Александр Бирюков - Длинные дни в середине лета
— Ты верти, разберемся.
— А в полете можно? Новый космический эксперимент! Любовь в невесомости.
— Платят тебе сколько?
— Хватает. Алиментов пока не плачу. Соглашайся!
— С восьмилеткой берут?
— А я думал, ты в академии учишься. Не годишься!
— Ты всегда такой дурак?
— Нет. Я сегодня первый день, понимаешь? Тут со мной один хмырь ездил, на твоем стуле сидел. Ему что ни скажи — молчит. А с тобой поговорить можно. Как насчет эксперимента?
Уже выехали на Садовую. Она была совсем тихой и казалась еще шире. На тротуарах никого не было, но парень все-таки затормозил и объявил в микрофон: «Воротниковский переулок. Следующая остановка — площадь Маяковского». В тоннеле стало темно, парень пошарил над головой, но выключателя не нашел и только чертыхнулся.
— Дай я покручу, а? — попросила Наташка.
— Совсем чокнулась?
— Тут никто не видит.
— Сразу в стену врежешься.
— Как же! Всего две педали: одной тормозишь, другая — скорость. Как на велосипеде.
Снова в глаза ударило солнце. От гостиницы «Пекин» вдогонку троллейбусу кинулся дядя с чемоданом. Парень стал его дожидаться.
— Не забудьте оплатить свой проезд! — сказала Наташка в микрофон, когда дядя вошел. — За чемодан — десять копеек. Проходите вперед, не мешайте входу и выходу.
На Бронной тоже никого не было, но парень и тут остановил.
— Давай, — сказала Наташка, — там дальше широко будет, я знаю.
Они пересели.
— Только тихо! — сказал парень и отпустил тормоз.
Троллейбус двинулся еле-еле. Наташка почувствовала, как у нее сразу вспотели ладони.
— Поехали! — крикнула она и прижала педаль.
Что-то захрустело под ногой, троллейбус с гудением стал набирать скорость.
— А можешь! — сказал парень. — Только не гони.
— Поехали!
Странное было чувство. Весь мир мчался на Наташку, и мостовая неслась под колеса. Тротуар норовил встать поперек, но парень еле заметно подталкивал руль, и тротуар опять укладывался на место. С пола рвался и бил по ногам ветер. А Наташка впервые за эти дни почувствовала себя спокойно. Это было ощущение покоя и свободы одновременно. Наташка была счастлива.
— Тормози! — сказал парень. — Остановка.
— Ладно, нет никого.
— Остановка, понимаешь?
— Обойдешься!
Наташка еще нажала на педаль. Теперь троллейбус, как огромный снаряд, мчался по широкой, пустой Садовой.
— Ты что? Ты что? — кричал парень, он потянулся к рулю, но Наташка не выпускала баранку. — Куда, ненормальная? Останови! Светофор!
И тут прямо перед собой Наташка увидела красный. Она растерялась и сразу забыла, что нужно делать.
— Тормози! Скинь скорость! — кричал парень и бил ногами под руль. Улицу Герцена проскочили. Самосвал, рванувшийся было наперерез, затормозил и обиженно зашипел. Троллейбус проехал еще метров двадцать и стал.
— Ну и дура! — сказал парень. — Дать бы тебе по морде!
Наташка посидела с минуту, приходя в себя, встала — ноги были как ватные, вышла на улицу. Пассажир тоже вылез, он показал на Наташку, постучал себя по лбу и пошел на остановку.
— Эй, — крикнул парень, — иди сюда!
Наташка покачала головой. Ноги все еще были ватные, и голова кружилась.
— Да ты не бойся, поехали. Я, что ли, в Париж собирался!
— Крутись по своей Садовой. Приветик!
Парень хотел что-то сказать, но подошедший сзади троллейбус засигналил, и парень послушно полез за руль.
— Приветик! — еще раз крикнула Наташка.
Несколько минут спустя она была на площади перед входом в зоопарк. Дворничиха в белом фартуке неторопливо махала метлой. Решетчатые ворота еще были закрыты, но и так был виден блестевший под солнцем пруд с какими-то утками. Одни были рыженькие, маленькие, только головка торчит, как запятая, другие — большие, белые и черные. Все они толкались у берега, середка была пустая. Только, наверное, самые психованные вдруг замашут-замашут крыльями, понесутся, поднимая брызги, к другому берегу, и все-таки не взлетят, успокоятся, опять зарядку делают.
— Кыш! Кыш! — крикнула Наташка, ей хотелось, чтобы поднялась вся эта разноцветная куча, рванулась куда-нибудь, но, наверное, голос ее даже не долетал до пруда — такой там стоял галдеж.
— Ну да! — сказала дворничиха, она подошла, оперлась на метлу. — Разгонишь их, как же!
— Крылья, гады, подрезали. Кыш! — Наташка что было сил била кулаком по железным воротам.
