Патрик Бессон - Закат семьи Брабанов

Она встала и предложила прогуляться по саду. Там мы встретили других депрессивных, которых она мне представила: Людо Грумбака — тридцатилетнего дантиста из Карпентраса; Мишеля Гаскера — владельца гаража в Медоне, мывшего руки, как он подсчитал, от семидесяти двух до ста девяти раз в день; Жинерву Миссури — двадцатиоднолетнюю порнозвезду, отказавшуюся от куннилингуса, что могло положить конец ее карьере. Мы с сестрой сели на скамейку в тени плакучей ивы. Когда она брала меня за руку в последний раз? На семидесятилетие папы, в 1987 году. Даже на похоронах мамы она держалась вдали.

— Я всегда знала, что Стюарт бросит меня хотя бы раз, — призналась она. — Но я не думала, что он сделает это в тот момент, когда я должна была родить.

— Что за идея — без конца рожать детей!

— Его идея. Во время одной из наших ссор он сказал, что я настолько прилипчива, что единственный способ, который он нашел, чтобы оторвать меня от себя, — это делать мне детей.

— Не понимаю.

— А я понимаю. Впрочем, в этом и состоит моя проблема с Колленом. Я понимаю все, что он говорит и делает, даже если это Зло, тогда как другие мужчины кажутся мне непроницаемыми и непонятными, даже когда творят Добро.

— Раз ты это понимаешь, объясни мне.

— Он меня разрушает, потому что я — его единственный источник; оскорбляет, потому что я его презираю; третирует, потому что боится, что я его разлюбила; изменяет, потому что считает, что я его не хочу; бросает, потому что хочет жить. Если он не вернется, я никогда больше не пойму ни одного мужчину.

— Ален Коллен не имеет ни малейшего понятия, где его брат?

— Ни малейшего. И даже если бы имел, не сказал бы. Он мечтает, чтобы Стюарт исчез, — слава Богу, он не думает, что это возможно, если только его не убьют, — и надеется занять его место рядом со мной, в нашей семье.

Я видела Алена Коллена только раз, в прошлом апреле. Он выходил из отеля «Георг V» вместе с Синеситтой, бывшей тогда на шестом месяце. Это был мужчина среднего роста, с более длинным, чем у Стюарта, носом и маленькими глазами. Администраторы всех парижских отелей принимали Алена и Синеситту за супружескую пару, так как они носили одну фамилию. В тот день у них был обычный, отдохнувший и чуть ли не торжественный вид, с которым супружеские пары, особенно если жена беременна, прогуливаются по такой улице, как авеню Георга V. Ален Коллен посмотрел на меня без страха или неприязни. Он протянул мне руку с теплотой идеального родственника, живущего в финансовом достатке и душевной гармонии и привыкшего к элегантной одежде. Я страшно хотела убедить Синеситту бросить Стюарта и выйти замуж за Алена, настолько его вид и манеры внушали мне доверие и спокойствие по поводу судьбы моей сестры, а также всех Брабанов. На щеках Синеситты играл розовый румянец, которого я не видела уже лет пять или шесть. Ее глаза, живые и ироничные, сияли; ноздри, чувственные и беззаботные, слегка подрагивали. Я отказалась ехать с ними к «Лесcepy», так как у меня была встреча с владельцем галереи на авеню Георга V, которую устроил Иван Глозер, и они уехали в огромной машине.

— Ален меня развлекает, — сказала Синеситта. — Он меня удовлетворяет, подпитывает, очаровывает. Сложность в том, что я его не понимаю.

— Какая разница, понимаешь ты его или нет, если он делает тебя счастливой?

— В счастье главное — смысл, Брабан. Тот, кого ты не понимаешь, доводит тебя до сумасшествия, даже если он хорош для твоего здоровья. Тот, кого ты понимаешь, делает тебя свободной, даже если он вреден для твоего здоровья.

— Однако это из-за Стюарта, а не из-за Алена ты сейчас здесь!

— Вынужденно, потому что Стюарт придавал смысл моей жизни! Стюарт исчез — и я больше ни в чем не вижу смысла. Результат: психушка.

Небо порозовело. Закончив прогулку, Людо Грумбак, Мишель Таскер и Жинерва Миссури сели на нашу скамейку и угостили нас сигаретами. Их интересовало, что будет на ужин. Психиатрическое отделение для больных, страдающих легкими душевными расстройствами, похоже на дом отдыха для людей, которые потеряли себя как личности и которых никто нигде не ждет. Оно переполнено во время школьных каникул и в конце года. Здесь завязываются симпатии, дружба, вспыхивает любовь. Человек проводит одну неделю в Питье, как другие на Сейшелах или на острове Реюньон. Пребывание дома превращается в каторгу. Шесть или восемь месяцев спустя человек снова берет отпуск по болезни и возвращается сюда.

