Геннадий Авраменко - Уходили из дома
Молча, тупо уставившись на тускнеющие шары обсерватории, или, если верить Марику, военной базы, мы просидели недолго. Гарри ляпнул в адрес Скрипы что-то нелестное, и началось. Постепенно в ругань в качестве миротворцев включились все, и о том, что надо смотреть на шары, как-то забыли.
— Ой, — вдруг сказал Влад. И вытянул руку.
Над шарами, ровно над ними, в небе горела звезда.
Уже почти совсем стемнело, звезды сверкали вовсю, но эта звезда сразу выделялась из всех. Во-первых, висела она так низко, что сразу было ясно: не звезда это вовсе. А во-вторых, она светилась настолько белым и ярким неестественным светом, что была похожа на маяк.
Все моментально угомонились и замолчали.
Вдруг под «звездой» появилась еще одна «звезда». Просто вспыхнула внезапно, засветила таким же ровным светом. А спустя минуту погасла и начала перемещаться по одной и той же траектории то вправо, то влево. Как маятник, вспыхивая то с одного бока, то с другого. Продолжалось это недолго, тоже минуту где-то. После чего две или три, тут уж не поймешь, «звезды» в одно мгновение слились в одну, и объект еле уловимым глазом движением метнулся вниз, к земле. И всё.
— И только не надо говорить, что никто ничего не видел, — сказал, заикаясь, Влад.
— Ни фига себе, — пискнула Надька. — Никогда не видела ничего подобного.
— И это не самолет, — добавил Остап. — Эта штука просто огромная.
Никакого движения в районе шаров больше не наблюдалось, и мы перебрались к погасшему костру.
В огромном чане замутили борщ. Меня попросили кашеварить — согласился, что ж делать. Так, под борщ и обсуждение увиденного, мы провели весь вечер у костра.
Потом народ заморочился с «кашей», а я распрощался и ушел спать. День сегодняшний прожит не зря, хотя бы потому, что неверящие поверили, а уверенные удостоверились. И я сварил вкуснейший борщ. Каждый раз по пять сказал мне за это спасибо.
10 октября, суббота
Сварил манной каши на сухом молоке. Для калорий, радости и цвета добавил орехов, кизила и терна. Казалось бы, ведь это всего лишь манка, совестливая ненависть детства, комкастая дрянь, изуверами-родителями впихиваемая внутрь заплаканного ребенка! А в сочетании с дарами природы провалилась внутрь, не заметил как. Невероятно вкусно получилось.
На плато повстречал шайку детей-туристов. Дети страшно шумели и голосили почем зря. Ложились в склепы, радостно гогоча, фотографировались, притворяясь мертвыми. Как могут чьи-то могилы так веселить людей? Пусть маленьких, но людей! Их же воспитывали, учили, что такое хорошо и что такое плохо, они должны знать какие-то азы этики и эстетики. Как вообще можно лечь в могилу и получать от этого такую бурю эмоций?! А один отрок даже выцарапывал свое имя на стене пещерной церкви! Застуканный мной толстый маленький подонок от испуга чуть не выронил ножик и бросился бежать. Решение мстить созрело немедленно. Я вспомнил, что вчера поднялся Сашка Апрель и демонстрировал всем военную дымовую шашку.
Шашку заложили в пещерной Тюрьме. Как только малолетние преступники, ведомые училкой, начали спускаться на нижний уровень Тюрьмы, Апрель чиркнул коробком. Из шашки повалил удушающий коричневый дым, а мы, выскочив наверх по другой лестнице, уселись наблюдать в «партере».
Дети шумной гурьбой заскочили в Тюрьму, и их настигло ядовитое облако. Не вполне понимая, что происходит, чихая и кашляя, они выскакивали наверх и разбегались в разные стороны. Хорошо, никто не свалился с обрыва.
Идиоты мы, конечно.
11 октября, воскресенье
Вчера приехала толпа народу. Наташка Мышонок приехала тоже. Помирились. Понаехавший пипл занял все пещеры, на Кухне ни пройти ни проехать. И все сидят там и ругаются. Скрипа с Гарри к вечеру орали так, что было страшновато за своды древней пещеры, вибрация временами была ощутимой даже на физическом уровне.
Я весь день, до трех пополудни, внизу у себя сидел. Наташка проводила Гену и Кирилла, зашла в гости. Несчастная она какая-то сегодня. Посидели, покурили травы, но веселее не стало. Варенья, которое у нее всегда с собой, покушали, но тоже не полегчало.
В очередной раз пришло ощущение, что с Мангупа пора сваливать и уезжать в Москву. Устал я что-то. Устал от отдыха, непонятно от чего, устал от безделья. Делать нечего в принципе — только думать, шляться и добывать всеми способами хлеб насущный. Можно писать, но в голову ничего не лезет совершенно. Внутренний кризис, из-за которого я здесь завис, видимо, еще не закончился, но и находиться тут в связи с этим вряд ли до сих пор так уж необходимо.
