ЛЕВ КВИН - ЗВЕЗДЫ ЧУЖОЙ СТОРОНЫ
Немцы зажали рабочих в смертельные тиски: либо увеличивайте выпуск продукции, либо расстреляем за саботаж сначала каждого десятого, потом каждого пятого, потом каждого второго. А что такое продукция? Орудия, которые от заводских ворот прямым ходом катят на фронт и через несколько часов уже бьют по нашим.
Сорвать планы врага можно было только дерзким ударом. Причем одним – повторить удар не удастся, немцы примут меры.
И вот нащупали узкое место завода – ствольносверлильный цех. Здесь на четырех огромных уникальных станках высверливали длинные стволы орудий.
Вывезти станки из цеха невозможно, потребовался бы подъемный кран.
– …И мы решили снять такие детали, без которых станки надолго замолчат. Спрятать их, а потом, когда придут наши… Саша, вы слушаете?
Опять на меня, как на вокзале, навалилась волна усталости.
– Слушаю. – Я с трудом приподнял веки.
– Нет, Саша, вам надо поспать.
До этого момента я еще кое-как держался. Но когда он произнес слово «спать», оно подействовало на меня, как приказ гипнотизера. Глаза закрылись сами собой.
– Ложитесь на раскладушку. – Он взял меня за плечи, приподнял. – Сейчас восемь, можете спать до двух. А там…
Я еще слышал, что он говорил, но ничего не соображал. Все сливалось в сплошное длинное слово, в котором нельзя было разобрать смысла: «Атампойдетевкомендатуру…»
Я спал.
«Атампойдетевкомендатуру…»
«А там пойдете в комендатуру…»
В какую комендатуру? Зачем мне туда идти?
Я, не открывая глаз, повернулся на другой бок.
– Лейтенант просыпается, – произнес кто-то.
– Да нет, – ответил ему другой. – Просто меняет огневую позицию.
Раздался приглушенный смех.
Я, уже расставаясь со сном, приоткрыл глаза. Шимон и еще двое. Сидят на корточках, чистят картошку. Бережливо, по-солдатски. Тонкая, почти прозрачная кожура непрерывной лентой, словно серая лапша, струится из-под ножа в корзину. Так же, лентой, течет и неторопливая беседа:
– Опять вареную?
– А ты как хотел?
– Да ее по-всякому можно. Жареную, например.
– А сало?
– Не обязательно с салом. Я вот до войны книгу такую видел: «Сто двадцать блюд из картофеля»,
– А их всего сто двадцать одно,
Это вступил в разговор острый на язык Шимон.
– Нет, там сто двадцать было.
– Верно! Сто двадцать и еще трулюмпопо.
– Какое трулюмпопо?
– Как же! Берем полконя, прибавляем полсоловья. Один чеснок, один перца лоток. Варим, мешаем, потом съедаем. А под самый конец вином запиваем. Трулюмпопо! Сто двадцать первое блюдо из картошки.
– А где здесь картошка?
– Вот чудак! Да ведь пока ты все свои сто двадцать блюд из картошки перепробуешь, так на нее больше и смотреть не захочешь.
Солдаты рассмеялись снова. Я тоже улыбнулся.
– Ну вот! – воскликнул Шимон. – Разбудили вас, господин лейтенант?
– Нет, я сам.
– В таком случае, разрешите пожелать вам доброго утра, господин лейтенант.
Я посмотрел на часы. Ого, уже скоро два!
Ощущение такое, словно выспался вволю. Голова совсем ясная.
Комочин в канцелярии беседовал с лейтенантом Нема. На столе лежал лист бумаги с каким-то планом. По-видимому, они обсуждали детали предстоящей операции.
– Проснулся? – капитан указал мне на стул.
– Вы что-то говорили про комендатуру.
– Да. К вашему старому знакомому. К капитану Кишу.
– Зачем?
– Кто их знает. Приказано прибыть к трем часам.
– И именно мне? Персонально?
– Нет. Просто представителю подразделения в чине не ниже лейтенанта. Но поскольку он вас знает с самой лучшей стороны… Думаю, ничего особенного. Какие-нибудь новые директивы коменданта. Ведь как-никак наша рота на их территории.
– Хорошо…
День был ветреный, но солнечный. Облака, легкие, пухлые, бежали с востока. Совсем недавно они видели наших.
На центральной улице тарахтели повозки. Измученные кони едва брели, опустив унылые безразличные морды. На повозках в соломе лежали раненые. Их было много. На бинтах проступала темно-коричневая запекшаяся кровь. Они тоже совсем недавно, всего несколько часов назад, видели наших.
Вдоль тротуаров жиденькой цепочкой стояли женщины. Их глаза прочерчивали быстрые линии от одной повозки к другой и останавливались на раненых, напряженно всматриваясь в их худые небритые лица.
