Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 4, 2003
Ларионова и Фомичев начинают с подмены оспариваемого тезиса: по их словам, «одно из главных обвинений», предъявленных мною Б. В. Томашевскому как редактору, состоит в том, что он «неверно избрал основной источник — первое полное издание романа 1833 года <…> Казалось бы, последняя авторская воля должна быть безусловно отражена изданием 1837 года. Так, в частности, думает и М. И. Шапир» (стр. 145–146). Нет, насколько мне известно, Шапир так не думает, и оппоненты зря приписывают ему то, чего он никогда не говорил. Во-первых, издание 1837 года, так же, как оба предшествующих, не отражает авторской воли «безусловно»: все они повреждены опечатками, которые (я не раз это подчеркивал) необходимо исправлять. А во-вторых, любое прижизненное издание романа может быть взято за основу, ибо каждое отражает культурно значимый момент в истории текста. Единственное, чего, на мой взгляд, делать нельзя, — это произвольно контаминировать рукописные и печатные варианты, отражающие разные стадии работы автора над «Онегиным» (хотя именно так поступал редактор академического собрания сочинений).
Желая принизить значение последнего прижизненного издания, Ларионова и Фомичев объявляют, что оно «делалось в большой спешке и, судя по всему, имело чисто коммерческий характер. В конце октября Пушкин еще вел переговоры о переиздании своего романа <…> с содержателем Гутенберговой типографии Б. А. Враским, а уже 27 ноября 1836 года было дано цензурное разрешение на книгу, которая должна была печататься И. И. Глазуновым» (стр. 146). Тут мои оппоненты намеренно сбивают читателей с толку. Когда сообщается, что в конце октября 1836 года Пушкин вел переговоры о переиздании «Онегина», это можно понять только так, что автор предлагал свое сочинение издателю. Однако из письма, на которое ссылаются Ларионова и Фомичев, ясно, что в это время отнюдь не Пушкин, а Враский был готов издавать «Онегина» в счет пушкинского долга: «Посылаю вам, милостивый государь Александр Сергеевич, счет за все три книжки Современника и как вы мне предлагали вместо уплаты напечатать Евгения Онегина, то потрудитесь уведомить меня, могу ли я приступить теперь к печатанию его, — у меня уже всё для этого готово; если же вы почему нибудь переменили ваше намерение, то сделайте одолжение пришлите с посланным моим следующие мне по счету деньги, в которых я терплю крайнюю теперь нужду. Вы кажется не можете на меня пожаловаться — я был необыкновенно терпелив»[17]. Это письмо человека, который долго ждал и которому вместо денег было обещано право на переиздание «Онегина»; но сейчас Враский подозревает, что Пушкин передумал. «Вероятнее всего, — обоснованно предполагал Н. П. Смирнов-Сокольский, — Глазунов и его приказчик Поляков приступили к печатанию <…> „Онегина“ значительно ранее, чем <…> было написано <…> письмо Враского от 29 октября 1836 года»[18].
Насилие над фактами понадобилось моим оппонентам, чтобы искусственно локализовать период подготовки нового «Онегина» между концом октября и концом ноября. Теперь они делают следующий шаг: «Достаточно <…> вспомнить, как складывался у Пушкина этот месяц после получения 4 ноября пасквильного „диплома рогоносца“, чтобы понять: изданием 1837 года поэт просто не имел возможности заниматься <…>» (стр. 146). Довод сугубо риторический: ниоткуда не следует, что текст «Онегина» подвергся переделкам после 4 ноября. Кроме того, если в день дуэли Пушкин мог заниматься делами «Современника» или зачитываться детской «Историей России» (о чем написал ее автору, Александре Осиповне Ишимовой, прямо перед отъездом на Черную речку[19]), то уж как-нибудь в течение ноября он нашел бы время, чтобы при необходимости просмотреть онегинскую корректуру.
Легенда про «спешку» и «занятость» позволяет Ларионовой и Фомичеву мотивировать очередной аргумент: «<…> изданием 1837 года поэт просто не имел возможности заниматься, почему и текст его оказался искажен многими типографскими огрехами» (стр. 146). Последнее прижизненное издание романа действительно пестрит опечатками, но в этом отношении оно не отличается от предыдущих. Должны ли мы отсюда сделать вывод, что Пушкин вообще «не имел возможности заниматься» никакими изданиями «Онегина»? Не должны, так как известно обратное, и потому оппоненты выдвигают тезис, которому они уготовили роль краеугольного камня: «Издание 1833 года тоже далеко не было свободно от опечаток, но ни одна из них, ни грамматическая, ни пунктуационная, ни смысловая, не была в 1837 году исправлена» (стр. 146). В подтверждение приводится около дюжины совпадающих опечаток, но половина из них восходит еще к первому, поглавному изданию «Онегина» (1825–1832), и, следовательно, сами по себе они не доказывают, что автор стоял в стороне от работы над последним прижизненным изданием.
