Павел Басинский - Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина
Не буду рассказывать обо всем, что произошло со мной той ночью. Она показалась мне вечностью. Когда я очнулся, то был совсем другим человеком. Тихон с Беневоленским нашли меня в алтаре, на коленях. Я непрерывно произносил слова молитвы, самой краткой, простой и надежной: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!»
— Тихон очень жестоко поступил с вами, — потрясенно сказал Джон. — Я где-то читал, что на ночь в церковь запирают послушников накануне пострига. И далеко не все выдерживают испытание.
— Да, он поступил жестоко, — согласился Чикомасов, — потому что знал о моем пути. Я стоял возле предназначенной мне дороги, но не знал, как на нее ступить. Старец просто толкнул меня в шею. Он и с другими духовными учениками не менее суров. Ибо знает, что делает, и ему можно доверять. В вашей жизни есть человек, которому вы можете полностью доверять?
Джон вспомнил только отца Брауна.
Глава седьмая
Гнездо Чикомасовых
— Вот мы и дома! — радостно воскликнул Петр Иванович.
Дом, возле которого они остановилась, был невелик, но уютен. Здесь и поселил Беневоленский Петра Ивановича с молодой женой.
Женитьба Петра Чикомасова на помощнице Беневоленского Насте совпала с окончанием им духовной семинарии в Загорске. Известно, что накануне выпуска в назначенный день в Троице-Сергиевой лавре собираются девушки, повязав для этого случая особые платочки. Будущие батюшки уж знают, зачем девушки пришли сюда. На смотринах поповских невест «случайно» оказалась Настенька, посланная Беневоленским поздравить выпускника и сопроводить его в Малютов. Настенька не знала о смотринах, но платочек, по совету Беневоленского, надела как раз такой, какой следует, и теперь стояла среди невест, озираясь и не понимая, почему они бросают на нее многозначительные взгляды.
Заметив ее, Чикомасов не мог не улыбнуться.
— Ты что это, Настенька, жениха приехала искать?
— Я за вами, Петр Иванович, приехала, — строго возразила Настя. — А замуж за вас я вовсе не собираюсь, хоть вы мне когда-то и предлагали.
— Да я пошутил тогда, дурочка, — смутился Чикомасов, вспомнив некрасивую историю из своей комсомольской молодости: тогда, проиграв в карты, он дал дружкам торжественную клятву жениться на ненормальной приживалке Беневоленского и не выполнил обещания только потому, что, узнав о клятве, священник сурово его отчитал и даже пригрозил написать жалобу в горком.
Услышав слово «дурочка», Настя горько-горько заплакала. Уж сколько она всего передумала об этой встрече, сколько навоображала. И вот тебе, получи! «Дурочка»!
В этот миг Петр Чикомасов понял, что все, что было с ним прежде, весь тот духовный переворот, что он пережил ночью в церкви, все мытарства и страдания, что достались ему и от властей, и от родной матери, чуть не погубившей собственного сына, принудительно поместив его в психлечебницу, — все это было не более чем расчесыванием своей гордости в сравнении с тем, что предстояло сделать сейчас. Не из жалости, а по сердечной любви. Через месяц он обвенчался с Настей в церкви Преображения Господня.
Едва «Нива» остановилась у калитки, из дома высыпала ватага детишек, одетых однообразно, но опрятно. От детдомовцев их отличало то, что вели они себя гораздо скромнее, не скакали возле машины, не галдели наперебой, а только, привстав на цыпочки, с жадным любопытством приникли личиками к окнам машины.
— Мои! — с нежной гордостью объявил Петр Иванович, любовно поглаживая стекла с внутренней стороны и не торопясь выходить наружу.
— Неужели всё ваши? — не удержался Половинкин.
— А чем прикажете заниматься районному попу долгими зимними ночами? — смеялся Чикомасов. — Либо в карты играть, либо детишек строгать. Последнее — гораздо интересней.
— Как это — строгать?
— А вы прочитайте сказку Алексея Толстого про Буратино.
Окруженные детьми, они вошли в дом. В прихожей их встретила невысокая, круглая, средних лет женщина с румяным, нездоровым лицом и большими серыми глазами навыкате, смотревшими испуганно и настороженно. Это была хозяйка чикомасовского гнезда матушка Анастасия Ивановна.
— Вечно ты, Петруша, не ко времени являешься! — сварливо набросилась она на супруга, скупо поздоровавшись с Джоном. — Только детки сели ужинать!
— А я-то в чем виноват?
— А в том, что увидели машину, все побросали и побежали тебя встречать. А ну, саранча, марш за стол!
«Саранчу» как ветром сдуло.
