Сью Кид - Тайная жизнь пчел

Мы вымыли пол и стены, а затем принялись за Нашу Леди. Мы перевернули все вверх дном, а потом вернули на место, и за все время мы не произнесли ни слова.

Я работала, а моя душа была словно выпотрошена. Вот мое дыхание — оно с пыхтением вырывается у меня из ноздрей. Вот сердце Розалин — настолько переполненное жалостью ко мне, что это видно по ее потному лицу. А вот Наша Леди, говорящая нам вещи, которые мы не в силах понять. И ничего больше.

В полдень приехали Дочери и Отис. Они опять привезли всевозможной снеди, словно бы мы не объелись всем этим лишь накануне вечером. Они запихали все в духовку, чтобы не остывало, и стояли на кухне, отщипывая кусочки от кукурузных лепешек, которые испекла Розалин. Дочери приговаривали, что вкуснее лепешек они в жизни не ели, отчего Розалин раздувалась от гордости.

— А ну-ка перестаньте поедать лепешки, — сказала Июна. — Они для обеда.

— Да ладно, пускай едят, — сказала Розалин, чем сразила меня наповал, поскольку всякий раз шлепала меня по рукам, если я до обеда пыталась отщипнуть от лепешки хотя бы кусочек. К тому времени, как появились Нейл с Заком, лепешки уже почти закончились, а Розалин раздулась от похвал так, что рисковала взлететь.

Я стояла в углу кухни, безмолвная и неподвижная. Мне хотелось на коленях доползти до медового домика и забиться под одеяло. Я хотела, чтобы все заткнулись и разошлись по домам.

Зак двинулся было ко мне, но я отвернулась и стала разглядывать что-то в раковине. Краем глаза я заметила, что Августа за мной наблюдает. Ее рот ярко блестел, словно намазанный вазелином, так что было ясно, что она тоже приобщилась к лепешкам. Августа подошла и прикоснулась рукой к моей щеке. Я не думаю, что она знала то, во что я превратила медовый домик, хотя у нее были свои способы обо всем узнавать. Возможно, она давала мне понять, что все в порядке.

— Я хочу, чтобы вы рассказали Заку, — сказала я. — Как я убежала, о моей маме, обо всем.

— Ты не хочешь рассказать ему сама? Мои глаза стали наполняться слезами.

— Я не могу. Пожалуйста, сделайте это вы. Она взглянула в его сторону.

— Ладно. Расскажу ему при первом удобном случае.

Она вывела нас наружу для проведения заключительной церемонии Дня Марии. Мы прошествовали на задний двор. На губах Дочерей висели жирные крошки. Июна была уже там, сидя на стуле и играя на виолончели. Мы столпились возле нее, придавленные полуденным солнцем. Музыка, которую она играла, была из тех, что пилит тебя на кусочки, проникая в потайные комнаты твоего сердца и выпуская на волю грусть. Слушая ее, я видела мою маму, сидящую в автобусе, едущем в Силван, в то время как я, четырех лет от роду, посапывала в своей кроватке, не зная еще, что ждет меня, когда я проснусь.

Музыка Июны превращалась в воздух, а воздух превращался в боль. Я покачивалась на пятках и старалась ее не вдыхать.

Для меня наступило облегчение, когда из медового домика Нейл с Заком вынесли Нашу Леди; это отвлекло меня от автобуса в Силван. Они несли ее так, словно это был свернутый рулоном ковер, а цепи, раскачиваясь, хлестали по ее телу. Непонятно, почему они не поставили ее на тележку, что все-таки было более ей к лицу. И, словно всего этого недостаточно, они установили ее прямо посреди муравейника, чем вызвали панику среди муравьев. Нам пришлось прыгать, стряхивая их со своих ног.

Парик Сахарка, который она, по неясной причине, упорно называла «париковая шляпка», от этих прыжков сполз ей на глаза, так что нам пришлось ждать, пока она зайдет в дом и приведет себя в порядок. Отис крикнул ей вслед:

— Я же говорил не надевать его. Сейчас слишком жарко для парика. Он скользит по твоей потной голове.

— Если я желаю носить свою париковую шляпку, значит, я буду ее носить, — огрызнулась она через плечо.

— Никто в этом и не сомневается, — огрызнулся он в ответ, глядя на нас так, словно мы все были на его стороне, тогда как на самом деле мы поддерживали Сахарка. Не потому, что нам нравился ее парик, — уродливее этого парика было трудно себе что-нибудь вообразить, — но нам не нравилось, что он ею командует.

Когда все наконец собрались, Августа сказала:

— Итак, вот — мы, а вот — Наша Леди.

