Тони Магуайр - Только не говори маме. История одного предательства

Постепенно я научилась смотреть на себя глазами окружающих и поняла, что стала для всех невидимкой, исчезновения которой никто и не заметит. Я была настолько замарана, что люди боялись испачкаться об меня одним лишь признанием факта моего существования.

У меня не только ничего не было, я сама была ничем. И все-таки крохотный осколок гордости еще сидел во мне, мешая полностью раскрыть свои чувства. Я никогда и не говорила о них, словно надеясь, что, непроизнесенные, они прекратят свое существование.

Я услышала, как вздохнула медсестра, прежде чем задать следующий вопрос:

– А что случилось с ребенком?

Возможно, она предполагала, что я все-таки родила, а потом подбросила младенца кому-то под дверь. Я почему-то разозлилась оттого, что она могла подумать обо мне такое.

– Меня направили на аборт, – смело ответила я; от пятнадцатилетних девочек таких слов не ждали.

– Антуанетта, если тебя отпустят, ты снова попытаешься покончить с собой? – спросила медсестра, хотя никто и не ждал моего ответа, зная, что я не остановлюсь.

Священник взял адрес места моей работы и пообещал забрать мои вещи, а медсестра принесла мне холодное питье, после чего я провалилась в глубокий сон под аккомпанемент постоянного шума в ушах – последствия тех ядов, которыми напичкала свой организм. Когда я снова проснулась, у моей кровати сидел уже другой человек.

– Антуанетта, хочешь пить? – мягко спросил он, заметив, что мои веки дрогнули.

– Чаю, – прохрипела я в ответ.

Язык казался слишком большим для моего рта, а горло болело. Шум в ушах ослаб, но голова раскалывалась от пульсирующей боли.

– Можно болеутоляющее? – жалобно попросила я.

– Лучше обойтись без лекарств, – ответил он. Потом, словно решив, что я заслуживаю объяснения причины, продолжил: – Нам пришлось потрудиться, чтобы откачать из тебя весь аспирин. – Он выдержал паузу и снова продолжил: – Антуанетта, я врач, но врач-психиатр. Ты понимаешь, что это значит?

Я кивнула головой. Мне было совершенно все равно, кто он такой: я просто хотела выпить чаю и снова уснуть. Однако он, похоже, еще не все сказал.

– Я договорился о твоем переводе в местную психиатрическую клинику. Там знают, как лечить такие состояния. Ты больна, у тебя тяжелая депрессия.

С этим заявлением я вполне могла согласиться. Он потрепал меня по плечу, заверил в том, что вскоре я поправлюсь, и ушел. Но я не верила в его заверения. Вскоре меня, в больничной одежде, с моим чемоданом, который привез священник, погрузили в карету «скорой помощи» и доставили в клинику для душевнобольных в Пердисберне.

Мы проехали мимо массивного здания из красного кирпича, где в викторианскую эпоху размещалась богадельня, а ныне содержались пациенты длительного срока лечения, и остановились возле одноэтажного корпуса. Это было новое психиатрическое отделение, куда меня и определили. Я оказалась самой молодой пациенткой за последние годы.

В тот первый вечер я даже не обратила внимания на окружающую обстановку. Еще не оправившаяся от последствий передозировки, я проспала до утра, пока меня не разбудили. Шторку у моей кровати отдернули, и бодрый голос сказал, чтобы я вставала, умывалась и шла завтракать. Я открыла глаза и увидела прямо над собой молодую медсестру с такой открытой и дружеской улыбкой, что невольно улыбнулась ей в ответ. Рядом с ней стояла высокая изящная блондинка с виду на несколько лет старше меня, и медсестра представила ее мне:

– Это Гас. Она тебе все покажет.

На этом она удалилась, оставив нас вдвоем. Постоянная болтовня Гас была для меня спасением. Я могла спокойно отмалчиваться, потому что она прерывалась лишь на то, чтобы глотнуть воздуха для новых словоизлияний или чтобы разразиться нервным звонким смехом. Этот смех, как я вскоре узнала, был обратной стороной депрессии.

Гас показала мне ванные комнаты, подождала, пока я умоюсь и оденусь, потом провела меня в маленькую столовую. Постепенно я начала ориентироваться в пространстве и могла оценить обстановку. И палата, и столовая были окрашены в пастельные тона, большие окна впускали много света, и помещение казалось просторным и спокойным. Пациенты уже сидели за столами, и Гас быстро познакомила меня со всеми двадцатью. Я была наслышана об ужасах, что творятся в психлечебницах, о том, что, раз попав в эти стены, люди уже не выходят оттуда. Но я никогда не слышала о новом психиатрическом отделении.

