Юрий Домбровский - Хранитель древностей
– Да, – сказала серьезно Клара, глядя на меня. – Да, хранитель, значит, действительно ваша красавица ждет вас где-то. Надо искать.
Я промолчал.
– Ваша красавица, хранитель. Ваша! Археологическая! – повторила Клара с нажимом.
Директор поглядел на нее, хотел что-то сказать, но вдруг махнул рукой и отошел.
– Пока! – крикнул он. – До завтра.
– Ладно, – сказал я Потапову. – Пошли и мы.
И мы пошли.
– Стойте! – крикнула вдогонку Клара. – Стойте. Я вас провожу. – Она подбежала к нам. – Ну, стойте же, товарищи. – И она нас обоих подхватила под руки. – Завтра, если будет хорошая погода, надо съездить в горы. Если это действительно горное золото…
К себе я ее не пустил. Мы попрощались на пороге.
– У меня очень не убрано, – сказал я ей. Потапов как вошел, так и рухнул на диван, только сапоги сбросил. Когда я вернулся с чайником, он уже храпел. Лицо у него было изможденное, желтое, с запекшимся ртом. Я осторожно приподнял его голову и подсунул подушку. Он даже и не шелохнулся, только бормотал что-то. Я пошел, сел за стол, налил себе холодного чая, но только пригубил и отставил. Не хотелось ни сидеть, ни пить, ни думать. Тогда я достал из шкафа пальто, бросил его на пол около дивана, положил в изголовье пиджак, лег и сразу же заснул. Спал я часа три и проснулся от собственного крика. Впрочем, может, это мне тоже приснилось. В комнате было по-прежнему тихо. Светлый лунный квадрат лежал на полу, и в нем шевелились какие-то неясные тени. Тишина стояла такая, что было слышно, как перекликаются собаки всего города. Я подошел к окну, асфальт блестел (значит, пролетел дождик), с другой стороны улицы поднимались неподвижные темно-синие тополя – парк. И ни прохожего, ни проезжего! Все спало, спало, спало… «Ну, хоть одно-то хорошо, – смутно подумал я, – с этой дурацкой историей теперь покончено! Впрочем, и вообще-то мы все придумали со страху! Что же?… Ведь и черт когда-то существовал. Его тоже видели». Я вынул из кармана бляшку и немного повертел ее в руках. «Вот бляшка: где-то разграбили богатое женское погребенье, и золото уже пошло гулять по рукам. Не сегодня завтра они появятся в скупке и у протезистов. Значит, надо не опоздать, завтра же сделать заявку. Пойти в управление милиции или в НКВД»… И тут вдруг кто-то совершенно ясно и отчетливо сказал мне в ухо:
– Уходи, пока не поздно! Скажи, что получил телеграмму от матери, и уезжай! Чтоб завтра тебя здесь не было! Слышишь?
Это была трезвая, совершенно дневная мысль, из числа тех, которые приходят внезапно, поражают своей ясностью и достоверностью и именуются «озарением». Я вздохнул, отошел от окна и уже хотел лечь спать, как в коридоре рядом хлопнула дверь, заплакал ребенок и женский голос запел:
Все люди-то спят,Все звери-то спят!Одна старуха не спит,У огня сидит,Мою шерсть прядет,Мою лапу варит.Скырлы, скырлы, скырлы,Отдай, старуха, мою лапу.
«Это у нового завхоза поют», – подумал я. Наступила минута тишины, потом резко скрипнула колыбель и опять тот же голос повторил таинственно и зловеще:
Отдай мою лапу, старуха.
«Вот где чертовщина-то», – подумал я и поглядел на часы.
Было уже три часа. Спать не хотелось. Прошвырнуться, что ли? Может, тогда лучше засну…
Я очень люблю ночную Алма-Ату: ее мягкий мрак, бесшумные ночные арыки, голубые прямые улицы, дома, крылечки, низкие крыши. Весной – тяжелые и полные, как гроздья винограда, кисти сирени; осенью – пряный аромат увядания; зимой – сухой хруст и голубые искры под ногами. Как бы ты ни волновался, что бы ни переживал – пройди этак кварталов двадцать, и все станет на свое место: сделается ясным и простым. Только не торопись, а иди потихонечку, насвистывай что-нибудь, кури, если куришь, грызи семечки и отдыхай, отдыхай!
Путь, который я проделывал в эти часы, всегда одинаков: сначала через весь город к головному арыку – посмотреть, как несется по бетонному ложу черная бесшумная вода, потом вниз, к Алма-Атинке, к ее плоским низким песчаным берегам; посидеть там, опустить ноги в холодную воду, помочить голову, а потом встать и, не обуваясь, пройти по не совсем еще остывшему асфальту в парк; сделать полный круг около него, потолковать с ночным сторожем – казахом-стариком, отлично, без запинки говорящим по-русски, покурить, что-то такое от него выслушать, что-то такое ему рассказать и уже усталым, успокоившимся, ленивым и добрым идти и ложиться. Вот этот путь я проделал сейчас. Но когда я подошел к собору, то увидел, что на лавочке со сторожем сидит и еще кто-то незнакомый в стеганой ватной куртке. «Кто же это такой?» – подумал я.
