Валери Виндзор - Лгунья
На следующее утро после похорон Tante Матильда пришла ко мне в кабинет. Я уже ловила себя на том, что иногда безотчетно называю его «своим» кабинетом, и сидела, задрав ноги на стол и листая интригующего вида книги о болезнях овец.
— Нам с тобой нужно проглядеть финансовые отчеты о состоянии поместья, прежде чем мы увидимся с адвокатом, — сказала она.
И села на стул напротив меня, мол, ты теперь у нас начальник.
— Мне нужен твой совет, — сказала она. — Ты в этих делах разбираешься.
— Нет, — терпеливо объяснила я. — Я не Мари-Кристин. Да это и не помогло бы. Она была обыкновенной секретаршей. Как и я. Остальное все сказки. Мы обе далеко не эксперты в области финансовых отчетов.
— Секретаршей? — последовала долгая пауза, пока она переваривала услышанное. — И за это теперь сажают в тюрьму? Кем она ещё была?
— А вы уверены, что хотите знать?
По губам её пробежала мимолетная, напряженная улыбка.
— На данный момент меня больше интересуешь ты. Если ты так держишься за то, что называешь правдой, то придется уведомить об этом адвоката. — Она вздохнула и встала. — И это повлечет за собой целую кучу проблем, пожаловалась она. — Конечно, — заметила она уже в дверях, — есть твоя правда, и есть правда Ксавьера.
— Нет, — сказала я. — Правда только одна.
— Ты уверена? — И прежде, чем я успела ответить, она добавила: Немного высокомерно — утверждать, что твоя правда — единственно верная, не так ли? И навязывать её всем остальным только ради того, чтобы почувствовать себя чище, невиннее? Не стоило начинать то, что не можешь закончить. — Она медлила в дверях. — Во всяком случае, — сказала она официальным тоном, — доложи мне о своем решении как можно скорее.
Я размышляла. Насколько дорог мне Ружеарк? Стоит ли он страданий и стыда тюремного заключения и всего, что последует за моим решением в пользу Ружеарка? Конечно, стоит, без вопросов. Я бы приняла лишения с радостью, если бы дело было только в этом. Но все не так просто. И чего я никак не могла сделать — ни ради Ружеарка, ни даже ради Ксавьера, особенно ради Ксавьера — это остаться Крис Масбу. Мне казалось, что мой самый главный долг перед Ксавьером — набраться смелости скинуть маски, выбросить за борт все присвоенные имена и начать с начала.
Итак, я сидела в своем кабинете, положив ноги на свой стол, и долго размышляла, пока не приняла решение.
Однако есть в принятии решений другая проблема. И заключается она в том, что люди ведут себя совсем не так, как ты ожидала. Они выбивают почву у тебя из-под ног, беря инициативу в свои руки.
Я вошла в кухню.
— Кому-нибудь нужен «Рено»? — спросила я.
Никому.
— Хорошо, а то мне нужно в Фижеак, — сказала я. — В банк. Я ненадолго.
— Осторожней там, — сказала Tante Матильда. Она имела в виду нечто большее, чем мы обычно подразумеваем под этим напутствием.
Я была осторожна. Даже более чем. Но возле банка никто не поджидал Крис в засаде, чтобы арестовать. И никого хоть немного похожего на Тони рядом тоже не оказалось. Я сделала необходимые дела и была дома до обеда, как раз вовремя, чтобы переговорить с сомнительной личностью, которая доставляла упаковочный материал для сыров, и обсудить, как накладывать шведскую смолу на ногу овце.
В этот день замок открылся для посетителей. Была среда, и дел у всех было навалом. Селеста повезла детей в город на урок музыки; Tante Матильда отправилась к будке у ворот с кассовой коробкой и рулоном билетов; Франсуаза была сегодня гидом. Я планировала сходить на ферму, но, выйдя на солнце, увидела толпу туристов, группками слоняющихся по двору в ожидании двухчасовой экскурсии. На резной каменной вазе, положив ногу на ногу, восседал Мэл.
— Привет, — сказал он, когда я поравнялась с ним. — Как жизнь? Слышал о твоем дядюшке и сочувствую.
Я страшно злилась: это я собиралась поймать его впросак, а не наоборот.
— Я же предупреждал, что явлюсь как-нибудь на экскурсию, правда? приветливо сказал он. — А нынче утром проснулся и подумал: почему бы и нет?
Я слышала, как Франсуаза собирает народ.
— Герани-то совсем сдохли, — заметил он. — Надо было поливать. — Он вынул из кармана блокнот и поддернул рукава модного мешковатого пиджака. Вот что я захватил с собой. Чтобы набросать списочек вещей, на которые у меня есть потенциальные покупатели.
