ЛЕВ КВИН - ЗВЕЗДЫ ЧУЖОЙ СТОРОНЫ
Долго никто не выходил. Лишь на полпути от Будапешта в вагоне началось движение. Люди прорывались к выходу буквально по головам. Возобновились крики» посыпалась брань. Ругались по-особому, как принято в Будапеште, очень вежливо, обязательно добавляя извинения к каждому бранному слову:
– Вы идиот, прошу прощения!
– А вы, извините меня, безмозглая ослица!
В другое время я бы насмеялся всласть…
Вырвалась из вагона и моя соседка. Я подал ей в разбитое окно оба пакета. Она что-то крикнула про бога, который меня непременно вознаградит. Я стоял, прислонившись к стене и бессильно опустив онемевшие руки.
Когда поезд прибыл в город, уже рассвело. Я едва дотащился до свободной скамьи в зале ожидания и рухнул на нее, закрыв глаза. Меня охватило ощущение небывалого счастья.
– Шани!
Я с трудом разодрал веки. Передо мной стоял Шандор, придерживая рукой полы кителя: все пуговицы были вырваны с мясом.
– Тебе надо к капитану, – он смотрел на меня с беспокойством.
– Иду! – Я посидел еще минуту и с трудом поднялся. – Иду!..
На улице я почувствовал себя бодрее.
Наш часовой приветствовал меня, вытянувшись в струнку, и стукнул каблуками твердых солдатских ботинок.
– Капитан Ковач вернулся?
– Так точно, господин лейтенант, вернулся. Еще вчера днем.
В чарде было пусто. Комочин сидел в одиночестве возле плиты в «клубе», накинув на плечи шинель – из-за шкафа, прикрывавшего заложенное кирпичами отверстие в стене, тянуло леденящим холодом.
Капитан пожал мне руку, пристально вглядываясь. В глазах промелькнула жалость, он покачал головой, но ничего не сказал.
Я терпеть не мог, когда меня жалели:
– Ну, вы тоже не красавец.
Действительно, Комочин выглядел неважно. Лицо осунулось, потемнело, заметнее обозначились скулы.
– Где все наши? – спросил я.
– На химическом учении за городом. Лейтенант Нема повел их. Рекогносцировка, – пояснил он. – Сегодня ночью операция. Но о ней потом… Как съездили?
Я коротко рассказал о разговоре у тети Эржи.
Капитан расхаживал по комнате, придерживая шинель и глухо покашливая.
– А где он сам? Вы его встретили в Будапеште?
– Нет.
– Слава богу! – Мне даже показалось, что капитан облегченно вздохнул. – Слава богу! Наделали бы глупостей.
– Да и не могли мы его встретить. Если только отправиться вслед за ним в тюрьму.
– Арестован?!- Капитан застыл посреди комнаты.
– Еще позавчера. В граверной мастерской. Уголовной полицией… Он рецидивист, бандит.
И тут я вспомнил: Вац!
– Вы встречались с ним раньше! – воскликнул я. – Да, да, встречались!
Я думал, он будет отрицать. Но услышал негромкое:
– Я тоже сидел в Ваце. Три года назад.
Капитан стоял передо мной, расставив ноги, спокойный, чуть настороженный, словно ожидая дальнейших моих вопросов.
– Вы? За что?
– Не играет роли, – все так же спокойно ответил он. – Вы ведь хотите знать не про меня, а про Бела-бачи.
Я смешался:
– Вы… Вы его там видели?
– Очень часто. Одно время он разносил еду по камерам. Эту обязанность всегда исполняли старые заключенные, и обязательно из уголовников. Политическим не доверяли.
– Значит, он все-таки уголовник?
– Сейчас расскажу, иначе действительно трудно понять.
Комочин сел рядом на стул со сломанной спинкой – одно из пожертвований хозяина дома доблестным гонведам.
– Понимаете, он очень не простой человек. Яркая, своеобразная натура. Своего рода Чапаев, Котовский…
Волевой, неустрашимый, отличный организатор, плюс рабочая закалка в молодости, плюс ненависть к угнетателям… Когда в Венгрии в девятнадцатом установилась советская власть, он стал командиром батальона в Красной Армии. И после крушения не сложил оружия, ушел с несколькими своими людьми на север, в горы. Дрались, пока не вышли все патроны. А потом зарыли оружие и спустились вниз, добывать боеприпасы и еду. Вот тут-то его и схватили в первый раз… Ему здорово повезло – его не узнали, а то бы петля, без всяких разговоров; с революционерами они расправлялись беспощадно. Судили как бродягу и попрошайку. Получил пять лет. Вот вам его первое уголовное дело. Вся беда, что ему в то время еще не встретился настоящий коммунист, который помог бы разобраться в обстановке. Сидел с отпетыми уголовниками, поговорить, посоветоваться было не с кем. Вот и решил один на один сразиться с хортистским режимом. Отсидел срок, вернулся в горы, раскопал спрятанное оружие и стал действовать. Нападал на помещиков, отбирал у них деньги и раздавал бедным крестьянам.