– Нет, это не тот Шахворостов, – сказал сторож. – Этот – Петр Андреевич! Он не особо богатым был. У него всего один колониальный магазин на базаре, а ряды не его, а Семена Фомича.
– Все Шахворостовы богатые, – категорически ответил тот, в куртке, и я вдруг узнал моего кладоискателя.
«Подойти», – подумал я и кашлянул. Но они разговаривали и не слышали.
– А Петр Андреевич был простой, – сказал сторож. – Мы с ним пили вот так! И эта его дочка, что бухгалтером в утиле работает, всегда со мной здоровается, как увидит.
– Так ты верно знаешь, что она все еще там, на приемном пункте? – спросил старик, что-то прикидывая.
– Хм, странное дело, – усмехнулся сторож. – Пойди посмотри, какая у меня дощечка висит. «Собирайте рога, кости, тряпки. Получите костюм и велосипед». И все это нарисовано красками. Иду раз, а она с этой дощечкой мне навстречу: «Прибейте, дедушка, куда повидней, видите, какая она нарядная. Вся блестит!» Я и повесил возле численника, кто приходит – всегда смотрит.
– Так я завтра схожу, – решил Родионов. – Там их целый грузовик: и бараньих и коровьих. Ну что ж? Ты вот так целую ночь и сидишь на лавочке?
Сторож взглянул на небо.
– Вот сейчас пойду в столярку, лягу, – сказал он, – теперь уже до утра никто не придет. Директор иногда ходит.
– Что это он? – удивился Родионов.
– А кто ж его знает, – ответил сторож, зевая и качаясь от зевоты. – С женой что-то, наверно.
– Да что ты! – радостно воскликнул Родионов. Но тут я вышел из тени, и они оба смешались. Сторож начал лепить папироску, а кладоискатель шарить по карманам. Я помахал им рукой и сказал:
– Привет вам, громадяне! Все полуночничаете?
– Служба такая, – строго улыбнулся сторож. – Не отойдешь ведь. Вот говорил дирекции: овчарку надо. Как бы нужно! Я бы, скажем, пошел в обход…
– Ладно, дед, – сказал я и сел. – Не крути ты мне шарики, тебе-то и одному тут делать нечего, а то – овчарку ему! Что давно вас не видно? – обернулся я к Родионову.
Он неуверенно посмотрел на меня.
– Я только что из гор, – ответил он, – вот записку вам… – Он полез в карман. – Два раза проходил мимо вашей резиденции. Огонь горит, а голоса не слышно – то ли спите, то ли работаете. Я не решился. Вот, пожалуйста… – И он протянул мне записку.
Выплыла луна, стало совсем светло, и я без труда разобрал убористый, очень четкий почерк Корнилова.
«Дело получается дрянь, – писал он. – Как вы знаете, черт нас попутал открыть огромное скопление костей крупного и мелкого домашнего скота. Сюда их сбрасывали, наверно, веками (попадаются и черепа диких животных – барсука, волка, лисы). Все это очень интересный материал для тем „Охота и животноводство диких усуней“ и „История фауны голоцена“. После того как все это зарыли, я приказал тихонько выбирать целые черепа и плюсны ног. Но тут кто-то распустил слух, что мы опять раскапываем скотское сапное кладбище. Паника началась страшная. Колхозники перестали к нам ходить, жена бригадира прислала за самоваром, а про стаканы сказала: пусть остаются, мне их не надо. Козлову (это, помните, тот, который интересовался красавицей) запустили в голову кирпичом. Кто, за что, он не говорит, но ясно: колхозные ребята. Поговорите с директором – может быть, он приедет с милиционером».
Я сунул письмо в карман и сказал:
– И на кой черт ему понадобились эти кости, ну, зарыл бы их с самого начала, и все! А то ведь вон что получается.
Родионов встрепенулся и так обрадовался, что схватил меня даже за руку.
– Да ведь и я ему говорил: «Зарой!…» – азартно воскликнул он. – На кой черт вам эти коровьи лопатки? Это что, вещь! Это древность? Археология? Э, да что! – Он досадливо махнул рукой и вдруг сказал своим обычным тоном, скрипучим и злым: – Вот бригадир Потапов вчера в город поехал докладывать.
– О чем, – спросил я, – кому?
– Ну о чем? О том самом! – ответил он сердито.
– А кто вам про это?… – спросил я.
Он помолчал.
– Никто, – сказал он сухо, – сам знаю! Тут мне что-то пришло в голову, и я сказал:
– Это Михаил Степанович вам сообщил. Он не ответил, только быстро посмотрел на меня, и я понял, что угадал.
