Анатолий Агарков - Самои
— Полно, буровить-то. Напился, так молчи! Вы меня, ребятки, на роды зовите: если что и умею, так это рожениц обихаживать — сохраню и мать и дитёнка. У меня рука лёгкая и глаз приветлив.
Пока жена говорила, Андрей Николаевич успел под шумок выпить и, торопливо зажёвывая, подхватил:
— Дети — это да. Это главное оправдание прожитой жизни. Федьку вот на курсы посылают. Выучится — то-то мне любо будет в могилке лежать: сам батрак, а произвёл на свет бугалтера…
… - Забыл уж школу-то совсем, механизатор? — Фёдор внимательно посмотрел на брата. — Часом не заболел: на себя не похож.
Егорка мотнул головой и промолчал.
День разгулялся. К полудню стало знойно и тихо. Всю деревню затопила вялая истома. Лишь над церковью галдели галки, и далеко от её куполов разносилось голубиное воркование. Громко квохтала соседская курица, потерявшая яйцо в пыльных лопухах. Издали послышался звон колокольчиков, переборы гармони.
— Едут! Едут!
Поезд из трёх ходков выкатил на улицу. На дугах развевались красные и голубые ленты. Звон множества колокольчиков сливался в один. Невеста нарядная, как матрёшка, с румяными круглыми щеками, смеялась от быстрой езды, от разудалых песен дружков жениха. Сам герой торжества сидел, чопорно глядя перед собой. На нём были военного покроя китель и косоворотка, кепка с лакированным козырьком. От его лица и прямых плеч веяло генеральской строгостью.
Остановились, с трудом сдерживая разгорячённых лошадей. В воротах Наталья Тимофеевна с хлебом и солью. Стало тихо вокруг. Но далеко — Егорка не услышал напутственных слов матери. Ближе не протолкнуться: народу сползлось, большинство — зеваки.
Мать крестила и целовала молодых. А в толпе заголосили старухи. Причитали они о невзгодах замужних баб, а получалась песня весёлая и добрая, и женщины в такт прихлопывали и припевали. Даже девчонки шлёпали ладошками и кивали головами, участвуя в общем хоре. Мужики и парни ухмылялись. Мальчишки шныряли, чтобы занять лучшие места для наблюдения.
Егорка знал: на его свадьбе не будет старинных причитаний, заранее жалел об этом, старался запомнить слова.
Одарив молодых подарками и напутствиями, приглашённые хлынули во двор за столы. Зрители заняли свои места. Слабоногие старушки лавками запаслись, уселись за дорогой, наблюдая в раскрытую калитку. И началась потеха!
Егор выпил, захмелел, и мир ему показался ясным, ласковым, а люди все добрыми и родными. В соседях за столом оказались у него Егор и Татьяна Шамины.
— Когда, тёзка, твою свадьбу играть будем?
— Я вообще жениться не собираюсь, — отмахнулся Егорка.
— Ай, не зарекайся! — погрозила ему пальцем сестра. — Знаю я вас. Каждый мужик жить без того не может, чтоб не демонстрировать перед кем-нибудь свою значимость. А перед кем, как ни перед бабой?
— Ну, уж нет, нагляделся я на женатиков. У нас тут парочка одна по весне комсомольскую свадьбу играла, ну, такую, без выпивки. А теперь он в МТС приходит расцарапанный, а она не лучше в конторе сидит.
— Ха-ха-ха! — развеселился Шамин. — Выпьем, шуряк?
— Давай, учи-учи, — покачала головой Татьяна. — Чему хорошему бы… Житьё что ль стало лучше? Пить-то стали много. Мы, бывало, соберёмся, так напоёмся, наговоримся, напляшемся — лучшего не надо веселья.
— Что и в праздники не пили? — лукаво улыбнулся Егорка.
— А и без того дури хватало: молодые же были.
— В молодости всегда найдётся, чем себя занять, — согласился Егор Шамин. — С тех пор сколь уж прошло, всякое довелось пережить: и хорошее, и плохое. Смотри, что Илюха выделывает!
— Хоп-хоп-хоп-хоп! — изрядно захмелевший Федосьин Илья отплясывал вприсядку в кругу. Ему хлопали в ладоши бабы, присвистывали мужики, заливалась, сбиваясь, гармонь.
Свадебное гулянье, как вскипевшее молоко, выплеснулось из-за столов, росло и ширилось. Вот уж двор стал тесен: кто-то обносил угощением ближних зрителей и старух за дорогой. Молодые в последний раз встали под крики "Горько!", поцеловались, благодарили гостей за подарки и разделённую радость. Лицо невесты было обычным лицом молодой девушки, взволнованной собственной свадьбой. И одета она была не ахти как, хотя и вовсё новое и лучшее, но всё же Егор услышал восхищённые шепотки:
— Невеста-то, как звёздочка блестит, и вся так и светится.
И это ему льстило: о сестре всё же.
Молодые вновь уехали кататься на одном ходке, а пир стоял горой.
