Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа

Руки художника

Андреа не умеет лгать.

Она видит Карла в доме у озера: он грызет ногти до самого мяса, до крови. Андреа видит тебя, Карл. Ты жалеешь, что все рассказал, потому что это ужасно и легче не стало, даже на душе не полегчало. Потому что ты предал семью, ты сделал больно всем, кого любишь, — а это самое страшное. Ведь это самое страшное, правда, Карл?

Андреа натянула огромный холст в полстены, постелила на пол газеты. Главное — активность, нужно думать о чем-нибудь другом, чаще принимать лекарства (и побольше) и не стыдиться этого. И без конца смотреть телевизор можно, и идти по улице с угрюмым видом тоже, и не отвечать на телефонные звонки. А вот есть время от времени нужно, но можно и не есть, потому что ты в трауре и о еде думать некогда, хотя питательные вещества и калории — это, конечно, очень важно.

Красная краска капает на газеты; Андреа окунает самую большую кисточку и размашисто водит ею по белой поверхности. «Может быть, ничего и не выйдет», — думает она. Лишь бы чем-нибудь заняться.

Звонит телефон, отвечать необязательно — все равно это не Каспер. Он переехал отсюда неделю назад в пустующую квартиру какой-то знакомой. До этого он жил у родителей, и Андреа позвонила туда, но ответил папа Каспера и сказал, что Каспер не хочет с ней разговаривать. Голос у него был мрачный — возможно, он очень злится на Андреа. На полу по-прежнему лежат обрывки фотографий. Но Андреа пропылесосит пол, сделает уборку — если сможет, если хватит сил. Она поднимает трубку после четвертого звонка. Это Лувиса.

— Андреа, ты не должна была рассказывать, иногда лучше промолчать, не правда ли? Иногда правда может только навредить. Тебе не кажется, что это бесчеловечно — взять и обрушить на другого то, что ты сделала? Может быть, нужно заставить себя сдержаться, подавить порыв и постараться овладеть ситуацией?

Говори, Лувиса, говори — Андреа ничего не понимает, она рисует широко распахнутые глаза, разинутые рты, темные тени на листке бумаги у телефона. Видит Карла, который ненавидит себя за то, что рассказал. Слова, говорить — это одно, а поступки, делать — совсем другое, и ненавидеть себя можно лишь до определенной степени, не так ли? Пока не надоест, правда? Андреа глотает таблетки одну за другой, но ведь этот препарат принимают по необходимости, а ей он сейчас крайне необходим, каждый миллиграмм! Необходимо каждый вечер идти куда-то в поисках ласк, которые помогут забыться, укрыться от этого бесконечного пережевывания «не надо было говорить».

Это сказал Каспер, когда ей удалось выловить его на минуту: «Лучше бы ты ничего не говорила». Затем он положил трубку, а она повисла, запутавшись в собственных сетях. Андреа не знает, как выпутаться, если ты вовсе не хочешь выпутываться, если знаешь, что получил по заслугам — виси, болтайся, без еды и без сна (если только выпив несколько бутылок вина, но об этом Лувиса знать не должна).

— Но теперь уже поздно что-то менять, правда? — говорит она Лувисе. — Что сделано, то сделано. Я поступила честно. Разве это плохо — быть честным?

Видит, как Карл неприкаянно бродит в доме у озера, спускается в коричневый подвал, идет к двуспальной кровати. Андреа видит, как он плачет: думает о дочерях, о семье, которую он, как ему кажется, разрушил. Возможно, думает и о Маддалене. И может быть, она звонит и спрашивает, где он и что с ним происходит, может быть, беспокоится, а может быть, и нет — хочет, чтобы Карл немедленно приехал («Будем любить друг друга»), а может быть, ей все равно. Возможно, она говорит: «Тебе решать. Я пойму, если ты выберешь семью». А может быть, выбора и нет, или она вовсе не звонит и все оказывается очень просто. Он понимает, что не нужен ей и что ему нужен кто-то, кто нуждается в нем больше, чем он сам нуждается в настоящей любви, не так ли?

Андреа видит себя в доме у озера: она с Карлом. Лувиса в больнице с Линой-Сагой. Карл заботится о девочке Андреа: готовит еду, печет хлеб — во всем доме вкусно пахнет, масло и сыр тают. Карл и Андреа молча едят. Он читает ей «Отто-носорог», и Андреа смеется до того, что едва не засыпает. Все так ново для него: раньше этим занималась Лувиса, и Карл смотрит на свою дочь — ей пять лет, и она не знает, что произошло, что происходит. Он гладит ее по голове, пока она спит, и думает: «Однажды она узнает и будет презирать меня».

Я не презираю тебя, Карл.

