Кит Рид - Я стройнее тебя!
— Мы не дети.
— Для меня вы совсем дети.
— Это не так. — Дэйв хлопает по двери, как будто подчеркивая свою мысль.
— Простите. Давайте я скажу по-другому. Мы не поедем обратно, пока вы не услышите то, что я должна вам рассказать. Понятно?
— Понятно.
— Да, мадам.
— Девочка, я так и не услышала твоего ответа.
— Да, Глория.
— Вот и хорошо. — Теперь, добившись их согласия, Глория повернулась вперед, и, судя по всему, подыскивает слова. Она как будто с трудом вылавливает их из темноты. Наконец она садится вполоборота, так, чтобы ее видели и Дэнни, и двое на заднем сиденье, и начинает: — Я хочу рассказать вам о том, как… Боже, как это непросто.
— О чем это вы…
— Милая девочка, — говорит она Бетц. — Итак. Знаете ли вы, куда деваются бабушки и дедушки?
Дэйв отвечает, как отличник:
— Они путешествуют.
Близнецам не нужно ломать голову над ответом. Это всем известно. «Они путешествуют». Это же правда. Тем они и занимаются. Бетц считает, что именно на это пожилые люди копят деньги, — когда они перестают работать, они едут в Китай или еще куда-нибудь.
— Откуда вы знаете?
— Мы получаем потрясные открытки из всяких заграничных местечек.
— Ага, — говорит Глория, — но возвращаются ли они потом обратно?
— Само собой.
— Вы уверены?
У Бетц есть куколки с Гаити, тамагочи из Токио и фарфоровый кукольный сервиз, который, кажется, прислали из Дрездена.
— Да конечно же, мы всегда получаем от них подарки.
Дэнни бурчит:
— Простите, мадам, я не понимаю, к чему вы клоните.
— Выслушайте меня. Вернемся к бабушкам и дедушкам. Вы их видели в последнее время?
После некоторых размышлений Дэйв признается:
— Вообще-то нет.
— Вот и я об этом. Так вот. Знаете ли вы, что с ними происходит, пока они где-то путешествуют? Думаю, не знаете. — Глория умолкает, а потом задает новый вопрос. — Я хочу спросить, знаете ли вы куда на самом деле деваются бабушки и дедушки?
— Мы же вам сказали. Путешествуют. Они обожают путешествовать.
— Ну а ваши?
— Они тоже любят путешествовать.
— А давно вы их видели?
Бетц начинает тревожиться.
— Давно.
— Вы уверены, что с ними все в порядке?
— Конечно, — говорит Дэнни, — мы просто с ними не видимся. Они разъезжают вокруг света!
— Ах ну да, — продолжает Глория. — Открытки. Вы получали в последнее время от них открытки?
— Не… хм… — Дэнни толкает ее локтем, и Бетц сообщает: — Не очень часто. Вообще-то открытка была одна.
— И чьим почерком подписана?
— Там ничего не было, только меню из ресторана, но, послушайте. Мы же получили еще фотографию.
— И что на ней было?
— Только тот самый ресторан. — Бетц замечает, как слабеет ее собственный голос. — А имена кто-то вписал печатными буквами.
— Вот и я об этом.
— Подумать только.
Дэйв опускает ладонь на ее руку.
Под прикрытием темноты Бетц переворачивает руку, и они переплетают пальцы; она успокаивается, замолкает, и ее переполняет чувство глубокой благодарности.
— Видите ли, — говорит Глория в наступившей тишине, — в мире, где ценится прежде всего безупречность тела, бабушки и дедушки, шагающие по улицам, выглядят не лучшим образом. Даже если они очень о себе заботятся. Ведь люди, достигнув определенного возраста, всегда становятся уродливы. Это заложено в самой природе, и раньше это не представляло особенной проблемы. Но теперь…
Долгая пауза. Из-за этих долгих пауз они начинают нервничать.
— В мире безупречности не нашлось места для стариков. — Ей нелегко говорить, но она решительно продолжает. — Я имею в виду, для стариков вроде меня.
— Вы не старая.
— Спасибо, милая. Но я старая, хотя и стараюсь изо всех сил выглядеть моложе. Только на самом деле седину не удается полностью закрасить, да и пластические операции нельзя делать бесконечно, просто не хватит кожи на лице. И вот все летит к чертям, и выглядишь ты плохо, да и витамины можно принимать только в ограниченных количествах, а физкультурой заниматься только определенное количество часов в день. Все это позволяет лишь отсрочить необратимое, так что сколько бы ты ни старался, рано или поздно твое тело начинает утрачивать былую форму, и это некрасиво. — Она решительно продолжает рассказ, но ее голосок не всегда ее слушается. — Когда начинаешь плохо выглядеть, процесс уже не остановить. Можно только скрывать, и то недолго. Рано или поздно окружающие заметят это, и вот тогда ты…
Ей трудно это проговаривать. Ее охватывают горькие переживания, и нахлынувшие чувства лишают ее дара речи.
Довольно долго все молчат. Наконец Дэйв находит слова, которые ложатся, как будто переправа через ручей:
— И вот тогда ты, хм, отправляешься путешествовать.
— Да, так это называется.
— Но они же сами хотят поехать путешествовать. Они всю жизнь копят на это деньги, а мы для бабушек и дедушек, — говорит Бетц, — устраиваем вечеринки. Они продают свой дом и переезжают в кооперативные квартиры, и мы поздравляем их с новосельем, и устраиваем праздники в честь их отъезда, и…
— Верно, — соглашается Глория. — Все начинается с покупки квартиры в кондоминиуме, а потом старики оказываются в небольших городках типа Скоттсдейла и Уэст-Палм-Бич, и вот тогда их отправляют в круизы.
Ребятам кажется, что она все сказала. Они начинают ерзать, как собравшиеся на похоронах. Подходящие слова закончились.
Но, как оказалось, Глория просто собиралась с силами.
— Взять, например, карнавальные круизы. Вам не приходилось слышать про «Корабль дураков»? — Она чувствует, что они совершенно перестали ее понимать, поэтому обрывает свою мысль и начинает заново. — Ну так где же сейчас ваши бабушка и дедушка?
— Они, хм, в отъезде.
— Да, — соглашается Бетц. — Они путешествуют.
— Да-да, путешествуют. — Голос Дэнни слабеет, и у близнецов ухает в пятки сердце. — Где же им еще быть.
— Ладно. — Глория откашливается и заводит двигатель. — Ну вот. Я все рассказала.
На обратном пути в «Мощный трицепс» они молчат. Слишком много вопросов скопилось внутри этой герметично закрытой машины.
Когда автомобиль снова въезжает на залитую розовым светом натриевых ламп площадку, Глория тормозит и прокашливается, чтобы произнести прощальную речь.
— Я просто хочу поблагодарить вас, ребята… простите, вы же взрослые! Я хочу вас поблагодарить за доверие, за то, что вы поехали со мной и выслушали меня, а теперь, я думаю, нам придется снова зайти внутрь, и потом мне нужно… Да не важно.
— Минуточку, — говорит Бетц. — Все это ужасно, и я, как только мы вернемся домой, позвоню бабушке Аберкромби и узнаю, все ли у нее в порядке, а если нет… Если с ней творится что-то дурное, мы вызовем ФБР! Мы приведем с собой помощь и все такое, клянусь. Но, мадам, когда вы нас остановили, мы были заняты одним делом.
— Но все-таки поехали со мной!
— Мы думали, что вы… — Бетц соображает, как бы об этом сказать, ничем не рискуя, но подходящих слов не находит. Она пожимает плечами. — Но, как я понимаю, мы ошиблись.
— Каким образом?
— Вы не имеете к этому отношения.
— К чему?
В голосе Глории слышится что-то особенное, и Бетц поворачивается к Дэйву.
Он улыбается и пожимает плечами. Стоит попробовать.
«Ах, Дэйв, — думает Бетц, слегка вздрогнув. — Мы же понимаем друг друга почти на телепатическом уровне!» Воспряв духом, она говорит Глории:
— К этому. Хм. Ну, вы понимаете, а если и нет…
Она напряженно обдумывает, как бы это сказать, а то ведь эта Глория может оказаться… кем? Совсем не старой женщиной? Нестарой и работающей на плохих людей, кто бы они там ни были? Что-то вроде контрразведчика. Но дело нужно довести до конца. Слишком долго они уже проторчали возле «Мощного трицепса», и если что-нибудь не предпримут, то так навсегда здесь и останутся. Тогда, в жалком мотеле в Мексикан-Хэт, сестра Филомена предостерегала: «Хорошо это или плохо, но ни враги, ни единомышленники не откроют вам своего настоящего лица сразу же, поэтому действуйте осмотрительно».
— Вам когда-либо, хм… Вам вот это ничего не говорит? Это слово?
— Какое слово?
У нее все еще сохранился кусок коры тополя, который дал ей Теофан. В убежище кармелиток сестра Филомена вернула кору с выжженным на ней греческим словом обратно. Как она поняла, это пароль. Господи, а правильно ли я его произношу? Закрыв глаза, она выговаривает каждый звук, стараясь подражать Филомене:
— Ихтус[45].
— Ихтус?
— Силы небесные. Так это вы и есть! — Глория тут же заводит мотор и, взволнованная, выезжает со стоянки; они мчатся по дороге на юг. — Почему же, господи, вы сразу этого не сказали?
Глава 25
Когда мать Эрла Шарпнека умерла, то для того чтобы вынести тело из дома, пришлось разобрать стену. Вывозили ее на грузовом автомобиле с гидравлической платформой, и четыре пожарника вместе выкатили ее тело из кровати, в которой она проводила все дни и ночи, сколько ее помнил маленький Эрл. В ее постель он мог забраться в любое время, а мать была для него всем. Мама была такой тучной, что ходить уже не могла, и кушала она в этой самой кровати. А как же уборная? Он не знал, потому что был тогда очень маленький, но, как ему кажется, были устроены специальные трубы. Мама всегда была чистенькой, хотя ей и приносили в постель огромное количество еды. Она любила, когда кто-нибудь навещал ее во время трапезы, и Эрл вырос в атмосфере, наполненной аппетитными запахами разнообразных блюд и нежными добрыми словами любящей матери. А что же было для него самым приятным? Самым-самым радостным? Когда он болел или переживал из-за неприятностей в школе, она брала его к себе в постель, такая теплая и уютная, и утешала его. Никогда ему не спалось так хорошо.