Андрей Масленников успел уже изрядно выпить, и продолжал сам себе подливать, используя любой подходящий повод. Раскрасневшись и потеряв осмысленность взгляда, он стал похож на бычка, которого ударили по лбу. Время от времени он недоумённо встряхивал лысой головой. А потом вдруг обмяк и закрыл глаза, привалившись спиной к амбару. На него никто не обратил внимания: слишком весело было в кругу перед гармошкой. Предоставленный самому себе, Масленников медленно сполз по стене на землю. Его голова безвольно свесилась на грудь, лысина покрылась пылью, и он стал похожим на уснувшего боровка. Тут его и приметила Александра, исполнявшая вместе с Матрёной роль хозяйки стола. С помощью двух Егоров, она оттащила мужа в сторонку. Долго хлестала по щекам, приводя в чувство, пока из уголка его рта не потекла струйка крови. Но тщетно: Масленников слишком нагрузился, чтобы очухаться и что-либо соображать. Его перенесли в избу и уложили одетым на кровать. На губах его пенились розовые пузырьки, нос косил на бок, и от этого он сильно походил на буяна.
— Первый готов! — радостно приветствовал вышедших на крыльцо Илюха. — Александра! Утри слёзы полотенцем, пойдём со мной на "кадриль".
Наталья Тимофеевна покосилась на них и продолжала внимать подсевшим к ней старухам.
— … гостей принять, напотчевать, стол накрыть золотым и красным вином. Нет не простое это дело — свадьбу играть.
И отвечая этим сетованиям, гости ели, пили, много и шумно говорили, пели и плясали, вздымая пыль в вечернее небо.
Фёдор вышел в круг с наполненным стаканом.
— Ну, мужики, изрядно выпили? Пора и удаль показать. Давай, жарь плясовую! — кивнул он гармонисту, и пошёл выделывать кренделя ногами, а потом и вприсядку, не расплескав ни капли.
— Вот ведь, чёрт седой! — восхищённо выдохнули из толпы.
— Мужик, — как-то невесело подтвердил Илюха. — Не берёт его, гада, хмель.
И сам пошёл дробить ногами землю. Фёдор вьюном крутанулся на носке, вытянув ногу, потеснил толпу, С бесшабашным куражом крикнул:
— Данила, кого на мыло!?
— Фёдор, добром прошу, не балуй! — взмолился Илья, вытирая запотевший лоб.
— Боишься? — хохотал Агапов. — Тогда, как сговорились, скидай портки, суй перо в зад и лезь на ворота петухом кричать.
— Ну, уж нет! Обманом, а перепляшу.
Егорка потянулся за стаканом: не хотелось от брата отставать и вместе умыть этого хвастливого Илью, но бдительная Матрёна вовремя его перехватила. Взяла за руки, пританцовывая, провела краем круга, усадила на лавку, поменяла стаканчик самогона в его руке на кружку ягодного квасу, чмокнула в лоб, обняла за плечи, рядом присела и зорко оглядывала веселящихся. С Матрёной бедром к бедру он готов был сидеть весь вечер и даже больше. Знала бы она, что он осень торопит и повестку в армию только ради её поцелуя на проводах.
Рядом бухнулся задом Илья, отдуваясь, крупная похмельная дрожь била его. От подскочившей жены отмахнулся, как от мухи:
— Гад Федяка виноват — умял.
— Так и не лез бы на рожон.
— Что-о? — Илья аж задохнулся от возмущения. — Ты это к-кому, баба!
Хотел ударить жену кулаком в лицо, но промахнулся и потерял равновесие. Федосья, рискуя всё же получить зуботычину, поддержала его. Илья завертел головой, будто ища другого, кому могла перечить его жена, и вдруг упёрся взглядом в Егорку.
— Ты чего хайло раззявил?
Вихрем взметнулась в Егоркиной голове ярость. Он развернулся к зятю, сжимая кулаки. Но Матрёна удержала его, прижала голову к упругой груди, потащила на освободившийся круг. Пропела, приплясывая перед ним, с глухим хохлацким "г":
— Насыпана горка ни шатко, ни валко
Никого не жалко, а этого жалко.
А кого не жалко, тому она горка
А кому не горка, за тем и Егорка!
И Егорка, отдав снохе свои руки, потянулся за ней в круг, забыв, что не умеет танцевать, кружил её в кадрили, и всё у него получалось легко и уверенно. Ай да свадьба!
Совсем стемнело. Проводили новобрачных на покой и начали убирать со столов. Матрёна растолкала перебравшегося из избы и уснувшего — головой между тарелок — Андрея Масленникова. Он вскинул лысую угловатую голову, вытаращил замутненные глаза и, опёршись локтями в липкую от пролитых яств клеёнку, принялся ругаться:
— Матрёна! В бога душу мать…Чё пихаешься?
Он утробно икнул, и Матрёна, опасаясь за его последующие действия, подтолкнула Масленникова к калитке в огород. Между двумя приступами тошноты, заляпав не только собачью будку, но и свои ботинки, Андрей Яковлевич бормотал:
