Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра
Найдется ли у вас время вникнуть в технику закрепления лент и не сможете ли вы прихватить с собой немного цветного пластика? Надеюсь, конечно, что вы по-прежнему намерены приехать сюда. Лучше всего взять желтый пластик как можно ярче, только узнайте сперва, не метит ли кто таким цветом белощеких казарок или канадских гусей, а то выйдет путаница. Я мог бы запросить управление охоты и рыболовства в Оттаве, но это так отдаленно относится к поручению, которое я теперь выполняю, и боюсь, что один из тамошних болванов сочтет это сентиментальной чепухой и велит мне заниматься моими прямыми обязанностями. Отчего и пишу вам.
С приветом Рори".
Ну, а как быть с письмом к матери? Для успеха его замысла необходимо, чтобы она зимой осталась на Барре. Она так же страстно увлекалась казарками, как и он, и Рори знал, что ее нетрудно увлечь проблемой ман-тай-о. Но вправе ли он просить ее об этом? Вправе ли вынуждать остаться на целую зиму на Барре?
Он начал с описания Белощека и трудной задачи, которую тот перед ними поставил. "Вопрос в том, — писал он, — какой из мотивов окажется сильнее - любовь к подруге или же к морю и Барре". Потом поведал свой план пометить гуся, чтобы его после можно было опознать. "Надеюсь, ты сможешь помочь нам зимой в наблюдениях за гусиными стаями на Барре,- писал он, — но знаю, у тебя есть трудности личного свойства..." Тут он запнулся на несколько минут, не зная, как завершить фразу, потом закончил: "...которые могут помешать тебе остаться там на зиму".
Он перечитал письмо. Слишком вяло и неопределенно. Он должен убедить мать остаться на Барре.
И он приписал еще один абзац: "Конечно, решение целиком в твоих руках, но нынешняя проблема настолько увлекательна и имеет такое громадное значение для биологической науки, что я чувствую себя вправе просить тебя не покидать Барру. Без пристального наблюдения за стаями Барры наши шансы сокращаются наполовину. Кроме тебя, нет никого, кто мог бы выполнить это. Я не намерен темнить и ходить вокруг да около. Я прошу тебя остаться. Ладно?"
Он наклеил на конверт марку авиапочты. Теперь, если оно не застрянет здесь, в Кэйп-Кри, в ожидании самолета и мать напишет без промедления, он получит ответ через две-три недели.
Судьба не отнеслась благосклонно к намерению Рори избегать Кэнайны. В тот вечер он с Джеком часа два опрашивал охотников, сколько гусей они добыли за весну. Когда же вернулся к Рамзеям, застал там Кэнайну.
— Не спешите к себе, Рори, — сказала Джоан Рамзей. — Я как раз варю кофе.
Рори остановился в дверях гостиной.
— Привет, Кэнайна, — сказал он.
По ее губам промелькнула улыбка. Но она тут же отвернулась. А он сел на стул возле самых дверей.
- Кэнайна пришла за книгами, - объяснила Джоан Рамзей. - Хочет открыть здесь школу.
Рори заметил в холле у входа картонку с книгами.
— Чудесно, — сказал он. — И где же вы собираетесь ее устроить?
— В церкви, — ответила Кэнайна.
— Чему вы будете их учить?
— Ну, у меня скромная программа. Дети проводят в поселке слишком мало времени, чтобы их можно было многому научить. Только три-четыре месяца в году. Английскому, пожалуй, да, может быть, немножко арифметике. Даже если они усвоят только это, их жизнь станет чуть-чуть полегче, чуть-чуть полнее.
- А почему так мало учеников в интернате в Мусе?- спросил Рори у Кэнайны. — Там у учителей достаточно времени, чтобы добиться большего.
— Лишь немногие родители отпускают туда детей. Да и для самих детей куда важнее остаться с родителями, освоить лес, научиться охотиться, ставить ловушки, научиться всему тому, что поможет им добывать себе средства к существованию, когда они станут взрослыми. Вот что должно быть превыше всего. Слишком хорошее образование вызовет у них недовольство жизнью, которую они ведут, а иной жизни для них нет. Уж я-то знаю.
Тут встала Джоан Рамзей.
— Давайте не будем начинать все сначала, — сказала она, направляясь в кухню за кофе.