Последними шли повозки, накрытые брезентом. Женщины каменели, наливаясь ужасом. Со скрипом вертелись колеса, трепетали края полотнищ, ветер шевелил солому, и лишь длинные рельефные бугры под брезентовыми полотнищами оставались неподвижными.
Я остановился у входа в комендатуру, провожая глазами последнюю повозку. За ней шел кривоногий крестьянин в шляпе, в высоких сапогах и громко бранил лошадей.
Рядом со мной стояло несколько офицеров.
– Мужичье! – возмущался один из них. – Никакого почтения ни к живым, ни к мертвым.
Остальные молчали.
Было уже без пяти три. Я зашел в комендатуру.
Капитан Киш встретил меня невеселой шуткой:
– А, лейтенант Елинек! Еще не отравились своим ипритом?
– Прибыл в ваше распоряжение! – отрапортовал я.
– Выходите во двор, там две грузовые машины. Любое место считайте своим.
– Слушаюсь! Куда ехать?
– Куда повезут…
Мне не понравились эти слова, не понравилось угрюмое выражение на худом, изрытом морщинами лице. Не драпануть ли, пока еще не поздно?
Но, спустившись вниз, во двор, я увидел возле автомашин много офицеров, человек, наверное, шестьдесят. Они шутили, смеялись.
Вот во двор вышел и сам капитан Киш.
– По местам, господа офицеры.
Я сел в кузов второй машины, на крайнее место возле заднего борта. Мало что может случиться! А отсюда легче спрыгнуть.
Машины, напряженно гудя, выбрались из двора комендатуры и помчались вдоль трамвайных путей по направлению к заводу. На одном из перекрестков они затормозили и пропустили вперед несколько легковых автомашин с немецкими номерными знаками. Одну из них я узнал: машина гестапо!
Стало не по себе. Эх, надо было удрать!.. Я прислушался к разговорам офицеров. Никто не знал, куда нас везут. Шутки по этому поводу не прекращались.
Позади остался завод, железнодорожный переезд. Потянулись пустые осенние поля. Мы были за городом. Машина мягко покачивалась на ровном асфальте.
Шутники постепенно замолкли.
– На фронт?- предположил кто-то.
Сразу все помрачнели.
– Одних офицеров?.. Нет, нет!
– А, сейчас не знаешь, кто хуже: русские или наши солдаты.
– Неужели прорыв?
На фронт?.. Но вот машина свернула с асфальта, запрыгала на выбоинах проселочной дороги, а спустя несколько минут остановилась.
– Господа офицеры!..
Киш предложил нам слезть.
Я спрыгнул и оглянулся. Пески, пески до самого горизонта. Похоже на артиллерийский полигон.
И уже среди офицеров возникли новые толки:
– Говорят, чудо-оружие!
– Сейчас мы увидим его в действии…
Но деревянный столб, к которому нас подвели, был меньше всего похож на какое бы то ни было оружие: чудо или не чудо. Обыкновенный деревянный столб с большим металлическим крюком на вершине.
Увидев его, все замолчали. Мне тоже стало жутковато, сам не знаю почему. Я не мог больше оторвать взгляда от столба.
Подошел высоченный венгерский полковник – он ехал, вероятно, в одной из легковых машин. Неширокая черная лента бороды, окаймлявшая нижнюю часть подбородка, и длинный багровый шрам на правой щеке делали его похожим на морского разбойника из книг моего детства.
– Господин комендант! – доложил капитан Киш. – Представители подразделений гарнизона по вашему приказанию собраны.
Полковник начал говорить, расхаживая перед нами и постукивая по шинели снятыми с рук кожаными перчатками. Он ругал предателей и изменников, которые повинны в неудачах венгерской армии, и до небес превозносил немецких союзников.
Офицеры украдкой оглядывались… Позади нашего строя стояло несколько немцев. У двоих были фотоаппараты. Они наводили на нас объективы и беспрерывно щелкали.
Полковник распалялся все больше. Он кричал, кривя губы. Я все пытался уловить, к чему он клонит, чем это все кончится. Но так и не мог.
– Привести осужденного! – приказал он, посмотрев на часы, и натянул перчатки.
Вот что! Казнь! Мы должны присутствовать при казни!
Столб с крюком на вершине стоял, как идол, ожидающий человеческого жертвоприношения. Вокруг него засуетились, забегали неведомо откуда взявшиеся двое штатских в черных котелках с постными невыразительными лицами. Ничего в них рокового, злодейского не было. Обычные люди. Такие вполне могли бы работать в канцелярии, в магазине.
Осужденного привели гестаповцы: вероятно, следствие по его делу вела немецкая тайная полиция. Он шел, едва передвигая ноги, и гестаповцы заботливо, словно братья, поддерживали его под руки. Его спина, неестественно выгнутая, казалось, вот-вот сломится от перенапряжения, и он рухнет, мертвый, на землю еще до того, как свершится казнь.
