Авраам Бен Иегошуа - Смерть и возвращение Юлии Рогаевой
К рассвету они, разумеется, к переправе не поспевают, однако еще через несколько часов утомительной и тревожной езды все-таки выбираются наконец из леса. Уже полдень, и равнодушное солнце, всё последнее время мелькавшее перед ними среди деревьев, теперь стоит над головами, открывая далекий речной берег, к которому тут же поворачивается нос их неутомимой бронемашины. Вот она, долгожданная переправа! Около нее, как им и говорили, толпится множество людей, машин, телег и животных, владельцы которых жаждут переправиться на тот берег, где уже ждет толпа тех, кто жаждет вернуться сюда. В толще льда, сплошь покрывающего реку, в точности как рассказывала словоохотливая Консульша, прорезан неширокий проход, и маленький паром неторопливо ползет по нему от берега к берегу. Лед, видимо, прочный, потому что кое-где на нем уже протоптаны узкие тропки и видны идущие фигурки людей, которым невтерпеж добраться до нужного берега.
Бронемашина тормозит в самом конце длинной очереди, и молодой водитель глушит разогревшийся от долгой работы мотор. Его старший брат, наверно возбужденный тем, что всё кончилось благополучно и им все-таки удалось выбраться из лабиринта лесных дорог, не застряв там навеки, нетерпеливо выскакивает наружу, бежит к берегу, сходит на лед и быстро идет по одной из тропок. Дойдя до середины реки, он падает там ниц, как подрубленный, широко раскинув руки и ноги, и долго лежит этаким крохотным черным крестиком на белом снегу. Потом неторопливо поднимается и медленно возвращается обратно.
В густой толпе, среди машин и телег, тоскливо мычащих коров и раздраженно блеющих коз, шумит, как недавно в долине, небольшой базарчик, помогая ожидающим скоротать ожидание, а может, и развлечься, торгуясь с продавцами о цене. Однако Временный консул, видно опасаясь, как бы кто-нибудь из доверенных его попечительству неопытных приезжих не отравился опять, категорически запрещает покупать какие бы то ни было продукты, так что им остается только наслаждаться бескорыстным созерцанием местной экзотики. Время между тем снова близится к сумеркам, и, хотя река не так уж широка и паром ходит довольно часто, очередь тем не менее движется медленно, и, когда ближе к вечеру становится окончательно ясно, что до ночи им не перебраться на ту сторону, Временный консул решает просить милости у толпы. Он зовет к себе мальчишку, и они вместе идут вдоль очереди, рассказывая людям о несчастной женщине, погибшей в Иерусалиме от заряда взрывчатки на поясе террориста, пробравшегося в толпу мирных покупателей на самом оживленном городском рынке, и о ее сыне — вот он, сирота! — и о старухе матери, которая ждет не дождется погибшей дочери, чтобы похоронить ее в родной деревне, и вот так им в конце концов удается разжалобить стоящих впереди людей, и те соглашаются пропустить военную машину с гробом вне очереди. Везение, как тут же выясняется, пришло к ним в самый последний момент, потому что, когда они поднимаются на паром, паромщик объявляет, что этот рейс последний. Кадровику, однако, хочется еще немного экзотики, и, убедившись в том, что машина благополучно забралась на паром, он решает перейти реку пешком, по льду, невзирая на шумный протест Временного консула. Журналист, то ли желая блеснуть героизмом, то ли ради лишнего абзаца в будущей статье, вызывается составить ему компанию, а добросовестный Фотограф присоединяется к ним обоим, чтобы запечатлеть для газеты этот героический ледовый переход. С непривычки все трое идут медленно и осторожно, выбирая, куда поставить ногу. Под ногами действительно раздаются какие-то подозрительные потрескивания.
— Если мы сейчас провалимся в полынью, — не очень весело острит Журналист, — не бывать ни похоронам, ни очередной статье в газете. Разве что появится незаметное коротенькое сообщение на последней странице. Еще три израильских авантюриста погибли в чужой далекой стране. Чего их туда занесло? — подумает наверняка каждый, кто даст себе труд прочесть об этой нелепой и глупой гибели. — Мало им неприятностей в Израиле?