В город хочется. В Севастополь мотаюсь с превеликим удовольствием, скоро поеду снова. Но визиты туда чисто прагматичные — за едой, за телефонными звонками, за горячим душем, наконец. А в Москву, как ни крути, тянет. Надо возвращаться, чем-то заняться, вновь вернуться в общество — не сидеть же вечно здесь. А если и сидеть, то надо заняться чем-то, а чем можно здесь заниматься? Разве что варенье варить. А что, кстати, мысль! Можно же и без сахара варить — из кизила, барбариса, ежевики, яблок и груш диких. Терн вон поспел уже... Но как только я думаю, что вот, надо встать, собраться и поехать, как моментально все мысли о возвращении домой улетучиваются. Я просто не могу слезть с Мангупа. Потому что я пока не могу понять, зачем я здесь. В самом глобальном смысле.
На Кухне опять страшная ругань — Скрипа и Гарри возобновили разговор. И смех и грех. Скрипа талдычит свое вечное про счастье длиной в бесконечность, про внутреннее «я» и про то, что мы все немедленно должны стать детьми. Через каждые две фразы Скрипа повторяется. Гарри вообще не в себе — гонит несусветную чушь либо просто обкладывает Скрипу «приками». Друг друга оппоненты не слушают; что пытаются доказать, неясно; нить спора и разговора вообще утеряна. Пойду-ка я лучше спать.
12 октября, понедельник
Неподалеку от караимских виноградодавилен сидел человек и растерянно оглядывался по сторонам.
— Добрый день, — буднично поздоровался я и внимательно осмотрел незнакомца. Типичный бомж лет сорока, холщовый мешок вместо рюкзака, борода, глаза хитрющие. Не воняет. Но бомжей на Мангупе у нас еще не было. И быть не должно. Почувствовав свою миссию убрать его с горы, я приступил издалека.
— Закурить нету у вас, случайно?
— Добрый, говоришь? — посмотрел на меня человек. — Ни фига себе добрый. На!
И дал мне папиросу.
«Любопытно, курево есть», — подумал я и присел неподалеку на каменную стенку тарапана.
— Вы кто? Заблудились? Могу дорогу вниз показать. Кратчайшую.
— Не, местный я. С Богатого Ущелья. А что, шиповник есть тут?
— Есть, — оторопел я. — А зачем?
— Ты живешь тут и не знаешь, зачем шиповник? Да внизу в селах приемные пункты же! Там и кизил принимают. Денег можно поднять. Меня Петя зовут, кстати.
Он протянул свою заскорузлую ладонь, и мы подружились.
Петя немедленно извлек из мешка бутылку с мутной жидкостью, оказавшейся превосходным первачом, луковицу на закуску и принялся без умолку говорить. Оказалось, из-за каких-то трений с населением Богатого Ущелья Петя вынужден спрятаться на пару недель вдали от людей. Рассказал, что он хороший человек, пьет немного, с удовольствием курит дурь, любит работать, а особенно сдавать бутылки и собирать шиповник. В общем, наш человек.
Поселил Петю в Харьковскую, показал что где. Надо присмотреться, а то черт знает, что у него за «трения», вдруг убил кого.
Уехали Наташка Мышонок, Вика, Саня с приятелем, Остап, Надька и Клякса.
Наверху тоска и дождь вперемежку с туманом.
13 октября, вторник
Что-то на меня напала сегодня страшная хандра. Ничего не хочется, лежу весь день, читаю, размышляю, пишу. Дни идут по четкому распорядку, все предсказуемо. Все события происходят в основном вокруг еды — дрова, вода, приготовление, поедание. Все дни можно расписать по порядку: пробуждение, самокрутка, костер, приготовление пищи, еда, курение с чаем, умывание и выход наверх. Не важно куда, просто наверх. Гуляешь, смотришь, не приехал ли кто, заходишь в гости. Гостишь до вечера, потом домой, варишь либо разогреваешь еду, куришь, читаешь при свечах и засыпаешь. Вот и весь день.
Впрочем, кроме еды и гостей почти ежедневно, если вспомнить, случается какое-нибудь приключение. Сегодняшнее тоже связано с едой.
Гуляю, гляжу — крадется вчерашний Петька. Борода всклокочена, в руках здоровенный дрын.
— Ринго, — громким шепотом позвал он, — ты не еврей?
Ну всё, думаю, допился Петя, сейчас узнает мою фамилию и прибьет меня этой оглоблей, хрен ему что докажешь.
— Нет, — говорю, — а почему это тебя интересует?
— А потому, что здесь кабан шарится. Если ты не еврей, значит свинину будешь есть с удовольствием, так что присоединяйся. Мы его загоним и съедим.