Они разговаривали целый час, перескакивая с охраны бобров на легенды индейцев кри и эскимосов, педагогические теории Джона Дьюи и многое другое, чего Рори не упомнил. Забыл потому, что все его внимание было сосредоточено не на самой беседе, а на том, с каким знанием и пониманием предмета принимала в ней участие Кэнайна. Говорила она спокойно, временами вскидывая голову, чтобы подчеркнуть что-то, и ее волосы при этом матово поблескивали. Когда разговор окончился, Рори взял картонку с книгами и через поселок проводил Кэнайну до самой ее хибарки. У входа она взяла книги.
— Спасибо, — сказала она. — Никак не ожидала провести такой приятный вечер.
— Я... я тоже... не ожидал, — сказал он, запинаясь. Потом она вошла в хибарку, и парусиновая занавеска опустилась за ней.
И в тот самый миг, когда она скрылась, Рори понял, что любит ее. С оглушительным ощущением, от которого у него задрожали колени, осознал он, что обрел неистовую силу и абсолютную бесповоротность настоящей любви. В этот вечер его не могли сбить никакие физические побуждения; любовь пришла или, по крайней мере, стала ясна ему без единого прикосновения. Теперь ему стало понятно и то, что случилось вчера на берегу Кишамускека, когда его внезапно словно сковал паралич: где-то в глубине души, подсознательно он уже тогда все знал.
Он шел обратно, едва разбирая дорогу в тусклом свете луны. Мягкий ночной ветерок, отдававший мхами окрестных болот, шуршал по брезенту темных, безмолвных индейских хибарок. Но даже в эти первые хаотические секунды прозрения, когда его бросало из стороны в сторону, точно пьяного, в мозгу стояло совершенно отчетливое сознание, что он никогда не сможет жениться на Кэнайне Биверскин.
Медленно шел он к дому Рамзеев, но ему не хотелось идти туда, он повернул к реке и уселся там на каменную глыбу. Ночь была тиха, только чуть слышно плескались волны о берег да порой лаял пес, которому не давал заснуть голод, — больше никаких звуков не было.
Жениться на ней было немыслимо. Конец его мечтаниям и планам, которые он с детства строил на Барре, когда решил покинуть родной край и искать успеха в большом мире. Слишком тяжек был труд, слишком много потрачено времени, чтобы теперь поставить все под удар, взяв в жены индианку. Его собственное происхождение и без того создавало немалые помехи, и это будет сказываться всю жизнь, потому что никто не может напрочь отбросить привычки и нормы, усвоенные с детства. Ему нужна жена из хорошей семьи, благовоспитанная и обходительная, которая помогла бы ему стереть следы прошлого, а не такая, которая, вроде Кэнайны, лишь усугубляла бы трудности его жизни.
Кэнайна могла стать хорошей женой и подругой по всем статьям, кроме одной — расы. Умна, хороша собой и даже, если ей дать возможность, могла бы стать прекрасной хозяйкой дома. Но его общество никогда не даст ей этой возможности. Рори знал, что произойдет, если он женится на ней. Как с супругой профессора, с Кэнайной будут обходиться очень вежливо, может, даже и чересчур, но ее никогда не признают своей. А про него будет известно, что он тот самый биолог, который однажды летом поехал на север и вернулся оттуда женатым на скво, правда, красивой, но... скво. И когда представится возможность для повышения по службе, где-то за сценой соберется совет, и начальство примется взвешивать его заслуги и прегрешения, и тогда жена-индианка будет первым пунктом в списке его прегрешений.
Он вспомнил мать и как она отравила себе жизнь из-за одной ошибки, выйдя замуж за человека не своего класса. С горечью думал он, что мог бы жениться на потаскушке с кроличьими мозгами, вроде Пегги Макнил, не услышав ни одного упрека, но Кэнайна Биверскин должна была остаться за пределами его общества, потому как в верхних слоях ее кожи содержалось чуть больше цигмента меланина. Он принадлежит к роду, ведущему стадный образ жизни, и должен жить и трудиться вместе с себе подобными, и, чтобы добиться их расположения и обеспечить тем самым себе дальнейшее продвижение, он должен почитать взгляды и убеждения ближних как свои собственные.
Рори встал и поплелся домой вверх по откосу.
Он был влюблен, но не испытывал радостного подъема, лишь отчаяние и сознание поражения. Как легко было ему осуждать несправедливость, жертвой которой стала Кэнайна, и в ореоле собственной непогрешимости клеймить расовый фанатизм сограждан. Это было легко, потому что он выступал с безопасных позиций стороннего наблюдателя, неуязвимого случайного свидетеля, а не участника событий. Теперь он сам очутился на арене, сам был втянут в борьбу, и расовый вопрос стал выглядеть совсем иначе.