Контингент выглядел вполне нормально. Пациенты обоих полов в возрасте от подросткового до пожилого оказались в клинике, как я вскоре узнала, в силу самых разных житейских обстоятельств. Впрочем, чаще всего они попадали сюда в результате депрессии и алкогольной зависимости. Эти недуги косили людей вне зависимости от их возраста и социального статуса.

За то время, что пробыла в клинике, я успела узнать истории почти всех пациентов. Среди них была и жена успешного агента по недвижимости, которая страдала от вечных унижений со стороны мужа, тайного бабника и алкоголика. Так же, как и я, она приняла сильную дозу лекарств. Однако, в отличие от меня, сделала это неосознанно. В состоянии сильного опьянения она просто забыла, сколько таблеток транквилизатора уже выпила, и продолжала увеличивать дозу. Была здесь и молодая пара; влюбленные познакомились в этой же клинике год тому назад, тогда они оба лечились от алкоголизма. Встретившись, они полюбили друг друга, потом вместе выписались. Но, вместо того чтобы рука об руку идти к новой жизни, заглянули в ближайший паб.

Некоторые пациенты пребывали в апатии под воздействием транквилизаторов, которыми гасили депрессию, с тем чтобы врачи могли приступить к непосредственному лечению. Одна женщина особенно заинтересовала меня. С копной ярко-рыжих волос, кремовой кожей и зелеными глазами, она была самой красивой в нашей группе и самой тихой.

За едой мой взгляд невольно скользил в ее сторону. Однако она ни разу не взглянула на меня, не оторвала глаз от своей тарелки. Казалось, она совершенно не замечала ни окружающей обстановки, ни собратьев по несчастью, и ее тупое безразличие лишь разжигало мой интерес.

В конце завтрака медсестра подошла к ее столику, нежно взяла ее за руку и повела обратно в палату. Там ее усадили в кресло, укрыли колени пледом, и она так и сидела долгие часы, уставившись в одну точку.

Меня распирало от любопытства, и при первой же возможности я спросила у Гас, кто эта женщина.

– Она жена доктора, – сказала Гас. – Если бы не это, ее бы здесь не держали.

– А что с ней? – спросила я.

– Не знаю, но некоторые женщины впадают в очень сильную депрессию после родов, и она здесь уже больше года. Когда ее принимали, она еще разговаривала, а вот в последнее время все молчит.

– Она поправится? – спросила я, но, уже задавая этот вопрос, знала, что улучшения не будет.

Меня почему-то очень заинтересовала судьба этой женщины. Она вызывала во мне и любопытство, и жалость. Я знала о существовании иной реальности, где можно было исчезнуть, когда живой мир уже не представлял интереса, но инстинктивно чувствовала, что ее сознание находится сейчас в куда более далеком измерении, чем то, где успела побывать я сама.

– Ну, если ей не станет лучше, ее переведут отсюда; так всегда бывает, если пациент не реагирует на лечение.

Гас, похоже, была безразлична к судьбе женщины, и я, не желая знать, куда переведут бедняжку, прекратила расспросы.

После завтрака дежурная медсестра выяснила у меня историю болезни и попросила не покидать палату, поскольку меня должен был осмотреть доктор, чтобы назначить лечение. Через час у меня состоялась первая встреча с психиатром. Пока я говорила, он делал записи, но, стоило мне расслабиться в его обществе, он задал один-единственный вопрос, который свел на нет наши будущие отношения.

– Антуанетта, тебе когда-нибудь доставляли удовольствие сексуальные домогательства отца?

И даже когда я ответила: «Никогда», он продолжал настойчиво расспрашивать об этом.

– Не может быть, ведь ты подросток, и у тебя должны быть какие-то желания.

В этот момент я отключилась, и его голос просто поплыл в воздухе, не проникая в мое сознание. Я не стала рассказывать ему о городе, который отверг меня, о своем унижении и отчаянии, об утрате надежд, о том, что до сих пор жду материнской любви. Не призналась я и в том, что душа кричала от боли всякий раз, когда окружающие хлестали меня своим презрением. Что на время забыла слова судьи и, посмотрев на себя со стороны, увидела в себе преступницу. Теперь на мне была другая маска – не прилежной школьницы и счастливого ребенка, а человека подозрительного и равнодушного к помощи.

Мне дали тесты на проверку IQ, спросили, слышу ли я голоса, приказывающие мне совершать те или иные поступки. Последним был вопрос: чувствовала ли я, что люди говорят обо мне?