Валентина Гончаренко - Чародей
Вера Матвеевна и компания Текли шли с собрания в полном разочаровании. Приказ о переводе меня в Ак- Булак их разоружил. Вера несколько дней обдумывала дома свое выступление, в котором проявились бы ее высокая гражданская позиция, толкающая ее, жену и мать, сурово обличить безнравственность директора школы, вступившей в преступную любовную связь с искателем любовных приключений Юрием Николаевичем. Он бросил жену-фронтовичку с ребенком, пил и развратничал все прошлое лето, пытался соблазнить Тамару Максимовну, но умная девушка не поддалась его чарам. Тогда он переключился на Татьяну Павловну и нашел в ней родственную душу, такую же развратную и бесстыжую… Она, Вера Матвеевна, жена и мать, да просто порядочная женщина, не находит слов, чтобы достойно определить низость падения этих, с позволения сказать, детских воспитателей. Их и близко нельзя подпускать к детям. Сорную траву из школы вон! Пусть идут на ферму, в колхоз или на шахту!
Хорошо подготовленная яркая речь пропала втуне.
Юрий пришел с собрания в приподнятом настроении. Не подвели союзники — фронтовики. Завтра ему на работу, я освобождена от должности и остаюсь дома. К восьми часам он уже сидел в учительской. Подтянулись и другие учителя. Через открытое окно доносились веселые голоса, песни и смех отдохнувших за лето учительниц. Юрий в своем амплуа, потешает честную компанию. До меня им вроде и дела нет. Спасибо. Мне будет легче оторвать сердце и от ставших родными стен школы и от работающих в ней учителей, с которыми за шесть лет породнилась душой. Жаль расставаться со всеми, даже со стервозной Верой Матвеевной. Сегодня последний из трех отпущенных нам Петром Ильичом дней. Вечером налегке с чемоданом и двумя сумками отправимся вдвоем в Ак-Булак, чтобы приготовить к въезду выделенную нам комнату.
Мама за два дня должна продать корову и начать ликвидацию огорода. Мы все перестирали, осталось погладить и уложить. Я этим и занималась в коридоре, все лето служившем нам столовой. На стуле стоял с откинутой крышкой чисто протертый и хорошо просушенный чемодан. В него я укладывала проглаженные вещи, выбирая самые необходимые, без которых никак не обойтись в первые дни на новом месте. Не плакала. Свалившаяся на нас беда придавила все чувства, я отупела, заморозилась и одеревенела. Слышу, компания вывалилась из учительской и через двор направляется сюда. Не хотелось бы никаких прощаний и душещипательных разговоров, но, видно, не удастся их избежать.
— Татьяна Павловна! — вперед выступил Иван Михайлович, — Завьем горе веревочкой, раз уже ничего изменить нельзя. По нашему обычаю в учительской накрыт стол. Выпьем чаю, попоем, поговорим и попрощаемся по- людски. Как стоите, так и пойдем, не переодевайтесь. Мы вас любим за душу, а не за костюм.
Окружили меня эскортом, ввели в учительскую и усадили на директорский стул. Юрий сел рядом. Иван Михайлович открыл бутылку "Саперави" и сказал вместо тоста небольшую речь с очень теплыми словами в мой адрес. Не забыли и Юрия, с большим уважением отозвались о нашем союзе, пожелали нам здоровья и долгих лет счастья. Вера сидела спесивым истуканом и не проронила ни слова. Бог с нею, пусть шипит в тряпочку, зато весь коллектив так обласкал и вознес нас с Юрием, что все горести последних дней померкли и растворились в этом потоке благодарной признательности. Неожиданно, очень непривычно и даже чуть неловко. На душе потеплело, дышалось свободно и легко…. Благодарный Юрий с трогательной грустью прочел несколько строф из"!9 октября" Пушкина. Слушали зачарованно. Вспомнили свои любимые песни, завершили прощальную посиделку "Вечерний звон" и "Прощай, любимый город". Мне в подарок вручили дамские часики, а Юрию — авторучку. Я очень растрогалась, смогла сказать несколько слов, и мы, под дружную песню мужчин — "Гоп, кума, ны журыся…" — хором разревелись. Тамара Максимовна обняла меня, расцеловала в обе щеки, сказала сквозь слезы: "Дураки мы… не ценили… больше такого директора у нас не будет…"
Многие годы потом, в трудные минуты (а их было немало!) стоило мне вспоминать это прощальное чаепитие, и удушающая спазма в горле слабела, открывая дорогу воздуху. Судьба распорядилась так, что за последующие тридцать с лишним лет я поработала еще в четырех учебных заведениях, но такого родства душ и стремлений ни в одном из них не встретила, может быть, потому, что это были большие школы с многочисленными педагогическими коллективами, в которых трудно докричаться друг до друга. Кучки, группки, сплетни, интриги, подсиживания и подножки…
Учителя разошлись, школа опустела, а у меня руки- ноги стали ватными, так не хотелось уезжать. Уговорила Юрия двинуться в Ак-Булак не вечером сегодня, а рано утром завтра.
