Питер Кэри - Кража
Что произошло, этого мы никогда не узнаем.
Обойдем, обойдем.
Марлена Кук из Беналлы. Майкл Боун из Бахус-Блата. Короли и Королевы Мерсер-стрит. Он забрался на крышу и выложил свой холст на глазах у ночи. Яичный белок, черная сажа, падают сгоревшие души.
КТО НЫНЕ ИЗБАВИТ МЕНЯ?
52
Хью ничуть не изменился с того дня, как я забрал его с собой в Мельбурн. Он пытался утопить папочку — взаимно, — а на меня зыркал так, словно это я виноват во всех его несчастьях. В маминой кухоньке с низким потолком я застал его в тот день, заслонил весь свет в окне, что выходило на Гисборн-роуд, словно громадный свидетель Иеговы в черных ботинках для церкви, брюках от Флетчера Джоунса, в белой рубашке с короткими рукавами и при галстуке. Бриллиантин превратил его волосы в мокрую горелую умбру, маленькие ушки-раковины подыхали огнем. А глаза все те же, маленькие злобные глазки, теперь они щурятся на Марлену.
На Мерсер-стрит я спросил его:
— Что тебе, блядь, не по нутру?
Молчание.
— Таблетки пьешь?
Он с вызовом уставился на меня, а потом сник и ретировался на жалкое продавленное ложе, и оттуда, накрыв одеялом и себя, и крошки тостов, следил за тем, как моя любовь читает «Нью-Йорк Таймс», наблюдал за ней с напряженной бдительностью, словно за ядовитой змеей.
Марлена оделась для пробега в мешковатые шорты и грязную белую футболку. До сих пор она как будто не замечала оказываемого ей моим братом внимания, но когда она поднялась, Хью склонил голову набок, приподняв одну бровь.
— Что такое? — спросила она.
Зазвенел звонок.
Хью задрожал и спрятался под одеяло.
Глупый засранец, но я реагировал на звонок не лучше. Ни к чему детективу Хреноголовому интересоваться картиной, которую я прошлой ночью бережно завернул в газеты. Она снова лежала на том же самом месте, где я оставил ее, когда только что отдраил — у стены.
Я решил убрать ее с глаз долой и только поднялся, как вошел Милт Гессе. Впервые я обрадовался старому охотнику на телок, ведь он пришел затем, чтобы отдать наше сокровище в чистку. Однако мой брат глянул на вошедшего так свирепо, что я испугался, как бы он на него не кинулся.
— Тпру, — сказал я. — Тпру, Доббин[100].
Не осознавая угроз, Милт вплотную подошел к огромной ссутуленной фигуре, протянул руку:
— Мы с вами еще не встречались, сэр. Вы тоже австралийский гений?
Но Хью не желал прикасаться к нему, и Милт, как всякий нью-йоркер, знакомый, без сомнения, с любыми проявлениями безумия, свернул к столу и полез целоваться с Марленой.
— Куколка!
Левая рука, недавно ушибленная при падении, висела на бинте, он приподнял правую, чтобы Марлена засунула сверток ему подмышку.
А Хью весь сжался, подтянул колени к груди, раскачивался из стороны в сторону. Кто его не знал, подумал бы, что он не замечает гостя, но я нисколько не удивился, когда мой братец вдруг вскочил, едва Милт повернулся уходить.
— Я тебя провожу, — громко сказала Марлена.
Хью снова рухнул на колени, закопался в месиво постели, отыскал там свое пальто, ухитрился отделить его от одеяла и простыни, и не успели Марлена с Милтом отойти подальше, как он уже устремился к двери.
— Нет, друг, не стоит.
Я преградил ему путь, но он оттолкнул меня в сторону.
— Нет, друг. Будут неприятности.
Он приостановился.
— Кто это такой?
— Он взял картину в чистку.
— А!
Он отступил, озадаченный, потом на его лице медленно проступила идиотская всеведущая усмешка, как будто он — он, и никто другой — посвящен в некую тайну.
— Что это тебе пришло в голову, друг?
Постучал себя по голове.
— Ты думаешь?
— Крыша, — заявил он.
Я физически не мог вынести эту усмешку.
— Какая еще крыша, друг?
Он отступил еще на шаг, ближе к матрасу, ротик до невозможности маленький, уши наливаются кровью. Когда он завозился, устраиваясь в своем гнезде, его сухие волосы наэлектризовались и встали дыбом. В таком виде, чудище с жуткой ухмылкой, застала его вернувшаяся с пробежки Марлена.
Она тоже была на пределе, все время, и сколько бы ни бегала, сколько бы ни работала с гантелями, места себе не находила.
Присев у стола, она поспешно уткнулась в «Таймс».
— Ты сожгла школу, — заявил мой брат.
«Ох, Хью, — пробормотал я про себя. — Хью! Хью! Хью!»
Марлена вспыхнула, на фоне тонкого розового румянца проступили мельчайшие бледные веснушки.
— Что ты сказал Марлене?
Обхватив большие круглые коленки, Хью удовлетворенно захихикал.
— Она сожгла среднюю школу Беналлы.
— Какой ты странный, Хью, — улыбнулась Марлена.
— Сама ты, — с некоторым удовлетворением откликнулся мой брат, словно разгадал сложную загадку. — Я слыхал, ты сожгла среднюю школу Беналлы.
Теперь Марлена смотрела на него в упор, сощурив глаза, плотно сжав губы, но вдруг лицо ее разгладилось.
— Право, Хью, — снова заулыбалась она. — Ты полон сюрпризов, как мешок с деньгами.
— Сама ты!
— Сам ты!
— Сама ты! — и так далее, пока оба не расхохотались в голос, а я пошел в туалет, лишь бы от них подальше.
Во время ланча позвонил Милт, сказал, что Джейн получила картину и полагает, что она висела у кого-то на кухне. Вечером я скормил Хью сосиски, а после вечерней пробежки Марлены мы с ней пошли к «Фанелли» и выпили две бутылки замечательного бургундского.
Я не захмелел, но, рухнув в постель, вырубился во мгновение ока. Проснулся оттого, что Марлена тихонько заползала обратно в постель. Голова раскалывалась. Марлена была холодная, словно с мороза, и мне показалось, что ее трясет, а когда я дотронулся до ее щеки, щека была мокрая от слез. Я прижал ее к себе, почувствовал, как содрогается ее тело.
— Ш-ш, малышка! Ш-ш, все пройдет.
Но она плакала и не могла успокоиться.
— Прошу прощения! — окликнул нас Хью, возникая в дверях.
— Ступай, блядь, в постель, еб твою мать! Три часа ночи!
— Не следовало мне такое говорить…
— При чем тут ты, идиот!
Он завздыхал, а Марлена захлебывалась слезами, жуткий звук, словно человек тонет. Я мог разглядеть ее в пробивавшемся с улицы свете, милые, гладкие плоскости ее лица сдавлены, скомканы мощным кулаком. Все дело в дурацком разводе, подумал я. И еще чертово droit morale. Почему она за него так цепляется, не могу понять.
— Ты все еще любишь меня?
Даже с головной болью я любил ее так, как никогда прежде, любил ее изобретательность, отвагу, ее красоту. Я любил женщину, которая украла картину Дози, которая читала «Волшебный пудинг», подделывала каталоги, и в особенности я любил девочку, бежавшую из тесной маленькой комнатки в Беналле, я вдыхал запах красной свинцовой краски, которую ее мать каждое воскресенье освежала на камине, чувствовал вкус эрзац-кофе из цикория и цвет консервированной свекловицы, пятнающей белок крутого яйца в мертвенном винегрете.
— Ш-ш, я тебя люблю.
— Ты ничего не знаешь.
— Ш-ш.
— Ты не можешь любить меня. Не можешь.
— Люблю.
— Я сделала это! — вскрикнула она вдруг.
— Что ты сделала?
Я заглянул ей в лицо, и увидел напугавший меня ужас, мой ласковый вопрос подействовал как смертельный удар. С тихим стоном она спрятала голову на моей груди и снова начала плакать. Поверх всей этой сумятицы я вновь засек Хью. Он уже нависал над нами.
— Марш в постель, немедленно!
Босые ноги шаркают по полу.
— Я сделала это, — повторила она.
— Она сожгла среднюю школу в Беналле, — горестно подхватил Хью. — Очень жаль.
Приподняв ее лицо за подбородок, я повернул его так, что весь уличный свет скопился в лужицах ее расширенных глаз.
— В самом деле, крошка?
Она закивала.
— Ты это сделала?
— Я плохая.
Я прижал ее к себе и крепко держал, эту клетку с тайнами, ее жизнь.
53
Наверное, я ошибся, я согрешил, конечно же, я ЛЖЕСВИДЕТЕЛЬ и превратился в ЗАУРЯДНОГО СПЛЕТНИКА. Слыхали? Говорят, Марлена Кук сожгла среднюю школу. Кто такие ГОВОРЯТ? Оливье, больше никто. СЛУХИ И ЗЛОПЫХАТЕЛЬСТВО, Господи Боже, не следовало мне это повторять, но я ЧТО-ТО ПОЧУЯЛ, я ОКОНФУЗИЛСЯ — хорошенькое словцо — и наивно повторил КЛЕВЕТУ НАРКОМАНА, заставил Марлену плакать посреди глухой ночи, бедняжка, затерянная в космосе, в пластиковом пакете, задыхающаяся без воздуха, ДОБРОЕ ИМЯ погублено, высосано ПЫЛЕСОСОМ, рокочущим, как Жернова Господни.
И по какому праву? Никакого права, все лево. Прости меня, Господи Иисусе, вот ужас-то слушать, как она страдает, я не мог дождаться рассвета, чтобы вернуться в «Клуб Спорщиков» и ВЫЛОЖИТЬ ВСЕ Оливье, сказать, что он выдумал гадость, потому что ненавидит Марлену.
На сером рассвете я снова стоял над ними. Хотел бы я быть похожим на ангела, но на моей волосатой спине крылья не прорастут. Она уснула, как всегда, уронив голову на грудь моего брата. Он приоткрыл один глаз и посмотрел на часы.