Ларионова и Фомичев особенно напирают на то, что в нем нет ни малейших следов корректуры, и на этом основании заключают: «Внимательное сопоставление <…> изданий 1833 и 1837 годов со всей убедительностью подтверждает, что издание 1837 года Пушкин не готовил» (стр. 147) — это трижды повторяется как заклинание. Боюсь, однако, что сопоставление изданий было проведено без должного внимания. Там, где Ларионова и Фомичев не увидели ни одного исправления, я нашел их свыше тридцати, и касаются они самых разных уровней — от орфографии до семантики. Ср. 1, XV, 12: И такъ гуляетъ на просторѣ(1833)® И тамъ гуляетъ на просторѣ(1837); 1, XXXIV, 12: пѣсень (1825, 1833) ® пѣсенъ (1837)[20]; 1, XXXV, 14: Ужъ отворялъ своей васисдасъ (1833) ® Ужъ отворялъ свой васисдасъ (1837); 2, XIII, 11: съѣжались (1833) ® съѣзжались (1837); 3, XXXVI, 9: Татьяка (1833)® Татьяна (1837); 4, VIII, 9: утомять (1833) ® утомятъ (1837)[21]; 4, XVIII, 11: иметъ (1833) ® имѣтъ (1837); 4, XVIII, 12: двузей (1833)® друзей (1837); 4, XXXII, 12: отвсюда (1828, 1833) ® отвсюду (1837)[22]; 5, XII, 7: взьерошенный (1828, 1833)® взъерошенный (1837)[23]; 5, XXI, 1: Евенiй (1833)® Евгенiй (1837); 5, XXXIII, 6: глубое (1833) ® глубокое (1837); 5, XXXVI, 1: роберовъ (1833) ® робертовъ (1837)[24]; 5, XLIV, 4: съ Ольгой (1833) ® съ Ольгою (1837); 6, XXV, 4: бельё (1833)® бѣльё (1837); 6, XXV, 9: санки бѣговые (1828, 1833)® санки бѣговыя (1837)[25]; 6, XLIV, 7: впраду (1833)® вправду (1837); 7, XVI, 1: Ея сомнѣнiя смущаютъ (1833)® Ее сомнѣнiя смущаютъ (1837)[26]; 7, XL, 10: калмыкъ (1830, 1833)® Калмыкъ (1837)[27]; 7, XLVIII, 9: нс всыпыхнетъ (1833)® не вспыхнетъ (1837); 7, LIV, 2: Забыть и свѣтъ, и шумный балъ (1833)® Забытъ и свѣтъ, и шумный балъ (1837); Примеч. 6: se chambre (1833)® sa chambre (1837); «Путешествие Онегина», [XIII], 12: кореты (1833)® кареты (1837). В издании 1837 года дважды восстановлена недостающая точка в конце предложения (3, V, 7; 7, X, 14) и один раз — недостающая запятая между однородными членами («Путешествие Онегина», [XIX], 12), снят лишний знак препинания между сказуемым и подчиненным ему инфинитивом (6, XXXIII, 13), скорректирована пунктуация после обособленного деепричастного оборота (7, XXVIII, 1) и т. д.
Некоторые поправки таковы, что в них трудно не почувствовать руку автора. XLIII строфа 4-й главы в первых двух изданиях оканчивалась:
<…> Сердись, иль пей, и вечеръ длиннойКой-какъ пройдетъ, и завтра тожъ,И славно зиму проведёшь[28].
Это однообразное присоединение новых предложений с помощью союза и возникло из-за опечатки, устраненной только в 1837 году:
<…> Сердись, иль пей, и вечеръ длиннойКой-какъ пройдетъ, а завтра тожъ,И славно зиму проведешь[29].
Союз а в предпоследнем стихе мы находим и в черновом, и в беловом автографе (см. № 835, л. 77 об.; № 935, л. 24).
Другой пример — описание Макарьевской ярмарки по тексту 1833 года:
Сюда жемчугъ привезъ Индеецъ,Поддѣльны вины Европеецъ.Табунъ бракованныхъ конейПригналъ заводчикъ изъ степей,Игрокъ привезъ свои колодыИ горсть услужливыхъ костей,Помѣщикъ спѣлыхъ дочерей,А дочки — прошлогодни моды[30].
Интонационная и синтаксическая самостоятельность двух первых стихов нарушает инерцию перечисления, все другие члены которого разделены запятыми. Пушкин ощущал это единой фразой: в рукописи после слова Европеецъ стоит точка с запятой (№ 934, л. 2 об.). В издании 1837 года целостность конструкции восстановлена: в конце второй строки точку заменила запятая. Маловероятно, чтобы такую опечатку мог выловить кто-нибудь, кроме автора: чтение 1833 года не противоречит пунктуационным нормам[31].