Дошли по прохладе быстро, до начала рабочего дня успели обмести и подготовить к побелке свое новое жилище. До школы дошли вдвоем, он потом повернул к базару за известкой, я пошла искать учительскую. Уборщица указала, где она. Сделала глубокий вдох и открыла дверь. Гомон прекратился, десятка два голов с недобрым любопытством повернулись ко мне. Значит мой скандальный переход тут уже не секрет. Петр Ильич один в этом бабьем цветнике. Он представил меня женской компании и увел к себе в кабинет, сказав, что завуч еще в отпуске, поэтому мне придется самой осваиваться в новой обстановке. Тревога чувствовалась в его словах. Я спросила разрешения не приходить завтра не работу: будем переезжать, а сегодня сделаем побелку. Юрий пошел за известью. Петр Ильич велел мне тут же вернуть Юрия: гашеная и хорошо выдержанная известь есть в школе, целый чан остался после ремонта. Завхоз наложит нам ведро готового раствора. Сбегала за Юрием, проводила его от склада до школьного забора под пристальным наблюдением двух десятков глаз в окнах учительской. Как потом сообщила мне новая подруга, Юрию был вынесен лестный бабий приговор: ради такого витязя любая согласилась бы пострадать. К ним я больше не вернулась, отыскала по табличке свой класс, спросила у уборщицы тряпку, протерла стол и села спокойно работать. Начала, конечно, с тщательного анализа программы и букваря. Приемы работы хорошо известны, учебник и программа тоже не в новинку, дело спорилось. В класс заглянули две учительницы, но не вошли. Я сделала вид, что ничего не вижу, ничего не слышу, тружусь в одури увлечения. Задача максимум: чему я должна научить малышей за год, через какие этапы они пройдут к той вершине знаний, которая определена для первого класса государственной программой. Четыре этапа, соответствующие четырем четвертям. Первые два этапа — букварь. По списку в моем классе числится тридцать шесть человек. И все мальчики. Большинство готовились к школе в детском саду, пятеро детского сада не посещали. Три татарина, два армянина, четыре киргиза, три курда. Сходить нужно к ним познакомиться. Петр Ильич ушел в гороно, учителя разбежались, я некоторое время оставалась одна на все здание. К концу второго часа ко мне не очень смело вошла молоденькая девушка, Катя Еремина, Екатерина Владимировна, учительница первого класса "б", моя ближайшая коллега. Поинтересовалась, чем я занимаюсь. Весной окончила педучилище, попала в эту школу по распределению, неделю числится на работе, но что делать, не знает. Попросила позволения работать со мною вместе. Петр Ильич посоветовал. Живет в том же бараке, где и я. Из школы я вернулась с верной подругой. Она помогла нам быстрее справиться с мытьем обширной комнаты. Юрий белил аккуратно, уроки Веры усвоил прекрасно, но комната целое лето служила временным пристанищем для вновь прибывших шахтеров, мусору и хлама всякого накопилось воз и маленькая тележка, и грязи невпроворот. По второму разу Юрий белил только стены. А мы с Катей отмыли до блеска три окна, дверь, отскоблили некрашеный пол, потом отмыли его до желтизны. Но Юрию наша работа показалась недостаточной, он продраил его еще раз на свой манер. Чистенько, свежо, просторно. В комнате есть кухонная плита и две розетки. Юрий запланировал перегородками отделить спальню, кухню, но большую часть оставить для зала. Петр Ильич даст досок для перегородок. У него в огромной столярке два штабеля сухих досок лежат без дела. Вечером того же дня мы были дома. Застали рыдающую от горя маму. Она не выгнала сегодня корову в стадо. Привязала ее на длинной веревке возле огорода. В обед напоила, а когда к вечеру пошла, чтобы привести ее домой, веревка оказалась отрезанной, корову увел. Курды или чеченцы, местные на такое зло не пойдут Мы давно сроднились с узбеками и армянами, но никто из них не скажет, куда и кто увел корову. Из боязни, что в ту же ночь сам может лишиться скотины. И участковый сказал, что найти украденную курдами и чеченцами скотину еще не удавалось ни разу. А мы планировали, что на деньги, вырученные за корову, купим мне пальто, а Юрию костюм. Умылись. Мама пошла на огород до восхода солнца, мы с Юрием еще спали.
