Марк А. Радклифф - Ангел Габриеля
— Прекрасно! — прошипела она. — Если там обдолбанный киллер, я проведу его прямо к тебе, хорошо?
Сэм слегка пошевелился:
— Возможно, это Элли, тебе не кажется?
Он встал с постели, нашарил рукой халат и побрел к двери.
Иззи глядела в потолок. Может, хоть Мойра преуспела там, где Иззи потерпела столь сокрушительное фиаско? Но вдруг и у нее ничего не вышло? И непрочная нить надежды, за которую так цеплялась Элли, — надежды на успешное завершение процедуры ЭКО, возможно, сегодня окончательно оборвалась. Так что если этот день был плохим для Иззи, то для Элли он мог оказаться еще хуже.
Сэм открыл дверь, и бледная, изможденная Элли вошла в прихожую. Она было начала говорить, но у нее перехватило дыхание. Последнее, что помнила Элли из случившегося в больнице, когда ушла реанимационная бригада и удалились почти все медсестры, — выражение лица той молодой медсестры, которая снимала капельницу, той самой, которая ворвалась в кабинет Сары с вестью об остановке сердца у Габриеля. Элли сидела на стуле рядом с больничной койкой. На том самом, на котором она сидела вчера и позавчера. Сара стояла рядом с ней. Вошла молодая медсестра и прошептала что-то на ухо Саре, которая подошла и посмотрела на стойку для капельниц и опустевший мешочек, еще висевший на ней. Медсестра и Сара переглянулись.
Элли не поняла, что ответила Сара, во всяком случае сперва. Она только услышала ответ медсестры:
— Не знаю. — А потом: — Что мне с этим делать?
На что Сара сказала:
— Отнеси в мой кабинет, пусть полежит там, и не позволяй никому к нему прикасаться.
Теперь Элли сидела на диване у Иззи и Сэма, уставившись в кофейный столик, и старалась, очень старалась выговорить: «Извините за столь поздний визит». Однако все, что у нее получилось:
— Извините за…
— Ничего страшного, — подбодрил ее Сэм. — Хочешь чашку чая? Пойду разбужу Иззи.
Этого условного сигнала и ждала Иззи. Она стояла за дверью спальни, предчувствуя слезы или гнев. Поэтому спокойствие Элли она сперва восприняла с облегчением.
— Милая, мне так жаль, я пыталась… я ходила… впрочем, ты, наверное, знаешь. Однако меня застукали прямо посредине процесса. А Мойра… Удалось ли Мойре… — Иззи быстро подошла к подруге и присела рядом, взяв ее холодную руку в свою.
Элли посмотрела на Иззи и безучастно кивнула. Перед ней стояло лицо Габриеля. Серое, со страдальческим выражением на нем. И лицо Сары, чьи добрые черты стали вдруг резкими, когда молоденькая медсестра с ней заговорила. И перед ней стоял завтрашний день — так, словно он уже наступил.
— Ей удалось? Ну слава богу. Тогда тебе нужно теперь отдыхать, Элли, правда? Ведь правда же? Они ввели сперматозоиды в яйцеклетки? Теперь, если я не ошибаюсь, должно получиться несколько эмбрионов, да? Элли… ты что, милая?
Элли хотела заговорить, очень хотела, но не могла обрести голос. Какой-то жестокий бог, казалось, вынул из нее большим столовым ножом сердцевину, словно из разрезанного на половинки яблока. Однако ей все-таки удалось найти несколько слов, непонятно, каким образом. Возможно, потому, что ей требовалось заснуть, а она не могла этого сделать, пока не выговорится.
— Он умер, Иззи. Умер сегодня вечером. Сердце остановилось, его пытались реанимировать. Я знаю, потому что сама была там. Но он все равно умер. И мне просто не хочется идти домой. Пока не хочется.
38
Когда ангелов начали впервые знакомить с новыми методами работы, им показали множество фильмов, демонстрирующих приемы работы различных психотерапевтов. Один из них, очень серьезный американец, оценивал качество своего труда тем выше, чем меньше он говорил. Он мог провести пятьдесят минут — за которые брал сто сорок долларов, — не издав ни звука. Он пожимал плечами, приподнимал бровь, вращал кистью руки снова и снова, тем самым поощряя своего пациента сказать еще что-нибудь.
Клемитиус был просто ошеломлен и счел его гением, ибо тот, по его словам, «создал нейтральное и безопасное пространство для глубокого исследования и полного понимания, способного изменить жизнь пациента». Христофору же он показался мошенником. Клемитиус объявил, что это служит наглядной иллюстрацией того, что Христофор просто не понимает нюансов психотерапии. Христофор ответил, что этого гения вполне можно заменить обезьянкой, накачанной седативными препаратами. Правда, — и Христофор это понимал — существовала вероятность, что ему мешает недостаток веры. И это, если учесть место, отведенное ему во вселенной, возможно, было настоящим преступлением. «Но как там звучит та поговорка», — спрашивал он себя. И сам отвечал: «Семь бед — один ответ».
