Тони Магуайр - Только не говори маме. История одного предательства

– У нас вечеринка, – донесся голос моего друга из того мира, который я покинула несколько недель тому назад и который теперь казался таким далеким. – А ты что делаешь?

«Сижу с двумя трупами и своей матерью», – так мне хотелось ответить, но вместо этого я сказала:

– Выпиваю.

И на этом оборвав разговор, снова поднесла бутылку к губам и жадно глотнула.

На следующий день мать перевели в другую палату, и еще два дня я просидела возле нее. На третьи сутки она умерла. Был ранний вечер, и я вышла ненадолго в комнату отдыха; от усталости мои глаза закрылись, и я погрузилась в легкую дрему. В полузабытьи я почувствовала присутствие медсестры и без слов поняла, почему она здесь.

– Она умирает, Тони, – объявила медсестра, положив руку мне на плечо.

Я поднялась и последовала за ней в палату к матери. Она была неподвижна, дыхание прерывисто, глаза закрыты. Ее веки даже не дрогнули, когда я взяла ее руку, уже с посиневшими пальцами.

– Она слышит меня? – спросила я.

– Мы считаем, что слух уходит в последнюю очередь, – был ответ. – Не волнуйтесь, Тони, я останусь с вами, если вы захотите.

Я пошла звонить отцу. Не застав его дома, попыталась позвонить по второму номеру, в клуб «Британский легион».

– Мама умирает, умирает сейчас, – удалось мне выдавить из себя, а потом, ради нее, добавила: – Ты придешь?

– Ты же знаешь, я не могу вести машину в темноте, – произнес он голосом, уже нечетким от алкоголя.

В трубке слышались звуки музыки и смех. Не веря своим ушам, я посмотрела на телефон и повторила, что мать умирает. Сказала, что она бы хотела его видеть, что он может взять такси, потому что еще одну ночь она не проживет.

С узнаваемой интонацией окончательного ответа он произнес:

– Ну, ты ведь там? А я что могу сделать?

Потрясенная его реакцией, я хотела крикнуть: «Да просто побыть здесь, ты, эгоист, грязный сукин сын. Проститься с ней, дать ей уйти с сознанием того, что ты любил ее, что не зря она пожертвовала всем ради тебя». Вместо этого я молча повесила трубку и вернулась к матери.

– Папа едет, – солгала я и, глядя на медсестру, выразительно покачала головой.

Периодически ее дыхание останавливалось, и я со смешанным чувством горечи и облегчения встречала каждый момент ее робкого возвращения к жизни. Это тянулось несколько часов.

Помня слова медсестры о том, что слух уходит в последнюю очередь, я продолжала говорить с матерью, вспоминая нашу прежнюю жизнь, какие-то эпизоды, которые могли вызвать у нее улыбку, если бы она пришла в себя. Я хотела, чтобы последние слова, которые она услышит, были приятными. Чтобы они стали ее последними воспоминаниями, которые она могла бы забрать с собой.

Прощальная ночь прошла без отца, человека, которого она так любила на протяжении полувека. Вместо него рядом с ней были я, ее дочь, которую она так часто отвергала, и дежурная медсестра. Тем горше для меня был ее уход.

В ту ночь я молча проклинала своего отца. Это был его последний грех, и я молила о том, чтобы мать не пришла в сознание и не узнала о нем. Пусть умрет со своей мечтой, думала я. Конец наступил с рассветом: в ее горле заклокотало, последовал вздох. Дыхание покинуло ее тело тихим стоном, и я, все еще державшая ее руку, поняла, что все кончено.

Я почувствовала, как во мне шевельнулся призрак Антуанетты, и подумала о том, что теперь ничто не мешает ему мирно заснуть. Воспоминания покинули меня, и полусонному сознанию открылась реальность: я по-прежнему сидела в кресле возле навечно уснувшей матери. Я была голодна; и мне даже казалось, будто я ощущаю дрожжевой аромат свежеиспеченной пиццы. Перед глазами возникла аппетитная лепешка с расплавленным сыром и острой начинкой из салями на клетчатой скатерти, а рядом бутылка красного вина. Картинка была настолько реальной, что напоминала галлюцинацию. Пожалуй, самое время для сэндвича с тунцом, сказала я себе и, покинув мать, вышла в холл в поисках кофе.

