Валентина Гончаренко - Чародей
Я мог бы руки долу опустить,
Я мог бы отдых пальцам дать корявым,
Я мог бы возмутиться и спросить,
За что меня и по какому праву…
Но верен я строительной программе…
Прижат к стене, вися на волоске,
Я строю на плывущем под ногами,
На уходящем из-под ног песке.
……………….
Шел, увлекаемый новью,
Прежних не видя утрат,
И пред своею судьбою
Разве не я виноват?
Можешь карать и построже,
Но не забудь одного:
Убереги меня, Боже,
Впредь от меня самого….
…………………………
Уж зрелая пора открыла наши двери,
Торопит время нас, спешит двадцатый век,
И я живу сейчас в неистребимой вере,
Что должен на земле быть счастлив человек.
……………………………
Ты моя навсегда,
Знаю точно — навек,
И любовь, и судьба,
Мой родной человек…
………………………………..
Если бы все забыть плохое, — Здравствуй!
Если б мне быть всегда с тобою, -
Здравствуй!
Это слово я повторяю снова, -
Здравствуй, лебедушка, здравствуй!
……………………………Где бы ты ни была,
Всюду, любимая,
За тобою мой крик:
"Люби меня!"
Костерок погас. Над горами вспыхнуло огромное зарево. Наступили последние минуты расставания.
— Очнись, лебедушка, — встревожено повторял Юрий. — Ну, не горюй ты так… Все-таки лучше мне остаться. Давай пошлем все к черту, и я останусь! Не расстреляют же! На шахту пойду работать!
— А меня запрут в Сары-Таш… И Петр Ильич не поможет… Шахта там маленькая, уголь некачественный. Туда летом трудно добраться. Нет дороги для машины. А зимой вообще перевалы закрыты. Шахтеры- бывшие уголовники. Повальное пьянство. Школа малокомплектная. Всего два учителя. Нет, туда я ни за какие коврижки забираться не буду. Ты дал слово, что не вздумаешь оставаться.
— Хорошо, хорошо, не останусь. Нельзя же так убиваться, малышу делаешь плохо… Ты же знаешь, лебедушка, моя жизнь, мое счастье в тебе и нашем хлопчике… Береги себя и будь умницей… Я буду всегда рядом с вами… каждую минуту… и днем, и ночью… Не печалься, не горюй, лебедушка моя ясная, и ты всегда рядом со мной… каждую минуту… и днем, и ночью… "Парус ты мой найдешь над волной морскою… Я твоих перьев нежно коснусь рукою, — душевно запел Юрий. — О голубка моя, как сыночка я жду, и ему с безграничной любовью нежную песнь пою…"
Тут уж все мои препоны разлетелись вдрызг. Уткнувшись лицом ему в грудь, я взвыла, заливаясь слезами. Мучительно скривившись, он мягко двумя руками приподнял мою голову и проговорил с глубоким состраданием:
— Ну, нельзя же так!.. Малышу вредно… Подумай о нем… Все… Все…Капитан, капитан, улыбнитесь!.. Ну вот, умница…. Порядок в танковых войсках… Ты лучшее, что было и есть в моей жизни… ты награда моя
И без всякого перехода он прочел последнее свое стихотворение, которое я, конечно, не запомнила дословно, но содержание крепко вошло в память. Вначале рассказывается, как он после неудачного побега лежит, окровавленный, в фашистском застенке, ждет неминуемой казни и отгоняет от себя смерть мыслью, что непременно кончится этот кошмар, будет у него счастье, он встретит свою любовь, как награду за страдания. "Ты награда моя за страданья мои!" Эта мечта помогла ему выжить, бежать снова и обрести свободу. "Ты награда моя за страданья мои!" И вот он дома, встретил любимую, околдован и вознесен. "Ты награда моя за страданья мои!" Жизнь беспощадна, нас насильно разлучают, пусть ненадолго, но от этого не легче. "Ты и счастье мое и страданья мои!"
Родные сильные руки по-родному крепко сдавили мне плечи. Решительно оторвавшись, он спиной пошел к спуску. У кромки яра повернулся лицом вперед и сбежал вниз. Из- за слез я смутно видела его фигуру, выскочившую на другой склон. Выбравшись из яра, остановился, сложил ладони рупором и крикнул:
— Береги себя и малыша! Жди!
Повторил по слогам:
— Жди-те! До сви-да-ни-я! Жди-те!
Я ответила:
— До свидания! Будем ждать!
Он поднял над головой обе руки, сжатые в один кулак, взмахнул ими и, оглядываясь, пошел по тропке, махнул рукой в последний раз и исчез за уступом. Не предполагала, что увижу его через двадцать три года.
У меня подкашивались ноги. Кое-как доплелась до камня, на котором мы только что прощались, хотела присесть, но свалилась на колени и вцепилась руками в волосы. Крик рвался наружу, я забивала его внутрь, сцепив зубы.
— Ну шо, почала дурной головой стукаться! Проводыла кавалера и тепер волосся выдыраеш? Казала тоби, шоб охолонула? Казала! Дурна ты, Тытяна!
Текля! Господи, откуда она взялась? Тропка в стороне, оттуда камень не виден… Ясно, подсматривала и подслушивала… Теперь весь детский дом и школу на уши поставит, мразь…
— Ну, нет на тебя погибели, сексотка! Я мужа проводила! Мужа!
— Якого мужа? Блядун побиг дале блядуваты! Ну, артист! И кина ны треба! И на ручки взяв, и поспивав, и поцюловав, и шось таке складне пошуптав — и ходу! Треба его догнаты! Хай вертается и дытыну догляда! Як же дытына без батька?