– Благородный разбойник!
– Да, совершенно верно, бетяр… Но сейчас не время бетяров. Его поймали ровно через две недели после первого нападения. Да он и сам не думал, что сможет долго продержаться. Для него главным было подать пример; он серьезно рассчитывал, что многие пойдут за ним и таким образом разгорится вооруженная борьба с фашизмом. Он и на суде собирался выступить с призывом к борьбе. Но хортисты не дали, процесс шел при закрытых дверях. Осудили втихомолку на пятнадцать лет и упрятали за решетку. Так никто и не узнал правды. На суд журналистов не пустили, газеты со слов чиновников писали о нем как о холодном предусмотрительном грабителе, даже сообщали, что он куда-то там спрятал награбленное, чтобы потом, когда выйдет из тюрьмы, зажить в свое удовольствие. Вот так и получился из Бела-бачи уголовник-рецидивист. Ведь внешне все выглядит именно так. «Руки вверх», «Кошелек или жизнь». Грабитель – и все! А мотивы для уголовной полиции никакой роли не играют. Им важно только арестовать и передать в суд. Пусть суд разбирается в мотивах.
– И все-таки неясно. Зачем ему понадобилось приезжать сюда самозванцем? Ведь мог сначала связаться с компартией.
Комочин усмехнулся:
– Связаться с компартией… Думаете, так просто? Когда он вышел из тюрьмы, у него было два адреса. Оказалось, оба давно провалены. Что делать дальше? Ведь подполье, строжайшая конспирация, беспрерывные аресты. Можно было потерять месяцы в безрезультатных розысках. А идет война! И он решил: главное сейчас – воевать. Значит, надо бить врага. И одновременно искать связь с партией… Так он и сделал. Раздобыл документы врача – он ведь неспроста назвался доктором, у него кое-какие познания в медицине есть: вместе с ним в камере долгое время сидел коммунист Алмади, врач по профессии – раздобыл документы и приехал в этот город…
– Почему именно сюда?- спросил я.
– Да потому, что о нем, о его людях рассказал Алмади. Он верил Бела-бачи, знал, что тот за человек. И вот в городе появляется детский врач Бела Дьярош. Дальше вы знаете сами. Он все подчинил задаче борьбы с врагом, даже свои знакомства в уголовном мире. Слава богу, за почти двадцать лет каторги их набралось немало.
– Правильно – тот гравер тоже… Товарищ капитан, – спохватился я, – надо немедленно обо всем этом сказать Лайошу Варна. Они ведь там думают…
– Уже не думают.
– Вы сказали?.. А Бела-бачи? Его никак не выручить?
Капитан помедлил с ответом.
– Сейчас нет. Но уголовная полиция – это не так страшно. Пока будут вести следствие, придут наши… Для полиции ведь он уголовник – не коммунист…
– Он и в самом деле не коммунист…
Еще не закончив фразу, я сообразил, какую сморозил глупость, и быстро поправился, тоже не слишком удачно:
– Формально – нет.
– И формально – да! Он ведь все-таки установил контакт с товарищами из ЦК, получал от них указания.
– Вот как!
– Да… А если бы даже и нет? Разве вы тогда отказали бы ему в праве быть коммунистом? Ведь коммунист – не просто человек, состоящий в партии, а тот, кто носит партию в себе, в своем сердце. Даже если он по какой-то причине формально и не числится в партии, все равно он коммунист, все равно!
Он говорил сейчас про Бела-бачи. А я думал про него самого. Я ведь не забыл ту первую встречу, в политотделе.
Комочин посмотрел на меня. Брови дрогнули, сдвинулись. Он угадал мои мысли.
– Как у вас было прошлой ночью? – быстро сменил я тему.
Он улыбнулся одними уголками губ, давая понять, что мой неуклюжий маневр оценен по достоинству.
– Шесть вагонов с боеприпасами.
– Не так плохо.
– Плюс мост.
– Ого! – не удержался я.
– Небольшой!
– Все-таки… Черный?
– Молодчина – парень! – сказал Комочин. – Вы его сегодня, возможно, увидите.
– На операции?
Он поморщился, глотнул и вдруг закашлялся снова:
– Фу, черт, простыть на войне… Да. Вечером. На заводе…
И стал рассказывать.
Немцы зажали рабочих в смертельные тиски: либо увеличивайте выпуск продукции, либо расстреляем за саботаж сначала каждого десятого, потом каждого пятого, потом каждого второго. А что такое продукция? Орудия, которые от заводских ворот прямым ходом катят на фронт и через несколько часов уже бьют по нашим.
Сорвать планы врага можно было только дерзким ударом. Причем одним – повторить удар не удастся, немцы примут меры.