— Может, для меня это будет даже к лучшему, — насмешливо говорит Кадровик. — Потому что в противном случае твои статьи, где ты будешь расписывать мою верность незнакомой мертвой женщине, которую я обязался похоронить на ее родине, смогут только оттолкнуть от меня живых женщин. И по твоей милости я так и останусь бобылем…
— Ничего подобного, — с неожиданно серьезным сочувствием откликается на его рассуждения Журналист, и не только откликается, но даже кладет еще и руку ему на плечо, тем самым окончательно нарушая ту жесткую дистанцию, на которой всё время настаивает Кадровик. — Совершенно ничего подобного. Напротив, старый приятель, ты еще получишь возможность убедиться, насколько привлекает живых женщин такая преданность мужчины погибшей незнакомке. Теперь уж тебе наверняка не придется искать себе временных подружек в сомнительных пабах. Интересные знакомства сами будут тебя искать. И не только тебя! Ты еще увидишь, эта поездка обернется на благо нам обоим. Она меня прославит, уверяю тебя. Подумай, один газетный заголовок чего стоит! «Путешествие с гробом» — это же пальчики оближешь!
Глава десятая
С тех пор как донеслась до нас печальная весть из города Иерусалима, который мы раньше знали только по Святому Писанию, совсем замучили нас тревоги. Матерь Божья, наставь верных детей своих, чтобы достало нам ума и сердца не сделать какой-нибудь ошибки!
Как только пришла к нам эта весть, мы, и минуты не медля, тут же послали одну нашу девочку молоденькую, легконогую, в монастырь, поторопить несчастную мать с возвращением. Но про смерть дочери велели ей раньше времени не рассказывать. И вот уж четыре ночи прошли и пять дней, а их всё нет и нет. Правда, дороги все замело после бури, и мосты кой-где повалены, но мы каждую ночь выходили и костры жгли, чтобы можно было увидеть из самого что ни на есть далека.
Но что же нам теперь делать, если покойницу нашу привезут раньше, чем вернется ее мать? Хоронить без матери? Так ведь как-то не по-людски это, чтобы мать не смогла поглядеть на дочку в последний раз, постоять над гробом и поплакать над могилой. А если ждать ее, так куда нам этот гроб девать? Хорошо бы поставить его в материнской избе, где она родилась и выросла, да неловко как-то замок с чужой двери сбивать. Тогда, может, в церкви, возле алтаря? Но как же нам тогда там молиться, рядом с мертвой? Страх-то какой, Матерь Божья! Был бы это старик какой, а то женщина совсем молодая. Да еще в гробу, израненная вся. И из самого Иерусалима!
И кто ж ее отпоёт, кто скажет доброе слово над могилой? У нас же ее никто давно не видел, много лет уже, с тех самых пор, как она в город подалась, к мужу. Помним смутно — скромная была такая, и тихая, и работящая, матери во всем помогала, и на базар с ней ходила, и в поле, и в церковь помолиться, а потом приехал тот инженер молодой из города и влюбился в нее, вот она к нему и уехала, замуж он ее к себе взял. Далеко они жили, прямо как на краю света, да в первые-то годы мать еще ездила к ней в город, а назад воротясь, всё рассказывала, что, мол, дочка живет хорошо и работает тоже инженером, и сын у ней уже есть, красивый такой мальчик. А потом как провели к нам телефон, так она уж ездить перестала, только перезванивались иной раз. Мы и не знали даже, что она в этот Иерусалим уехала. Может, мать и знала, когда она ей оттуда звонила, а только нам ничего не сказывала. Вот мы и не знаем теперь покоя с тех самых пор, как эта весть пришла, уже пятые сутки. А нынче с утра приехал кто-то с переправы, говорит, видел этих, которые гроб к нам везут, целая делегация едет, а гроб на бронемашине везут, наверно, потому, что она там как на войне погибла. Вот, смотри, простой уборщицей, говорят, там была, а какой почет!
Матерь Божья, что же нам делать, ведь вот они, едут уже! И впрямь на бронемашине, как рассказывали, громадная такая, и гроб сзади, на прицепе, металлический. А кто ж в этом гробу лежит, если вот она сама спускается к нам из той машины, вместе с делегацией, сходит по ступенькам, молодая совсем и такая же красивая, какой в деревне еще была? Ах, Господи, неужто мы чуда сподобились, что воскресла невинно убиенная и восстала из своего гроба?! Да нет — присмотрелись получше и поняли, что не она это, а сын ее сходит из машины, парнишка молодой, высокий, а на мать и впрямь похож, как старуха говорила, две капли воды, и лицом, и глазами. А эта делегация важная какая — двое водителей, чтобы машину эту громадную вести, да еще посланник из самого Иерусалима, который лично гроб сопровождает, и при нем два журналиста, да из города им еще одного человека придали, чтобы с ихнего языка на наш переводил и обратно. Посланник этот, подтянутый такой, строгий, и лицом бледный, даже суровый, сразу видать, что военный человек, но говорит сердечно так и без хитростей, и как он заговорил с нами через своего переводчика, так мы сразу поняли, что Матерь Божья услышала наши молитвы и послала нам наконец человека, который нас успокоит и на все наши вопросы даст ответ.