Людо, Мишель и Жинерва обращались к Синеситте, как к школьной учительнице. Она господствовала над ними с высоты своей священной и непоколебимой любви к Стюарту и всем давала советы. Нет, Людо не должен звонить матери каждые два часа: во-первых, это будет ее раздражать; во-вторых, у него закончится телефонная карточка; в-третьих, она так заставила его страдать в детстве, что теперь ему не стоило за ней бегать. Да, она знала превосходный крем для людей, слишком часто моющих руки — это такая же распространенная мания, как не мыть руки вовсе. Нет, она никогда не занималась куннилингусом, но не думает, что это более отвратительно, чем фелляция.

Вдруг я почувствовала себя слишком хорошо в этом ареопаге живописных персонажей. Я смутно понимала, что это с ними я должна жить, а не с исландкой, потерявшей все от манекенщицы и превратившейся в организованную, сварливую, непримиримую мать семейства. Детям нужно ложиться спать в такое-то время, а не в другое. Питание должно быть регулярным и правильным. Исландка все время звонила педиатру. Она уволила психолога из Бонди, так как я имела неосторожность признаться, — в постели, естественно, — что прошлым летом как-то в порыве слабости и отчаяния переспала с ним. Мне внезапно захотелось остаться с моей сестрой и другими обитателями психиатрического отделения, а не продолжать свою трудную жизнь Брабана. Синеситта с одного взгляда поняла, что со мной происходит. Она встала и толкнула меня к выходу из госпиталя. Я сопротивлялась, еле волоча ноги. Может быть, здесь, вертелось в моей голове, я наконец открою, кто я: женщина или мужчина, живое существо или мертвое, воспоминание или призрак. Синеситта вышла со мной на улицу и втолкнула в машину, как втыкают гвоздь в стену. Она захлопнула мою дверцу и сделала знак отчаливать. Я опустила стекло.

— Как ты считаешь, Бенито освободят в этом году?

— Нет, — сказала она. — Я вчера звонила мэтру Друэ. Наш брат сам перестал просить о досрочном освобождении.

— Почему?

— Он пишет и утверждает, что заключенный пишет лучше, чем свободный человек, потому что он пишет, чтобы освободиться, а свободный человек пишет просто так и должен, по мнению нашего брата, остановиться.

28

Мы распрощались с Вуаэль в аэропорту Орли-Сюд. Она объяснила, что оставляет меня по двум причинам: во-первых, не желая жить с таким человеком, как Стюарт, а, во-вторых, ей было невыносимо видеть, как Боб, Октав и Марсо ускользают от ее забот и влияния после возвращения Синеситты. Она перекинула дорожную сумку через плечо, как делают все молодые женщины, меняющие местожительство, то есть мужчину, и вышла из аэропорта. Мы надеялись снова увидеть ее в очереди на стоянке такси, но она, верная своей привычке экономить, села на экспресс «Орливаль».

Едва я вошла в палату госпиталя в Митилини, как Стюарт сразу спросил:

— Ты нашла поляроидный снимок?

— Какой снимок?

— Тот, где я с Кармен Эрлебом.

— А я его и не искала.

Он вздохнул и отвернулся к стене.

— Я надеялся, что ты его найдешь. Конечно, для этого нужно было его поискать.

— Мне есть, чем заняться, — бросила я. — Заняться твоим сыном, если быть точнее.

— Еще один сын, — вздохнул он. — Два сына — слишком много для отсутствующего отца. Отныне я буду делать только девочек.

Он сдержал свое обещание в отношении Элиан и Виржинии, сделав исключение лишь для Патрика, родившегося через несколько недель после его самоубийства в тюрьме.

Одеваясь, он рассказал мне, как, приняв столько же барбитуратов, сколько и Марина, очнулся через сорок восемь часов в этой палате. У первой же вошедшей медсестры он спросил по-гречески, где манекенщица.

— Не понимаю, — сказала медсестра.

— Где девушка? — произнес Коллен, проживший на Лесбосе четыре с половиной месяца и выучивший несколько самых примитивных слов из современного греческого.

— Что за девушка?

— Моя жена, — солгал Стюарт.

Девушка или твоя жена?

Из-за нехватки греческих слов Стюарт оборвал разговор, который лесбиянка-медсестра охотно продолжила бы. Он решил подождать и объясниться с тем, кто говорил по-французски или по-английски, чтобы побольше узнать о судьбе Марины. У него было плохое предчувствие. Резкий ветер носился над городом. Город, который все лето любовался крупными загорелыми финками и молодыми черноглазыми француженками в красных шортах, приобретал недовольный, враждебный вид. Машины, как и положено в это время года, проезжали редко.