Эмма Донохью - Чудо
Она заставила себя обойти вокруг кровати и наклониться к его уху.
– Когда ваша дочь проснется, – сказала она, – упросите ее поесть, ради вас самих.
Малахия не стал возражать, он лишь покачал головой:
– Она наверняка подавится.
– Подавится от глотка молока? Но оно той же консистенции, что и вода.
– Не могу.
– Почему не можете? – допрашивала Либ.
– Вы не поймете, мэм.
– Так объясните мне!
Малахия испустил долгий прерывистый вздох:
– Я обещал ей.
– Обещали, что не будете уговаривать ее поесть? – опешила Либ. – Когда это было?
– Несколько месяцев прошло.
Умная девочка Анна связала руки любящему отцу.
– Но это было, когда вы считали, что она может жить без пищи, верно?
Унылый кивок.
– В то время у нее было хорошее здоровье. Посмотрите на нее сейчас, – сказала Либ.
– Знаю, – пробормотал Малахия О’Доннелл, – знаю. И все же я обещал, что никогда не стану просить ее об этом.
Какой еще глупец взял бы на себя подобное обязательство? Однако мало толку оскорблять человека, напомнила себе Либ. Лучше сосредоточиться на настоящем.
– Сейчас ваше обещание убивает ее. Наверняка его можно отменить?
Он скривился:
– Это была тайная и торжественная клятва на Библии, миссис Райт. Говорю это только для того, чтобы вы не винили меня.
– Но я все равно виню, – покачала головой Либ. – Виню всех вас.
Голова Малахии поникла, словно шее была не под силу ее тяжесть. Потрясенный бык.
Отважен на свой глупый лад – согласен рисковать многим, но только не нарушить слово, данное дочери. Предпочтет увидеть умирающую Анну, но не подвести ее.
– У меня все же остается надежда. – По его небритой щеке покатилась слеза.
Какая надежда? Что Анна вдруг попросит есть?
– Была и другая девчушка, лет одиннадцати, без признаков жизни лежавшая в постели.
Соседка? – недоумевала Либ. Или это история из газеты?
– И знаете, что сказал ее отцу Господь наш? – спросил Малахия с подобием улыбки на лице. – Не убоись. Не убоись, только верь, и она спасется.
Либ с негодованием отвернулась.
– Иисус сказал, она просто спит, и взял ее за руку, – продолжал Малахия, – и разве она не встала и не пошла ужинать?
Этот человек пребывал в таком глубоком сне, что Либ было не разбудить его. Оставаясь в неведении, он отказывался понимать, спрашивать, задумываться об обещании, данном Анне, отказывался делать что-либо. Разве быть родителем не означает совершать поступки, правильные или нет, а не ждать чуда? Оба они с женой – плохие родители, решила Либ, и поэтому Малахия заслуживает того, чтобы потерять дочь.
Бледное солнце низко маячило в небе. Неужели оно никогда не зайдет?
Восемь часов. Анна вся дрожала.
– Как долго… – бормотала она. – «Да свершится это. Да свершится это».
Либ попросила Китти нагреть у камина куски фланели и обложила ими Анну, подоткнув с обеих сторон. И тут она почувствовала резкий запах. «Тебя, – подумала она, – каждую поврежденную, отощавшую или опухшую часть твоего тела, каждый дюйм тела живой смертной девочки, оберегаю тебя».
– Ничего, если мы пойдем на мессу, детка? – войдя в комнату и склонившись над дочерью, спросила Розалин О’Доннелл.
Ана кивнула.
– Ты уверена? – спросил отец.
– Идите, – выдохнула девочка.
Уходите, уходите, мысленно повторяла Либ.
Но потом, после того как пара ушла, она устремилась за ними.
– Попрощайтесь с ней, – хрипло произнесла она.
О’Доннеллы вытаращили на нее глаза.
– Это может случиться в любой момент, – прошептала Либ.
– Но…
– Знаки бывают не всегда.
На лице Розалин застыла мучительная гримаса. Она вернулась к постели:
– Может быть, нам не стоит идти, детка.
Теперь Либ кляла себя. Единственный шанс, единственно возможный момент осуществить дерзкий план она упустила! Неужели у нее сдают нервы?
Нет, дело в чувстве вины за то, что она собирается совершить. Либ знала только, что должна позволить О’Доннеллам попрощаться с ребенком.
– Идите, мамочка. – Анна с трудом приподняла голову. – Идите на мессу ради меня.
– Пойти?
– Поцелуй меня. – Она обхватила опухшими руками голову матери.
– До свидания, милая. – Розалин наклонилась и запечатлела на лбу Анны поцелуй.
Либ, сидя поодаль, переворачивала страницы журнала «Круглый год», чтобы никто из них не догадался, с каким нетерпением она ожидает их ухода.