Я люблю тебя. Цветные разводы, белого уже почти не осталось. Получилось лицо. Опять ее лицо. Очень большие глаза искоса смотрят на дверь, но все остальное тянется в квартиру, внутрь — может быть, к кладовой, куда Каспер сложил ненужные ему вещи. А именно:

1) голубого медвежонка, которого Андреа купила ему на блошином рынке;

2) черно-белую фотографию Андреа с только что выбритой головой и сверкающим обручальным кольцом на пальце;

3) картину, которую она нарисовала и подарила ему, когда они впервые вместе праздновали Рождество: женщина и мужчина (желтоволосый) с переплетающимися руками и волосами.

Андреа звонит Янне. Но у Янны появился молодой человек, и ей не хочется никуда идти. Они будут смотреть фильм, и Андреа может посмотреть вместе с ними, если захочет. Андреа делает вид, что подумает, и звонит Каролине, но та не берет трубку. Затем — Лайле. С ней вполне можно общаться, если выпить, а Андреа хочет именно этого. Но Лайлы тоже нет дома. Ну и пусть. «Можно веселиться и без друзей», — решает Андреа, достает бутылку джина и добавляет «Спрайт» без сахара.

Сидеть-смотреть в студенческом клубе: разноцветные коктейли, высокие пивные стаканы. Улле Юнгстрем поет: «Распахни мое окно!» Андреа ищет спасения. Входят молодые люди, садятся спиной к ней у стойки бара. Они весело смеются, Андреа трогает одного из них за плечо и спрашивает, можно ли присоединиться, — конечно, можно.

Они садятся на веранде под большими зонтиками. Парни заказали еду и спрашивают, не хочет ли она чего-нибудь. Но Андреа ничего не хочет: так лучше. Кажется, она изрядно похудела. Но ничего — ведь так обычно и бывает, когда тебе плохо? Андреа улыбается ребятам. Солнце пригревает спину, медленно опускаясь. Приносят блюда, полные картофеля фри, жирных соусов, мяса. В животе урчит.

— Ты точно ничего не хочешь? — спрашивает самый обаятельный.

— Я не ем мяса, — улыбается она в ответ.

— Тогда, может быть, картошки? — предлагает самый веселый и протягивает ей немного. Андреа съедает. Могла бы съесть все, но нет уж — ей слишком плохо, и точка. Андреа где-то читала, что во время разводов люди страшно худеют.

Хочу позвонить тебе, Каспер, и рассказать, что я снова голодаю, что мне так плохо, — может быть, тогда ты вернешься? Хочу позвонить тебе, Каспер, и рассказать, что чувствую себя отменно, ем много вкусной еды, набралась сил, — может быть, тогда ты возьмешь меня обратно?

Андреа в солнечных лучах, коктейли так приятно опьяняют, обостряют восприятие. Губы словно порхают. Она — единственная девушка в компании приятных, симпатичных парней. Видел бы ты меня, Каспер. Видел бы ты, как за мной… увиваются?

Ногам неспокойно в новых джинсах с низкой талией. Первые джинсы за долгое время. Андреа помнит ту пару, что треснула на ней незадолго до того, как она впервые села на диету. Помнит и те, что так приятно трепетали на ветру во время лесных прогулок в Уллерокере. Погрузившись в мысли о джинсах, Андреа вдруг чувствует на себе взгляд. Она поднимает глаза — как она могла не заметить? Он же улыбается! Самый молчаливый. Вот теперь она видит: он самый красивый. Взгляд из-под битловской челки — как у Каспера, но не странного, почти неестественно-желтого цвета, а каштанового.

Он тезка ужасно известного, давным-давно покойного художника, говорит на даларнском диалекте и, наверное, слишком юный. Но ведь между ними все равно ничего не будет? Они идут в другое заведение, танцуют и разговаривают, стараясь перекричать музыку — «техно» и мелодии из «Криминального чтива». Андреа не хочет первой приближаться к тезке художника, ей хочется, чтобы он сам красиво прильнул к ней. Хочется, чтобы у обоих внутри стайками порхали бабочки. Но он только улыбается, и вот уже слишком поздно — пора идти. Андреа не желает терять из виду эту черную футболку, хотя она даже не прикасалась к нему. Он идет за велосипедом, Андреа растерянно стоит на месте. Самое тяжелое мгновение. Она знает, где живет Каспер, в какой квартире. Андреа никогда не была там, но представляет себе, где это. Они с художником даже не обнимались, им просто было… хорошо. Но этого недостаточно! Впереди одинокая ночь, в лучшем случае — мурлыканье Марлона. А вдруг они так и расстанутся и ничего больше не будет? Ночь светла, и Андреа, наверное, совсем не красива.

Он стоит с велосипедом, она стоит одна. Они молчат.