Артем Гай - Всего одна жизнь
В зеленом квадрате тускло желтело йодом операционное поле. С равномерным гудением и тихим стуком работал аппарат искусственного дыхания — вдох, выдох… Борис лежал на боку, невидимый, весь прикрытый простынями. И обнаженный участок тела, неподвижный и странно выпуклый, совсем не походил на живую плоть. На часть человека, который каких-нибудь сорок минут назад, стараясь скрыть волнение, сам лег с улыбкой на каталку, отвозившую его в операционную.
Но Федор Родионович не мог отрешиться от ощущения (мыслью он проник уже под эту желтую пелену кожи, и то, что испытывал сейчас, стоя у стола со скальпелем в руке, было именно непривычным ощущением), что перед ним лежит здоровый человек. Жертвующий своей почкой здоровый человек. И эту жертву принимал не только брат-близнец, но и он, Федор Родионович. Он не колебался, но секунду-другую стоял неподвижно со скальпелем, занесенным над операционным полем. Потом твердым непрерывным движением разрезал кожу.
— Начали, — тихо сказал Ардаров анестезиологам и стал накладывать зажимы на кровоточащие места. Кирш двинулся в соседнюю операционную, где должны были начать параллельно.
Федор Родионович работал спокойно, вроде бы даже не торопясь. Ассистенты старательно помогали ему. Несмотря на то что в операционной было более десяти человек, слышалось только глухое подвывание и постукивание дыхательного аппарата и сухой треск коагуляции. Изредка анестезиолог вполголоса отдавал распоряжения своим помощникам. Хирурги молчали. Операционная сестра подавала инструменты, не дожидаясь требования, внимательно следя со своего возвышения за тем, что происходит в ране.
К почке подошли быстро, осторожно по всей окружности высвободив ее из жировой капсулы. Главное ожидало впереди. Необходимо было, не раня, выделить почечную артерию до места отхождения ее от аорты, а вену — на протяжении семи-восьми сантиметров. Потом, при пересадке, каждый этот сантиметр обернется лишним шансом к спасению больного…
Однако что это? Федор Родионович болезненно поморщился под маской. Начинается… Почечная вена удвоена! Вместо одного толстого ствола, который предстоит вшить в подвздошную вену Жени, темнели два тоненьких. Они шли от почки рядом, и каждого из них в отдельности было явно недостаточно для вшивания. С недобрым, щемящим предчувствием Федор Родионович стал выделять артерию, переложив освобожденную почку в ладонь ассистента. Ардаров и Прасковья Михайловна тоже увидели две злосчастные вены, но молчали. Да и что здесь было сказать!
Все так же «дышал» за Бориса аппарат, вполголоса переговаривались анестезиологи, санитарка собирала и складывала для взвешивания окровавленные салфетки, диспетчер Кирш появлялся в операционной и исчезал, мирный плеск воды доносился из предоперационной, где готовился включиться в операцию еще один хирург — на промывание почки… Но трое у стола ничего уже не видели и не слышали. Весь мир для них сузился до величины этой зияющей раны, в которой пульсировали и сокращались живые человеческие ткани, вдруг отделившиеся от конкретного человека. Рана существовала сама по себе — противоестественный, самостоятельный мир почечной области, в котором оказалась раздвоенная вена.
Артерию обнажили легко, без помех, и Федор Родионович принялся за вены. Оба ствола рядышком чернели на желтовато-белесом фоне жировой клетчатки, а на расстоянии трех-четырех сантиметров от почки могло даже показаться, что это один ствол.
— Черт возьми! — выругался Федор Родионович. Это были его первые слова после начала.
— Аортографией не выявить удвоения вен, — словно оправдываясь, тихо и потерянно сказал Ардаров.
Федор Родионович работал молча. На что он надеялся, как думал выйти из положения? Скорее всего продолжал механически, решений никаких не было.
— Фу-у! — вдруг выдохнул он громко и, положив руки на края раны, выпрямился у стола. Столько радости и облегчения прозвучало в этом выдохе, что ассистенты, ничего еще не понимая, представили все же, что творилось на душе профессора с момента обнаружения этих проклятых вен.
Все остальные в операционной, и вовсе ни о чем не подозревавшие, с удивлением вскинули головы. На секунду все замерло в операционной. Работал один аппарат.
— Сливаются, — громко произнес Федор Родионович. И снова склонился к ране.
И опять каждый занялся своим делом, словно и не было этих нескольких минут высочайшего напряжения. Позже кто-нибудь из операторов скажет, наверное: «Эти удвоенные вены доставили несколько неприятных минут…» А может быть, и этого не скажут — неизвестно, сколько еще таких же, а возможно, и еще более драматичных минут предстояло пережить до конца операции.