Наконец-то, впервые за долгие годы, я смогла объективно оценить свои отношения с родителями. Я снова задалась вопросом, почему не порвала с ними еще несколько лет тому назад. Однозначного ответа не было; возможно, как я сказала об этом священнику, мне была необходима иллюзия существования нормальной семьи. Была бы моя жизнь другой, выбрала бы я ту же дорогу, если бы однажды нашла в себе смелость уйти от них навсегда? Была ли любовь к матери моей силой или все-таки слабостью? И как долго собирался преследовать меня призрак Антуанетты? Мне почему-то вспомнилась беседа с психиатром во время одного из сеансов терапии, когда мне задавали подобные вопросы.

– Можно построить дом и сделать его красивым, обставить изысканной мебелью. Можно превратить его в символ благополучия и успеха, как я сделала это со своей квартирой в Лондоне, или в уютный домашний очаг, наполнив его счастьем. Но, если не позаботиться о крепком фундаменте, на котором он будет стоять, с годами проявятся все трещины. Конечно, в отсутствие бурь и потрясений такой дом простоит вечно, но под гнетом неблагоприятной внешней среды рухнет, потому что был плохо построен.

Сделайте качественную облицовку, и тогда никто не заметит огрехов каркаса. Покрасьте дом, повесьте дорогие шторы, и отсутствия фундамента не заметит никто, кроме оценщика, – устало улыбнулась я терапевту, – или кроме нас самих, если мы говорим об одушевленном доме.

Это был мой тщательно скрываемый секрет, но он же был и ответом на мучившие меня вопросы. Во взрослой жизни мне пришлось идти именно той дорогой, которую я выбрала, чтобы выжить. Я всегда знала пределы своих возможностей и пыталась не выходить за эти рамки, что чаще всего мне и удавалось. С пониманием самой себя я и уснула.

Эпилог

В маленьких городках Ирландии, таких как Ларн, свои похоронные традиции. Мужчины в темных костюмах, с черными повязками на руках, в черных галстуках и белых рубашках идут за гробом: этот исключительно мужской эскорт символизирует уважение к покойному, отправляющемуся в свой последний путь. Следом едут машины со священником и скорбящими женщинами. Женщины доезжают только до кладбища и поворачивают назад, их обязанность – приготовить еду для мужчин, которые вернутся поминать усопшего. Женские руки не поднимают комья земли, чтобы бросить их на крышку гроба, женские глаза не видят, как гроб опускают в могилу. Женщины приходят на кладбище на следующий день, восхищаются цветами, которые разложены на земляном холме, и прощаются с покойным.

Кутаясь в пальто под пронизывающим октябрьским ветром, я вышла из дверей похоронного бюро, где прошла траурная церемония. Мать лежала в открытом гробу, и ее лицо было спокойным и умиротворенным.

Мой взгляд скользил по лицам людей, пришедших на похороны, друзей, которые любили и ее, и меня, а потом остановился на отце и его приятелях. Мне стало любопытно, кто из них пил с ним в ту ночь, когда я просила его приехать в хоспис. Эти мужчины, которые на публике поддерживали скорбящего вдовца, знали, что она умерла без него. Именно они должны были нести гроб и составлять похоронную процессию.

Я прошла мимо машины, в которой должна была ехать на кладбище, и решительным шагом двинулась к отцу. Теперь, когда мама умерла, а вместе с ней ушел и призрак моего далекого детства, мы с ним остались один на один. И я уже не чувствовала детского страха, когда твердо посмотрела ему в глаза, не обращая внимания на его трусливую улыбку. Я просто сказала: «Они пойдут за мной» – и жестом показала на его окружение.

Он посторонился, и уже без слов было ясно, что он в конце концов утратил контроль надо мной и моей жизнью, а мои чувства к нему умерли в хосписе. Он покорно занял место в шеренге своих собутыльников. Я подождала, пока они поднимут гроб, водрузят его на свои плечи и начнут свою медленную процессию. Я расправила плечи, как когда-то в детстве, и пошла за гробом матери, возглавляя мужской конвой.

Это моя рука, а не отцовская, подняла первый ком земли и рассыпала его на гроб, и я была единственной женщиной, которая простилась с матерью на краю могилы.

Потом я развернулась и, по-прежнему одна, вышла из ворот кладбища к поджидавшей меня машине.

На следующий день я вернулась в Англию, в тот мир, который на время оставила. Вернулась с сознанием того, что навсегда распрощалась с Антуанеттой, призраком моего детства.