— Вот тебе и раз! — Чикомасов шутливо развел руками. — Горячий прием чуть не погибшего в столице мужа.
— И как же это ты, интересно, погибал? — продолжала ворчать попадья. — Водочки, поди, перекушал?
— Настя! — испуганно пробормотал Петр Иванович, оглядываясь на Джона.
Анастасия Ивановна подозрительно взглянула на пыльные джинсы и кроссовки Половинкина.
— Кто такой? — бесцеремонно спросила она. — Студента опять привез? От него тоже водкой попахивает.
— Да что ты, Настюшка! — взмолился Чикомасов. — Какой студент? Это Джон Половинкин из Америки!
Страх в глазах попадьи сменился выражением ужаса. Она закрыла ладонью рот и потекла спиной по дверному косяку, и упала бы, если бы Петр Иванович с Джоном не подхватили ее. Бледная, с закатившимися за веки зрачками, попадья тряслась в конвульсиях и лепетала что-то нечленораздельное. Джон был уверен, что она умирает. Но Петр Иванович был спокоен.
— Экая досада! — сказал он, как бы извиняясь за супругу. — Вот ляпнул, не подготовив ее. Это она на Америку среагировала. Боится всего, что за пределами ее разумения. А в пределах-то — маловато.
Он наклонился к жене и стал дуть ей в лицо, овевая свежим ветерком. Скоро зрачки вернулись на свое место. Попадья встала и отпихнула мужа.
— Нечего на меня перегаром дышать!
— Слава богу! — выдохнул Чикомасов.
Потом, словно ничего не произошло, Анастасия Ивановна помогала Петру Ивановичу заносить в дом покупки, ласково разговаривая с Джоном.
— А у нас уже есть гость, — предупредила она. — Тихон Иванович позавчера явились.
— Радость какая! — воскликнул Чикомасов, просияв.
— И еще один гость, а вернее — гостья! — хвастливо продолжала попадья. — И я подумала, не к этому ли молодому человеку она прилетела?
— Прилетела? — удивился Чикомасов.
— Ну да… Лягушка-путешественница!
Джон робко вошел в зал. За длинным столом вместе с детьми сидела Ася Чагина.
— Ты что здесь делаешь? — бросился к ней Джон, слишком заметно обнаружив свою радость.
— Прифет, американос! — с набитым ртом, из которого сыпались хлебные крошки, сказала Ася и помахала ручкой. Перед ней стояла миска алого борща, такого аппетитного, что у Половинкина слюнки потекли.
— Как ты сюда попала?
Оказалось, что после визита к Барскому Ася поехала домой, но мать, как и обещала, в квартиру ее не пустила. Ася вернулась к Барскому, но не застала его дома. («А если бы застала? — подумал Джон. — Осталась бы ночевать?») Не раздумывая, она отправилась по вокзалам искать поезд до Малютова — название она запомнила из их разговоров. На Курском вокзале села в электричку и «зайцем» доехала сюда.
Рассказывая, Ася уплетала огнедышащий борщ, не забывая макать хлеб в общую миску с густой домашней сметаной. Вообще она вела себя непринужденно и отличалась от чикомасовской ребятни только вызывающе короткой майкой и мини-шортами с бахромой по краям когда-то обрезанных джинсов. На эту майку и шорты, как заметил Джон, взрослые девочки время от времени посматривали с потаенной завистью, а мальчики, что сидели поближе, косили глазами со слишком подчеркнутым равнодушием на лице.
— Где отец Тихон? — спросил Чикомасов.
— В кабинете отдыхают, — шепнула попадья.
— Они уже проснулись! — раздался бодрый мужской голос, и в зале появился старик в парусиновом костюме и войлочной шапке, из-под которой выбивались пепельно-седые кудри. Чикомасов подбежал к нему и упал на колени, сложив ладони лодочкой, точно воды просил налить. Старик нежно погладил его по голове, поднял за плечи и крепко поцеловал в губы.
— Бог да пребудет с тобой, Петя, — молвил Тихон. И без всякого перехода приказал: — Предъявляй американца!
Растроганный, Чикомасов взял старца под руку и подвел к Джону, но на пути их возникла Ася.
— А я про вас знаю, — предупредила она отца Тихона. — Вы юродивый, который епископ.
— Правильно, — улыбнулся старик.
— Епископ — большая должность? — спросила Ася.
— Как тебе объяснить? Юродивый важнее будет.
— У меня мать юродивая, — продолжала девочка. — Она — большая дура!
— Не глупее тебя, лягушонок, — все с той же улыбкой сказал Тихон. — И учти: кто своих родителей ругает, тому счастья не будет.