Я его ненавидела. Ненавидела его напускное равнодушие, его бесцветность, его обаяние, уверенность в том, что я его испугалась, его бежевые брюки, легкий, изящный загар на отвратительно гладких руках, ненавидела, как падают на лоб его волосы, и его неизменно модные темные очки. Он был мне до того противен, что меня подташнивало. И я презирала Крис за то, что она поддалась на его обман, или того хуже — не поддалась, и тем не менее якшалась с ним так долго.
— Ничего не продается, — холодно сказала я.
— Неужели? — улыбнулся он с мальчишеским удивлением. Мальчишеское удивление он изобразил весьма удачно. Потом заговорил, понизив голос. Если бы меня не снедало отвращение, я бы приятно удивилась такому разнообразию методов.
— Какая жалость, — капризно шептал он, — а ведь вы задолжали мне, леди. Двадцать косых задолжали. И учитывая сложившиеся обстоятельства, ты теперь можешь себе это позволить. Какая умная девочка, а! У меня просто слов нет, чтобы выразить свое восхищение.
— Возьми и сам наведи справки, узнай, могу ли я себе это позволить, сказала я.
— Навел, навел, — мурлыкнул он. — Ты, похоже, сидишь на парочке миллионов фунтов — весь этот антиквариат и картины, и все прочее стоят не меньше. Так что двадцать тысяч для тебя небольшая потеря, так ведь?
— Я же сказала. Ничего не продается.
Его гладкое, почти бесцветное лицо стало жестким, будто покрытым эмалью.
— Думаю, мы друг друга неправильно поняли. Тогда по-другому тебе скажу…
К нам нерешительно подошла Франсуаза. Я была так ей благодарна за то, что она прервала нашу милую беседу, что поприветствовала её с излишней пылкостью, чем неимоверно смутила. Она отшатнулась и нервно поправила очки.
— Я просто… этот джентльмен собирается на экскурсию? — спросила она. — А то мы сейчас начинаем.
— Нет, — ответила я. — Он уходит.
— Кто сказал, что я ухожу? — Мэл обратил всю силу своего обаяния на бедную Франсуазу. — Я ни за что не пропущу такого зрелища. У меня и билет есть. Глядите. Нет, я с вами.. — Он спрыгнул с каменной вазы. На полпути он обернулся, помахал мне блокнотом и подмигнул.
Не знаю, была это угроза, или он таким образом предупредил, что берет дело в свои руки. У него в пиджаке было полно места для парочки маленьких, ценных предметов, которые легко украсть. Я подождала, пока группа уйдет, а потом незаметно пошла следом. Они осматривали банкетный зал. Я спряталась за портьерой, укрывающей вход, и слушала, как Франсуаза рассказывает. Мэл очень заинтересовался картинами. Я заменила, что особый интерес он проявляет к четырем миниатюрам шестнадцатого века. Он запросто мог сунуть их в карман. Я наблюдала за ним, пока не убедилась, что он вышел из зала вслед за остальными экскурсантами. Может, стоило предупредить Франсуазу.
Она договорила французский текст и перешла к английскому. Англичане и датчане вежливо слушали. Вдруг мое внимание привлек человек, слушавший Франсуазу с чуть наклоненной головой — эта поза была мне страшно знакома. Знакома до боли. Этого я не ожидала. Отчасти убедив себя, что ошиблась тогда, во время праздника, но в основном потому, что в следующий раз я планировала увидеть его исключительно по собственной инициативе, на моих условиях и когда я того пожелаю. Из своего укрытия я смотрела, как он поднял взгляд к росписи на потолке, следуя за повествованием Франсуазы. Меня немного испугало его лицо. Он совершенно изменился. На первый взгляд, он похудел, сильно похудел, и черты лица стали другими, но это не все. Дело было в другом, а в чем — оставалось для меня загадкой. Я не могла понять. Подошла чуть ближе, чтобы разглядеть получше, и спряталась за спиной полной датчанки, стоявшей в стороне от группы.
— Предполагают, что это портрет Дайаны де Пойтьерс, — говорила Франсуаза. — А вот там — портрет нашего пра-пра-пра-прадедушки, Жана Ив Масбу.
Это было ошибкой — заявиться в зал. Франсуаза увидела меня и со свойственной ей щедростью включила в ряды правнучек. Экскурсанты обернулись и уставились на меня.
— А теперь пройдемте, пожалуйста, со мной, — продолжала она, — в библиотеку. — Она повысила голос, чтобы привлечь внимание французов. Mesdames, Messieurs, voulez-vous me suivre…[100]
Болтая между собой, народ потянулся в резные двери.
У Тони был шок. Он ужасно побледнел. Не мог шагу ступить. Стоял, едва дыша, и куда подевалась вся его хваленая уверенность. Я молча ждала, пока он немного придет в себя. Зал опустел; Мэл удалился вместе с остальными. До меня доносился голос Франсуазы, монотонно гудящей о des manuscripts enlumines[101].