— Об этом я должна у тебя спросить, Оксана Потаповна! Низкий поклон и искренняя благодарность вашему кодлу! Избавились от нас, чтоб безопаснее было детишек обкрадывать, а теперь стала вдруг мне сочувствовать… Видеть не хочу морду твою поганую! Шагай быстрее, а то базар без тебя опустеет…
— Тю, скажена! Мотай и дале сопли на кулак! Тьфу!
Плюнув со смаком, Текля энергично зашагала в гору, я поплелась следом. Зайти в школу не было ни желания, ни сил, до вечера провалялась на кровати, глядя в потолок. Так и не заснула. Забежала Катя, чтобы успокоить: Петр Ильич знает, почему я сделала прогул, и не сердится.
Расторговавшись, Текля зашла проведать маму. Я лежала в спаленке и слышала каждое слово их разговора. Юрию в конце концов удалось завоевать непреклонное сердце моей мамы, но убить в ней уверенность, что наш союз не приведет к добру, он не смог. По ее мнению, он все равно рано или поздно даст деру, прилипнув к очередной смазливой юбке, и убиваться за ним можно только по глупой доверчивости, от которой они с Теклей и пытались меня избавить. Если его насильно не удержать, он больше здесь не появится. Шутка сказать, два года жить врозь! Такой орел! Да там его сразу приберут к рукам… Как мухи налипнут… Не могу сказать, случайно или преднамеренно, но Текля припозднилась и осталась у нас ночевать. Вдвоем с мамой они приготовили сытный ужин, напекли пирожков с капустой, чай "со слоном" и шоколадными конфетами, принесенными Теклей в подарок. У детей украла. Я к ним не притронулась. За столом не задержалась, захватив с собой несколько пирожков, удалилась в спаленку. Гостья с мамой долго чаевничали, ведя очень интересный для обеих разговор. Первую скрипку играла Текля, мама только поддакивала.
Вера заставила Ивана на себе жениться, хотя он на дух ее не переносил… Вера добилась, что вся Иванова родня признала ее и дочку… Вера…Вера… Вера… Он там будет с девками крутить, а я здесь ночи не спать с ребенком да на одну копеечную зарплату тянуться впроголодь… Ни коровы, ни огорода… Из-за него все это потеряли… Потешился, сколько хотел, а теперь другим дурам будет песни петь и анекдоты рассказывать… Он это умеет… Артист…Он давно планировал удрать, ему помогли, и он бегом побежал прочь… То-то так прощался…и на руках носил… и на коленях баюкал… и песни пел и стихи читал… и все целует… все целует… Кобель! Глаза замазывал, чтоб скандала не поднимала… Быстро найдет, кому петь и стихи читать… А тут уже не появится…
Слушать такое — непереносимая пытка, не закрывать же рот гостье. Теклю прогнала бы запросто, несмотря на ночь, но ведь и мама с нею уйдет…
— Да чего вы раскудахтались! Никуда он не удирает! Благодаря вашим молитвам, Оксана Потаповна, у нас было два выхода: Сары-Таш и Подгорное или Ак-Булак и институт. Я выбрала Ак-Булак и институт. Я выбрала! Я убедила Юрия, что другого выхода у нас нет… Спасибо добрым людям, что отвели от меня Сары-Таш, куда ваша компания старалась меня заточить… И пришла ты к нам не с добрым сердцем… Захотелось посмотреть, как я буду локти кусать да слезами заливаться, опозоренная и брошенная… Локтей не кусаю, вот слезами заливаюсь и буду заливаться, тоскуя по нему… А Веркиного счастья мне не надо, и бегать по бабкам не буду… Вот где позор и стыд! Уж лучше одной жить, чем удавкой привязывать к себе мужика! Юрий — настоящий семьянин, образцовый муж и отец… Мама в этом убедилась… А что, прощаясь, на руках носил! Так он каждый день на руках меня носит, и стихи читает, и песни поет, и зацеловывает до одури… Ты не случайно Верку мне в пример ставишь… В свое время ты тоже, как Верка, Тарасу горло прихватила и света лишила… Вон куда завезла, чтоб не сбежал… А он взял и сбежал! И колдуны тебе не помогли… Так что нечего меня поучать, на себя сначала посмотри… Это хорошо, что ты подсмотрела, как мы прощались… Небось, локти кусала от зависти… Тарас ненавидел тебя, как Иван Верку, никогда не пел для тебя и на руках не носил… Не было у тебя такого, и теперь уже не будет! Подыхай от зависти! Так что не торжествуй! Я должна торжествовать, что Юрий именно меня назвал своей женой, женой по любви, а не по удавке! Он мужик исключительный. Всем взял: и мужской статью, и головой, и делами, и голосом… Конечно, налетят на него, как осы на мед…. Обещал выдержать… Выдержит — вернется — стану счастливейшей женой на свете… Не выдержит — силком тащить не буду! Я не Верка… Одного ребенка подниму сама. Тебе Тарас ни копейки не присылал, ты одна, без специальности, без образования, двух дочек подняла… Ты не пропала. Советская власть не дала тебе с дочками брошенкой мыкаться по свету… И я не пропаду! Работа есть, квартира, свет, вода, топка — все бесплатно, а что зарплата копеечная, так она у всех такая, кто не ворует…. И мама со мной, помощница и хозяйка. Мне не надо томиться по очередям. В магазин и на базар она ходит… Родится малыш, будет с бабушкой, пока я в школе… Втроем дождемся Юрия… Я научу сына гордиться отцом, как я им горжусь… Я очень счастлива, а вы меня хороните…
