жестикулировать. Каждый новый жест недвусмысленнее предыдущего. Я не понимал ни слова из того, что он говорит, но жесты были вполне красноречивы. Сначала Эрвин его оттолкнул. Но албанец в ответ на это только рассмеялся, и это не предвещало ничего хорошего. За первым последовал еще один толчок, уже посильнее и вразумительнее. Тони давал ему понять, чтобы он оставил нас в покое. Нас-де не интересует его похабщина. Но все безуспешно. На удивление быстро албанец взял слезливый тон. Показал на свои часы, потом на карманы. Объясняя нам, что они пусты. Потом сделал еще один недвусмысленный жест, просунув палец в плотно сжатый кулак, Бог ты мой.
Может быть, он споткнулся, или в какую-то секунду у него лопнуло терпение, и он неловко обхватил Эрвина сзади обеими руками. Конечно, мы сразу же его оттащили. Было уже ясно, что он напился.
Голову он защищал обеими руками, совсем как боксер, еще до того, как пропустил первый удар. И все-таки избить его оказалось нетрудно. Человечек он был щупленький. А Эрвин пришел в ярость. С какого-то мгновения албанец перестал закрывать рот, даже когда его настигал кулак. Превратился в вялый, трагический портновский манекен. Я целился ему в кадык, но попал только раз.
Потом последовал сигнал прекратить. Мы помогли ему подняться. Он потерпел поражение, теперь все кончилось, мы вели себя как великодушные победители. В конце концов, мы, как и он, были в этой стране гостями. Албания от этой части Италии близко, совсем рядом, сразу за Адриатикой. Несколько часов назад мы приехали из Бриндизи на север, в Бари. Здесь было много квадратных домов и сотни телевизионных антенн, они росли точно какой-то спутанный кустарник. Мы оставили машину в нескольких кварталах от клуба. Завтра Тони предстояло вернуться домой, и марш под венец. Обычно парни, устраивая мальчишник, любовались стриптизершами. Тони хорошо зарабатывал, потому и предложил поехать в Южную Италию. Тринадцать часов на машине, но ему все равно нужно было набираться опыта, в конце концов, ему скоро ездить в отпуск с семьей: на заднем сиденье — орущие близнецы, справа — раздраженная жена, а впереди — бесконечная лента автобана. А потом десятки лет он будет жить, как положено мужу, а его хобби будут изгнаны в подвал или в гараж — нечистые, периферийные зоны дома.
Некоторое время спустя албанец опять взялся за свое. Он что-то доказывал, воздев указательный перст к небесам. Тони мягко его повалил. Албанец заскулил, взмолился и стал повторять те же недвусмысленные жесты. Он показал куда-то, а потом принялся перебирать пальцами, словно пересчитывал деньги.
— Боже мой, да когда он уже успокоится, — простонал Эрвин.
— Calm down,[84] — произнес Тони.
Я бросил взгляд на море. В нем было что-то неодолимо притягательное, даже так поздно ночью, казалось, будто оно одновременно побеждает тебя и подтверждает твое право на существование. Даже любое озеро среднего размера знает о кривизне Земли больше нас. Албанец сел на асфальт. За ним слабо светились окна домов. Из клуба появились несколько молодых людей с обнаженными торсами и в татуировках, на ходу окинули нас взглядом. Один из них показал на албанца, и остальные засмеялись, жестами изобразив что-то, но что именно, можно было понять, только задержав дыхание. Какая-то часть меня все еще не вышла из боевой стойки. Чтобы дать выход разрушительной энергии, я быстро расстегнул и снова застегнул молнию своей летней куртки. Албанец затих, видимо, испугавшись подростков из предместья.
— Что с ним не так? — спросил Тони.
Вопрос этот прозвучал несколько запоздало. Я посмотрел на часы, но они выдали мне совершенно бессмысленную информацию. Албанец достал из кармана пиджака спичечный коробок. Открыл его и втянул в себя воздух. Потом блестящими глазами примирительно взглянул на нас.
— Ты только посмотри на него, — сказал Эрвин.
— Ага, — откликнулся Тони. — Вот и мне интересно, что с ним не так.
Я предложил идти дальше. Но стоило нам зашевелиться, как албанец ожил, попробовал встать, чтобы двинуться вслед за нами. Столкновение не прошло бесследно, и теперь между нами протянулись невидимые нити. Однако адреналин тем временем успел выдохнуться. Сидя на корточках, албанец возился со своим спичечным коробком. Потом, порывшись в карманах, он вытащил сигарету и осторожно положил рядом с собой на землю. Высоко над нами, в качестве образца текстуры какого-то иного мира, украшенного совершенно иными узорами, висела Луна. Иногда забываешь, что Луна существует и для других людей тоже. Из клуба доносилась «Барби-гёрл» группы «Аква».
— Он уже всё, готов, — сказал Эрвин. — Нализался. You been drinking too much, hm?[85]
Албанец заметил, что обращаются к нему, и поднял глаза на Эрвина. Подобрал с земли сигарету и предложил Эрвину. Тот покачал головой:
— Слушай, отстань от меня с этим.
— Да он спятил, черт бы его побрал, — добавил Тони.
Когда в конце улицы нас кто-то окликнул, я вспомнил, что уже слышал этот голос несколько раз, но он словно проходил мимо моего сознания. Это была женщина, и она маршевым шагом направлялась прямо к нам. Из клуба вышел человек в кожаной куртке. Он сел на припаркованный мотоцикл, и женщина изо всех сил постаралась не попасть в создаваемое им силовое поле. На руке у нее висела большая хозяйственная сумка, что посреди ночи выглядело довольно странно. Но не было никаких сомнений, что она идет к нам.
Она повторила то, что выкрикивала все это время, подошла ближе, удивленно взглянула на нас, а потом, хотя мы нисколько не мешали ей пройти, грубо протиснулась между нами — к тому, сидящему на земле. Она закричала на него, потом на нас, потом даже топнула ногой.
— Sorry, — сказал я. — English? Inglese? No italiano.[86]
На самом деле я понял по крайней мере обрывки ее речи. Она спрашивала, что мы сделали, что случилось, не забыв при этом выругаться.
Женщина заговорила по-английски. Это ее муж, сказала она. Что мы с ним сделали? У него же лицо в крови! С ним что, произошел несчастный случай? Или он подрался? Да что тут случилось, позвольте спросить? За ее спиной человек в кожаной куртке с грохотом унесся на своем мотоцикле.
— Не is an idiot,[87] — произнес Эрвин.
Женщина тотчас затараторила без умолку, но уже не так агрессивно. Завершив длинный-предлинный пассаж, она с трудом перевела дыхание и нагнулась к мужу. Вновь запричитала, наклонившись к самому его лицу, трижды укоризненно спросила его об одном и том же, а он покачал в ответ головой. Показал ей спичечный коробок и вздохнул. Она беспомощно развела руками, давая понять, что не в силах постичь ни весь этот мир, ни этих троих незнакомцев, ни собственного мужа. Ни к кому не обращаясь, понуро повесив голову, албанец опять сделал пальцами один из своих недвусмысленных жестов.
Мне бросилось в глаза, что усы у него куда-то съехали. Они что, приклеены? Или у него теперь как-то по-другому сидела челюсть? Может, она сломана — мало ли, Эрвин мог ударить сильно, если чувствовал, что его загоняют в угол.