Я оглядела статую, гордясь тем, какая она чистая. Августа зачитала слова Марии из Библии: «Ибо отныне будут ублажать меня все роды…»

— Святая Мария, — прервала ее Виолетта. — Святая, святая Мария. — Она смотрела в небо, и мы все посмотрели вслед за ней, подумав, что, может, она видит там Марию, порхающую среди облаков. — Святая Мария, — повторила она еще раз.

— Сегодня мы празднуем Успение Марии, — сказала Августа. — Мы празднуем то, как она восстала ото сна и вознеслась на небеса. И мы здесь для того, чтобы не забывать историю Нашей Леди в Оковах, чтобы напомнить самим себе, что эти оковы не могли ее удержать. Наша Леди всякий раз от них освобождалась.

Августа схватилась за цепь, обмотанную вокруг Марии, и размотала один виток, прежде чем передать ее Сахарку, которая размотала еще. Каждый из нас, в свою очередь, размотал часть этой цепи. Что я отчетливо помню, так это звон, с которым размотанная цепь упала возле ног Марии. Виолетта снова принялась повторять: Святая, святая, святая, святая.

— Мария возносится, — сказала Августа. Ее голос сгустился до шепота. — Она возносится к своим высотам. — Дочери воздели руки. Даже Отис вытянул руки прямо вверх.

— Наша Мать Мария не будет повергнута и связана, — сказала Августа. — И ее дочери тоже. Мы будем стоять. Дочери. Мы… будем… стоять.

Июна резала струны своим смычком. Я хотела поднять руки вместе с остальными, услышать голос с неба, говорящий: Ты будешь стоять, почувствовать, что это возможно, но руки бессильно свисали у меня по бокам. Внутри я чувствовала себя маленькой, покинутой и презренной. Всякий раз, когда я закрывала глаза, я все еще видела автобус, идущий в Силван.

Дочери тянулись руками к небу, создавая впечатление, что они возносятся вместе с Марией. Затем Августа достала откуда-то из-за стула Июны банку с медом и с его помощью вернула всех на землю. Она открыла крьппку и опрокинула банку на голову Нашей Леди.

Мед потек по лицу Марии, по ее плечам, стал сползать по складкам одежды. Кусок сот застрял на сгибе ее локтя.

Я взглянула на Розалин, словно бы говоря: Просто замечательно. Мы потратили столько времени, отмывая ее от меда, и теперь они снова ее измазали.

Я решила: что бы эти женщины теперь ни делали, это меня уже не удивит. Но такого решения хватило ровно на одну секунду, поскольку Дочери тут же начали роиться вокруг Нашей Леди, словно придворные пчелы вокруг королевы-матки, и втирать мед в дерево — в голову, щеки, шею и плечи, в грудь и живот Марии.

— Давай, Лили, помогай нам, — сказала Мабель. Розалин уже была среди них и покрывала медом бедра Нашей Леди. Я сперва заупрямилась, но Кресси взяла меня за руки, подтащила к Марии и сунула мои ладони в жижу нагретого солнцем меда — прямо туда, где краснело сердце Нашей Леди.

Я вспомнила, как посреди ночи приходила к Нашей Леди, как клала свои руки ей на сердце. Ты моя мать, сказала я ей тогда. Ты — мать тысяч детей.

— Не понимаю, зачем мы это делаем, — сказала я.

— Мы всегда купаем ее в меду, — сказала Кресси. — Каждый год.

— Но чего ради?

Августа втирала мед в лицо Нашей Леди.

— Во многих церквях принято купать священные статуи в святой воде, в знак их почитания, — сказала она. — Особенно статуи Наших Леди. Иногда их купают в вине. Но мы выбрали мед. — Августа перешла к шее. — Понимаешь, Лили, мед — это консервант. Он залепляет соты в ульях и сохраняет все так, чтобы пчелы могли пережить зиму. Когда мы купаем Нашу Леди в меду, думаю, можно сказать, что мы сохраняем ее на весь следующий год. По крайней мере, мы делаем это в наших сердцах.

— Я не знала, что мед — консервант, — сказала я, начиная получать удовольствие от ощущения своих пальцев, от того, как они скользили, словно смазанные маслом.

— Ну, люди обычно об этом не задумываются, но на самом деле мед — настолько сильнодействующий консервант, что им мазали даже трупы, чтобы их бальзамировать. Матери погружали в мед своих умерших детей, и они выглядели как живые.

Мне и в голову не приходило, что мед можно использовать еще и так. Но я видела, как в похоронных бюро продают мед для мертвецов — вместо гробов. Я пыталась представить себе такое в окне для автомобилей в похоронном бюро для белых в Тибуроне.

Я принялась растирать дерево руками, несколько смущаясь интимности наших действий.

Мабель наклонилась вперед слишком сильно, и мед оказался у нее в волосах. Но больше всех отличилась Люнель — у той мед просто стекал с локтей. Она пыталась его слизнуть, но ее язык, конечно же, не мог достать так далеко.