Юрий Алкин - Мат
— Хотите — на минуту, хотите — присаживайтесь. Чаю не хотите? Я как раз вскипятил. Вы никогда не пробовали чай с молоком? Давайте я вам все-таки налью.
— Вкусно, — констатировал Роберт несколько минут спустя. — Действительно вкусно.
— Это меня один знакомый научил. Англичанин. Вот уж где понимают в чае толк.
— А вы в Китае бывали? — спросил Роберт. — Там в чаевню заходишь — и пять тысяч сортов. Жизни не хватит перепробовать… Ладно, теперь о деле. Как вы оцениваете обстановку?
Кларк перестал пить и укоризненно посмотрел на Роберта.
— Вы же знаете, я об этом говорить никак не могу. Завтра после пяти — пожалуйста. А сейчас, простите, никак.
— Хорошо, — не стал спорить Роберт. — Попробуем по-другому. Вам не кажется, что все зашло слишком далеко?
— Что значит «далеко»? — весело полюбопытствовал Кларк.
— Это значит, что у меня есть все основания предполагать, что в ход была пущена физическая сила.
Кларка это сообщение, похоже, ничуть не удивило.
— А у меня были все основания полагать это, как только я увидел некоторых участников. Более того — до того, как я их увидел.
— Вы что, заранее на это рассчитывали?
— В некотором роде да.
— А именно? — спросил Роберт.
— Мы заранее рассчитывали на то, что все участники приложат максимум усилий для того, чтобы победить.
— Понятно, — Роберт кивнул. — И как далеко с вашей точки зрения это может зайти?
— А уж это зависит только от вас, — улыбнулся Кларк.
— Значит, вы вообще не собираетесь вмешиваться?
— По-моему, я очень четко обозначил свою роль еще в первый день. Я — наблюдатель, не более того.
— Да, я помню: абсолютно нейтральный наблюдатель.
— Именно, — возрадовался Кларк. — Именно. Абсолютно нейтральный.
— А что, если использование силы приобретет слишком большой размах?
— Тогда найдется истинный лидер, который сможет справиться с ситуацией.
— Это при условии, что он будет о ней осведомлен. А если нет?
— Тогда, — удрученно сказал Кларк, — насилие будет продолжаться до пяти часов завтрашнего дня. Но вы знаете, настоящий лидер всегда будет осведомлен о ситуации. Более того, он ее будет контролировать.
— А все же, — повторил Роберт. — Допустим, этот лидер не знает о происходящем. Или его среди нас попросту нет. Вы допустите, чтобы люди страдали? Даже точно зная об этом?
— Люди, — сказал, ласково улыбаясь, Кларк, — могли уехать, как только услышали задание. Между тем они решили остаться и узнать, что такое борьба за власть. А при такой борьбе всегда кто-то страдает. Так что это — часть процесса обучения.
— Ясно, — Роберт встал. — Благодарю за чай. Интересно, что вы даже не поинтересовались, о ком идет речь.
— А вы бы мне ответили?
Роберт промолчал.
— Зачем же мне интересоваться? Если бы хотели, то начали с имен. Кроме того, догадаться было несложно еще в понедельник. Я, знаете ли, в этом бизнесе не первый год.
А я ему просто кивнул… Кивнул. Молча кивнул… Алан снова, все так же бесцельно провел ладонью по лицу. Поднял голову. Невидящим взглядом повел по сторонам. Блеск. Что это? А, просто лампа отражается в зеркале. Как то солнце. Как то проклятое солнце.
Оно плескалось в мелких волнах, оно горело расплавленным золотом, оно выедало своим диким блеском глаза, и оно навсегда равнодушно выжгло в груди пустоту. Там теперь нет ничего. Раньше были надежды, жажда успеха, гордость, радость… много чего там было. А теперь — пустота. И ничего больше. Потому о чем можно мечтать, что можно желать после этого? После того, как кричал, выплевывая ледяную воду: «За тебя! За тебя-я-я!!!» После того, как был на все, совсем на все согласен. И после того как завтра пальцы выведут на клочке бумаги: «Алекс»… Тогда с ледяной водой было выплюнуто многое. И надежды, и элементарное самоуважение…
А казалось бы, ну что здесь такого? Там же действительно ничего нельзя было сделать. Что можно противопоставить, беспомощно барахтаясь в воде, этой горе мускулов с глазами змеи? Ведь ни единой души вокруг и под рукой ничего нет и выбор простой — подчиниться или умереть. Да, он бы на это пошел. Мог бы пойти. Сто, двести раз уже обдумано и решено — он действительно мог на это пойти. А если так, какой смысл в геройстве? Какой вообще смысл в геройстве? В любом, к черту, геройстве? Ложь это все, ложь и промывка мозгов. Ну, согласился, ну, крикнул, ну, проголосуешь завтра, за кого надо. Ну и что, убудет тебя от этого? Нет и еще раз нет. А жить, между прочим, останешься. А жить всегда лучше, чем не жить. Вот такая простая философия.