Христофор постучался в дверь Габриеля и подождал. Когда Габриель открыл, он выглядел по-прежнему нездоровым, причину чего Христофор хорошо понимал, и каким-то съежившимся, чего он раньше за ним не замечал.
— Я прошу меня извинить, но, думаю, вам надо кое-что увидеть.
Габриель только посмотрел на него. Все способное удивить, похоже, осталось для него в далеком прошлом.
— А что случилось? — спросил он после некоторого молчания.
Христофор ничего не ответил, что, возможно, являлось ошибкой. Он был невысокого мнения о себе как о психотерапевте и не знал, когда нужно говорить, а когда нет.
— Это касается Элли?
— Нет-нет, вас, Габ.
Христофор повернулся и медленно пошел по коридору, зная, что Габриель последует за ним.
— Куда мы идем?
— В просмотровый зал.
— Это наверняка имеет отношение к Элли.
— Не напрямую, Габриель. Мне кажется, вам нужно увидеть кое-что недавно происшедшее.
— Клемитиус знает, что мы туда идем?
— Нет.
— Мне пришла в голову мысль, не следует ли мне строже придерживаться существующих правил?
Христофор остановился и, повернувшись к Габриелю, впервые за все время посмотрел ему прямо в глаза:
— Почему?
— Потому что… разве не в этом весь смысл?
— Смысл чего?
— Для чего я здесь. Я же должен что-то сделать, чтобы вернуться обратно к Элли.
Он замолчал и впервые за всю эту кутерьму с групповой психотерапией встретился взглядом с ангелом Христофором. Они стояли и смотрели друг на друга, и, кажется, Габриель начал понимать. Он кивнул, потупил глаза, и его плечи слегка поникли, как это бывает у мертвецов. Христофор повернулся и пошел дальше. Габриель молча поплелся следом за ним.
Когда они вошли в просмотровый зал, то сели в те же кресла, в которых сидели прежде.
— Собственно, — признался Христофор, — мне нужно отмотать запись назад.
— Куда именно?
— Во вчерашний день. Это произошло, когда мы сидели в просмотровой комнате, наблюдая за сыном Ивонны. А случилось вот что.
Они стали смотреть вместе. Вот Элли вошла в палату Габриеля и поставила свою сумочку, затем показалась спина медбрата, ставившего капельницу…
Христофор бросил взгляд на Габриеля, который уже плакал. Тот сосредоточил все свое внимание на Элли и едва ли заметил, как вышел медбрат. Из-за того, что Габриель думал об Элли, на экране возникло то место, куда она пошла, то есть кабинет Сары. Он слушал, как они говорят о Мойре и Иззи, почти не вникая в слова.
Он просто глядел на любимую женщину, которую, может быть, видел в последний раз. Он стал слушать внимательнее, когда они заговорили о том, сколько эмбрионов может получить Элли и что должно произойти после этого. Он даже подался вперед, чтобы не проронить ни слова. Однако откинулся назад, как только прибежала сестричка и прокричала: «Остановка сердца! Мистер Белл!»
Затем экран заполнило изображение Габриеля, лежащего на койке, медсестры, нажимающей на его грудную клетку и ведущую отсчет, другой сестры, дующей через трубку ему в рот, а потом он увидел, как вошла Элли, и еще более пал духом. Он видел, как кто-то из реанимационной бригады прикладывает два дефибриллятора к его груди, и услышал крик: «Разряд!» Потом услышал, как доктор говорит: «Еще раз» — и монотонный голос ведет отсчет.
— Разряд.
— Ничего. Использовать стимулятор кашля для удаления мокроты?
— Да…
Габриель пристально вглядывался в экран. Медики уже никуда не спешили. Реанимационная бригада укладывала обратно на каталку приборы и инструменты, врач писал что-то в истории болезни. Вся организованная деятельность, которая только что кипела вокруг его угасающего тела, замедлилась и замерла. Он долго сидел в молчании. Наконец он спросил:
— Где Элли?
— Вам непременно нужно это видеть? — спросил Христофор так кротко, как только мог.
— Это вы мне скажите, — проговорил Габриель монотонно. — Ведь это все ваша затея.
— Мне жаль.
— Почему?
— Что «почему»?
— Почему после всех групповых сессий… Почему? Не понимаю, к чему было тащить меня сюда, зачем все эти хлопоты?