— У них уже линька была, крылья хорошие. А зачем им лететь? Тут они сыты, зимой в тепле. Эта Сонька ничего не понимает. Видишь, вон мотается. Сейчас намашется и сядет. Далеко не полетит.
И точно — большая белая птица, вытянув длинную шею, широкими кругами носилась над прудом, как на привязи.
— Сонь, Сонь, Сонь! — позвала дворничиха.
— Кыш Кыш! — кричала Наташка, она подобрала какую-то коробку и высоко подбрасывала ее, чтобы отогнать птицу.
— Не, — сказала дворничиха, не обращая внимания на беспорядок, — птицы нынче с понятием. Им эта Африка и не нужна. Зачем им она? Там пищу добывать надо, от хищников спасаться. А здесь кормушки полны, опасности никакой. Только размножайся. А что — воля, воля? Волей сыт не будешь. А летать все равно где.
Дворничиха еще что-то говорила. Наташка не слушала. Раскинув руки, как крылья у этой Соньки, она носилась перед воротами. Круги были не такие широкие. И еще дворничиха мешалась. Наташка выскочила на площадь и понеслась вверх, к Садовой.
Дверь парадного высотного дома была тяжелая, руки оборвешь. Закутанная лифтерша поднялась со стула и спросила:
— Вы к кому?
— К дяде.
— В какую квартиру?
— На десятый этаж. Скорее, у меня вещи на вокзале украли.
— Я с вами поеду.
Это уже было совсем ни к чему, но тетка нажала кнопку, двери открылись, и они вошли в лифт.
— Что же вы не закрываете? — спросила Наташка. — Так и будем стоять?
Двери подумали, потом сами медленно двинулись, сомкнулись. Лифтерша нажала кнопку десятого. Наташка вытянулась из-за ее спины и нажала пятнадцатый.
— Вам же десятый нужен?
— Ну и что? Нельзя нажать?
— Ну и молодежь пошла — самостоятельная, а ума никакого!
— Вот я дяде скажу, как вы про молодежь говорите. Будете мартышкам клетки чистить.
— А что я сказала-то? Вы же сами говорили, что на десятый.
— Слону хобот качать. Там поработаешь! А то сидит, как на курорте.
— Вам бы такой курорт. Ревматизм через неделю заработаете.
— Значит, по собственному желанию, — заключила Наташка, — и вся любовь.
Лифт остановился. Двери опять долго думали, как им разойтись. Разошлись.
— Ну вот что, — сказала Наташка, — я дяде ничего не скажу, а вы позвоните вон в ту квартиру. Если дядя меня сразу увидит, у него приступ будет.
Лифтерша послушно пошла. Двери наконец надумали и, поскрипывая, стали сходиться. Лифтерша протянула руку к звонку, но на всякий случай обернулась. Наташки на площадке уже не было.
Она вышла на пятнадцатом. Покрутилась, отыскивая нужную сторону, позвонила. Долго не открывали.
— Кто там? — спросил наконец мужской голос.
— Очень срочное дело.
Дверь приоткрылась, и выглянул рыхлый мужчина с выпуклыми глазами. Одет он был в старый халат.
— Я из зоопарка. У нас мартышка убежала. Где-то по вашему дому прыгает. Можно в окно посмотреть?
— П-п-пожалуйста! — мужчина слегка заикался. — Только я не думаю, чтобы она могла так далеко убежать.
— Что вы! Я один раз за ней в Малаховку ездила.
— Как же ей удается?
Комната была обставлена красивой старинной мебелью, но сейчас Наташке было некогда рассматривать. Она рванулась к окну.
Ну и видик отсюда открывался! Машины на Садовой были маленькие, как букашки, а люди меньше муравьев. Совсем рядом были Никитские, бульварное кольцо, ей показалось, что она несется высоко над землей с маленькими домами, машинами, людьми.
— Как же она у вас убегает?
— Отмычки делает.
— Ну это ерунда! Обезьяны не могут делать орудия труда.
— Вы со мной не спорьте. Сейчас вот такой шкет уже с отмычкой ходит. Она за день столько увидит, всего наберется.
— Люди, значит, виноваты?
— А то кто же? У нас даже слон теперь просит на ночь анекдот рассказать. А в три часа как рассмеется!
— Сеня! — позвал из глубины квартиры сонный женский голос. — Ты с кем разговариваешь?
— Мартышка в окно заскочила. Очень смышленая.
— Совсем с ума сошел. Возьми телефон. Я чувствую, что он сейчас зазвонит.
Пучеглазый извинился и пошел куда-то. Наташка открыла окно, села на подоконник. Теперь вокруг была пустота, казалось, что в ней можно плыть, если, конечно, хорошо работать ногами.
— Не видно мартышку?
— Шастает где-то, — Наташке уже надоела эта история, — ничего, сама прибежит. Только, вы ее не кормите.