Малахия наклонился над женой и дочерью.
– Помолись за меня, папочка.
– Обязательно, – сипло произнес он. – Увидимся позже.
Анна кивнула, и ее голова упала на подушку.
Либ подождала, пока они не выйдут на кухню. Их голоса, голос Китти. Потом стук входной двери. Благодатная тишина.
Теперь можно начинать.
Либ поспешила в пустую кухню и нашла банку с молоком. Понюхала, проверяя, свежее ли оно, а потом отыскала чистую бутылку. Наполнив ее молоком, она заткнула бутылку пробкой и взяла костяную ложку. Нашлась также и овсяная лепешка. Либ отломила от нее кусок и завернула все в салфетку.
Вернувшись в спальню, Либ пододвинула стул поближе к Анне. Это ее спесь заставляет думать, будто ей удастся то, что не удавалось никому? Жаль, что так мало времени, поэтому потребуется больше усилий для убеждения. О Господи, если здесь вдруг появится Бог, научи меня говорить на языке ангелов.
– Анна, – произнесла Либ, – послушай. У меня есть для тебя послание.
– От кого?
Либ указала наверх. Глаза ее тоже были направлены вверх, словно рассмотрели на потолке видения.
– Но вы же не верите, – сказала Анна.
– Ты меня изменила, – достаточно искренне произнесла Либ. – Разве ты не сказала мне однажды, что Он любого может обратить?
– Это правда.
– Вот это послание: а что, если вместо тебя появится другая девочка? – (Анна широко раскрыла глаза.) – Если бы ты проснулась завтра и обнаружила, что ты – другой человек, девочка, не совершившая ничего плохого, тебе бы это понравилось? – (Анна кивнула, как малое дитя.) – Ну вот, это святое молоко. – Либ торжественно подняла бутылку, как сделал бы это священник перед алтарем. – Особый дар от Бога.
Девочка смотрела не моргая.
Что заставляло Либ верить, будто все это правда? Разве божественный солнечный свет не напитал божественную траву, разве божественная корова не сжевала божественную траву, разве она не напоила божественным молоком своего божественного теленка? Разве все это не дар? Либ помнила то ощущение, когда из ее грудей сочилось молоко, стоило ей услышать попискивание дочери.
– Если ты это выпьешь, – продолжала она, – то перестанешь быть Анной О’Доннелл. Сегодня ночью Анна умрет, и Бог примет ее жертву и встретит ее с Пэтом на небесах. – (Девочка не пошевелилась. Ее лицо ничего не выражало.) – Ты станешь другой девочкой. Новой. В тот самый момент, как выпьешь ложку этого святого молока. У него такая сила, что твоя жизнь начнется заново, – сказала Либ. Она говорила быстро, запинаясь. – Ты станешь девочкой по имени Нэн, которой только восемь лет и которая живет далеко-далеко отсюда.
У Анны был мрачный взгляд.
Вот сейчас все рухнет. Конечно, девочка достаточно умна, чтобы раскусить эту выдумку, если захочет. Либ может сыграть только на том, что Анна отчаянно ищет выхода, жаждет изменить историю своей жизни и готова испробовать любую невероятную вещь наподобие лоскутка, привязанного к волшебному дереву.
Одно за другим шли мгновения. Либ затаила дыхание.
Наконец мутные глаза загорелись огнем.
– Да!
– Ты готова?
– Анна умрет? – Шепотом: – Обещаете?
Либ кивнула.
– Анна О’Доннелл умрет сегодня ночью.
Ей пришло на ум, что девочка, на свой лад весьма разумная, подумала, будто Либ даст ей яда.
– Пэт и Анна, вместе на небесах?
– Да, – ответила Либ.
Кем он был, в конце концов? Невежественным, одиноким парнишкой. Изгнанные чада Евы.
– Нэн, – с мрачным удовольствием повторила Анна. – Восемь лет. Далеко-далеко отсюда.
– Да. – Либ прекрасно сознавала, что использует в своих интересах предсмертное состояние ребенка. В тот момент она была девочке не другом, а скорее строгим наставником. – Доверься мне.
Когда Либ достала бутылку с молоком и наполнила ложку, Анна немного отстранилась.
Теперь никакого подбадривания, только строгость.
– Это единственный путь. – Что там Берн сказал про эмиграцию? «Цена новой жизни». – Дай покормлю тебя. Открой рот.
Либ была искусительницей, ведьмой. Какой ущерб нанесет Анне этот глоток молока, снова приковывая ее дух к телу. Нужда, желания и муки, риск и сожаления, вся нечестивая сутолока жизни.
– Подождите. – Девочка подняла руку.
Либ вздрогнула от ужаса. Ныне и в час смерти нашей.