Уже выделяя мочеточник, Федор Родионович спросил:
— Как дела у Германа Васильевича?
Кирш негромко доложил:
— Подготовка ложа заканчивается. Для промывания почки все готово.
Итак, половина дела сделана. Но опять же — главное впереди! Всегда оно впереди, а все выполненное сказывается лишь малой его частью.
Герман с Валентином Ильичом заканчивали подготовку подвздошных кровеносных сосудов для подключения к ним здоровой почки. Операция Жени Харитонова началась немного позже: Лидия Антоновна была крайне осторожна, не форсировала наркоз, избегая лишних перегрузок для слабого организма. Но, несмотря на задержку, Герман не спешил — у него здесь дел было все же поменьше, чем у Федора Родионовича; должны поспеть. Внимательно разобрался в сложной анатомии, тщательно перевязал капроновыми нитями, перед тем как пересечь, все лимфатические веточки, густо оплетающие артерию. Все это будет очень важно потом, после операции…
Для анестезиологов самым трудным и ответственным был наркоз Жене. Они хорошо понимали, что удача всей операции пересадки во многом зависела от них: смогут ли они обеспечить жизнедеятельность отравленного, истощенного организма в условиях тяжелого оперативного вмешательства. И они старались вовсю.
Все в операционной чувствовали себя соучастниками чрезвычайного события: события, в котором одно человеческое существо — на самой грани жизни и смерти, а другое — с радостной готовностью жертвует здоровьем ради спасения первого. И не имело значения, что никто здесь не знал этих людей вне больницы, не представлял их сейчас как конкретных братьев Харитоновых — чьих-то сыновей, чьих-то возлюбленных.
Снова появился Кирш.
— Там уже почти готово, — сказал он Герману.
— У нас тоже.
Алексей Павлович наклонился к Лиде:
— Профессор интересовался состоянием реципиента. Я сказал — вполне приличное.
— Спасибо. Ты меня успокоил, — бросила она, не оборачиваясь.
— Ну, ну, не плачься, — подбодрил Кирш и заторопился в соседнюю операционную.
Медленно, но неуклонно операция двигалась к своей кульминации.
— Ну, что там? — спросил Федор Родионович.
— Все готово.
Перевязать и пересечь артерию и вену — дело одной минуты. И вот в руках профессора, в стороне от стола и распростертого на нем тела, — почка. Ее нужно еще промыть специальным холодным раствором, чтобы снизить в ней температуру и уменьшить потребность почечной ткани в кислороде, помочь ей выжить до момента, когда кровь снова принесет ей жизнь — кровь другого человека, в другом теле.
Ардаров и Прасковья Михайловна заканчивали операцию Бориса, когда Федор Родионович, перейдя в соседнюю операционную, начал вшивать артерию здоровой почки в подвздошную артерию Жени. Операция продолжалась немногим больше часа, но Федор Родионович ощущал тяжесть и усталость во всем теле, словно провел за операционным столом уже несколько часов. В последнее время он часто испытывал подобное, особенно в случаях тяжелых или необычных, когда операции предшествовали долгие мучительные раздумья, сомнения, бессонница. Однако, несмотря на усталость, Федор Родионович без колебаний принялся сшивать артерии П-образным швом, а не обвивным, более простым для исполнения, но менее надежно обеспечивающим точное сопоставление стенок обоих сосудов. Федор Родионович знал: эта сложная операция требовала от него самого верного, наилучшего исполнения каждой детали.
Минуты цеплялись за минуты, текли неприметно, выстраивались в получасья. Бориса уже вывезли в реанимационную палату. Постепенно освобождавшиеся на отделениях хирурги взбирались на подставки за спинами операторов. Анестезиологи и все их помощники, красные, распаренные, едва не валились с ног от длительного напряжения и все нараставшей в операционной духоты.
Она была бесконечной, эта операция! Но и Федор Родионович, и Герман понимали, что именно сшивание вен — самая ответственная ее часть. Надо, чтобы концы вен прилегали друг к другу именно внутренними, слегка вывороченными своими стенками, идеально гладкими, где не на чем образоваться кровяным сверткам. Опасность тромбоза вены, в которой скорость кровотока относительно мала, заставляла операторов шить с великой тщательностью, проверяя каждый стежок. Стоило тонкой венозной стенке прорезаться под нитью, и все приходилось начинать сначала. И они начинали, молча и упрямо. Как назло, оторвалась одна из четырех нитей-держалок, которые придавали сосуду на время сшивания форму прямоугольника.