А то, что противно на душе от этого, так ничего, привыкнешь. Сначала привыкнешь, потом забудешь. На крайний случай еще одно правило выдумаешь. Тридцать седьмое. Где это число такое было — тридцать семь? Не важно, хорошее число. Ничем не хуже тридцати шести. Правило чистой совести: не стыдись того, что сделано по принуждению. Нет, нет так… Не стыдись того, что сделано для того, чтобы остаться в живых. Нет, еще проще: не стыдись того, что хочешь жить. Вот так. А-а… Все не так. Какие, к чертям собачьим, правила? Что за игры? Правила остались там, в той жизни. Которая закончилась этим утром. Закончилась оборвалась навсегда. Да и не жизнь это была. Детство. Невероятно затянувшееся наивное щенячье детство.
А вот новая жизнь — это уже всерьез. Собственно, это и есть настоящая жизнь. Без фальши и без мишуры. И в ней нет места играм. В новой жизни все серьезно. В ней не болтают, в ней бьют. Это та самая жизнь, о которой с утра до вечера твердят газеты и телевидение. Со смертью и насилием, с грязью и кровью. С ледяной водой, с равнодушно топящим холодным камнем рук. С неизбежной расплатой, к которой ведет неповиновение силе. Только раньше эта жизнь была где-то там, далеко — в другой стране, в другом городе, в другом районе, у кого-то другого. Раз не у тебя — значит бесконечно далеко. А теперь эта жизнь пришла и стала единственной реальностью.
Здесь не мечтают о великих достижениях, не строят планы, не гордятся успехами. Здесь просто живут. И радуются этому факту во всей его простоте. И тому, что никто не трогает. Это ведь немало. Это даже очень много. Потому что это раньше было само собой — чтобы никто не трогал. А теперь это далеко не обязательно. Понадобишься — сразу тронут. Здесь новые понятия: боль, страх, стыд… нет, стыд не нужен… покорность. И снова страх…
Это старая жизнь с ее фальшивыми позолоченными идеалами толкала сегодня на эти глупые демарши, дерзкие реплики, на показную смелость. Но новая, настоящая жизнь уже вступила в свои права. И именно поэтому двадцать минут назад встретив в коридоре Алекса, я отвел глаза. И когда он спросил: «Ну, как, готов к голосованию?» — я кивнул. Просто молча кивнул…
В дверь постучали. Алан поднял голову. Кого это еще несет? Небось, Алекс — удостовериться, что к голосованию все готово. Кому еще придет идея зайти в гости, да еще в такое время? Сейчас я ему снова кивну… Но это оказался совсем не Алекс.
— Не спишь? — уточнил Майкл. — Пошли, посидим со всеми. А то, как эту бумажку нашли, вся компания расползаться стала.
— Нет, — Алан заставил себя натянуто улыбнуться, — нет, спасибо.
— Давай, — не терпящим возражения тоном сказал Майкл. — Нечего раскисать. Надо всем собраться. Последний вечер.
— Будут еще вечера.
— Будут, да не такие. Там уже будет один начальник и десяток подчиненных. Пошли, что я тебя, как девушку на свидание вытаскиваю.
Действительно, подумал Алан, что это я? Завтра утром ведь встану и пойду. Какая разница? И хоть кто-то по-человечески…
— Сейчас, — ответил он, — только ключ возьму.
Пока они шли по коридору, Алан ловил себя на мысли, что раньше не замечал, что он выше Майкла. Почему-то всегда казалось, что они одного роста. Может, потому что никогда не шли вот так — рядом.
— Ты, по-моему, уже не рад, что сюда приехал, — внезапно сказал Майкл, когда они подошли к лестнице.
— Почему же? — растерялся Алан. — Почему не рад? Рад.
От неожиданности возражение получилось не очень убедительное.
— Если рад, то хорошо, — проговорил Майкл, останавливаясь и смотря ему прямо в глаза своим твердым немигающим взглядом. — Но если вдруг не рад, то особо не расстраивайся. Некоторые вещи лучше выучить здесь.
И Алану вновь показалось, что они одного роста.
— Я не очень понимаю, о чем ты.
— Тем лучше для тебя, — и Майкл двинулся вниз по лестнице под еле слышный скрип ступеней.
А вот если бы тебя так, подумал Алан. Был бы такой суровый да смелый? И вдруг понял: может, и был бы. Может быть, и не орал бы там, в воде… Скорее всего, и не оказался бы там. Ни на лодке, ни за бортом. А если бы оказался, скорее бы Алексу глаз выдавил, чем закричал. А уж если и был бы вынужден кричать, то не придал бы этому никакого значения. И не сидел бы вот так на кровати, как над могилой…
— Майк! — крикнул он, не успев до конца разобраться, зачем он это делает.
