Денис Гуцко - Русскоговорящий
А потом появилась Марина
Её не предвещало ровным счётом ничего.
Он познакомился с ней тогда же, когда и с Люсей, и не обратил на неё никакого внимания. Вернувшись после армии на факультет, Митя попал в новую группу: те, с кем начинал учиться, ушли на год вперёд. Она была старостой. Марина как Марина. Протянула руку, и он пожал её. Как возле любой красавицы, он испытал подмешанный к вожделению досадный тремор — такой же приключается перед дракой — но и только. Крутые арки бровей, по-мужски коротко остриженные ногти, весьма лаконичные, проведённые по кратчайшей прямой к нужной точке жесты. Его поначалу насторожила эта манера: «Будто связали её». Нормальная жизнь, в которую Митя вернулся из армейской казармы, какое-то время оставалась для него стеклянной: стеклянные люди занимались невнятными стеклянными делами — записывали лекции, сдавали курсовые работы, читали учебники, в которых, чтобы начать понимать, он должен был два-три раза прочитать одну и ту же страницу. Такие стеклянные, забавные после неподъёмных армейских, заботы одолевали их. Вслед за остальными он занимал себя теми же делами, терпеливо дожидаясь, когда всё вновь станет настоящим. Позади этого ожившего стекла нет-нет, да и вставали чёрно-белые армейские картинки: жирная полоса дыма через весь горизонт, перевёрнутый БТР, пустые глаза беженцев, сидящих на чемоданах где попало, где им указали — всё это было куда как живее. Но картинки удалялись, уплывали, стремительно растрачивая детали, выцветая как армейское ХБ на солнцепёке — и постепенно Митя вернулся оттуда по-настоящему.
Всё было просто. Сыпался медленный пушистый снег. Звонко скрипел под ногами, его было жалко пачкать подошвами, и Митя старался идти по краю дорожки, почти по бордюру. Под отяжелевшими, нагруженными лапами сосен он иногда останавливался, искушаемый желанием пнуть ствол, чтобы мягкие снежные комья с коротким вздохом облегчения ухнули вниз, ему на голову, на плечи — и так отчётливо представлял себе сорвавшийся снег, что жмурился и втягивал шею. Но и сбивать пышные подушки с веток тоже было жаль, и он шёл дальше. Хотя до начала первой пары оставалось лишь двадцать минут, отрезок тротуара, ведущего к геофаку, был пуст: начнут собираться перед самым началом. В узком переулке, протиснувшемся между факультетом и баскетбольной площадкой, раздался скрип, и слегка поскользнувшись, перед ним выскочила Марина. Поворачиваясь к нему спиной, успела улыбнуться и показать глазами на снег — мол, вот так снегопад. Пока она семенила впереди до крыльца факультета, Митя жадно смотрел ей вслед, будто зачем-то ему нужно было запомнить её наклонённую вбок на резком вираже спину, мелькающие ярко-оранжевой резиной подошвы сапожек, белый кружевной платок, гладко охвативший голову, и кружево снега на воротнике пальто. Так, по скрипучему снегу, она и вбежала в его жизнь. Теперь по утрам, приходя на факультет, Митя прежде всего искал её, выхватывал что-нибудь взглядом, моментально оценивал — вроде того: синий ей не идёт — или: ну и взгляд! скальпель! — и отходил, будто бы сделал что-то, что непременно должен был сделать.
Смотреть-то он смотрел, но вполне здоровыми холодными глазами. Пожалуй, она ему не нравилась. Она показалась ему замкнутой. «Да — нет, да — нет». Плюс-минус, батарейка, да и только. Энергия правильности, исходившая от неё, была совершенно баптистской, леденящей душу. Марина, кажется, принадлежала к той героической расе людей, которые никогда не совершают ошибок. Рассказать ей неприличный анекдот — смешной неприличный анекдот — всё равно, что рентгеновскому аппарату рассказать: никаких эмоций, обдаст гамма-лучами, да и только. Она никогда не опаздывала. Никогда и никуда. Даже на практику по кристаллографии, к этим деревянным тетраэдрам-додекаэдрам, которыми заведовал нуднейший Анатолий Михайлович, Марина приходила за пять минут до начала и стояла, листая тетрадку, в неудобном узком коридоре. По утрам её одежда пахла утюгом, платок — она приходила в платке, если шёл снег — она сушила в классе на батарее и аккуратно, квадратиком, складывала в сумку. В том, как она одевалась, особенно в сабельной отглаженности её остроугольных воротничков, было что-то солдатское. Нет, Митя не этого ждал от девушки, в которую мог бы влюбиться.
— Да-а-а, всем хороша девка. Только строгая.
— Ты про кого?
— Да ладно, Митяй, что я, не вижу, как ты на неё пялишься?
— Чушь говоришь.
— Ну да. Только когда так пялятся, потом, знаешь, бывает, что и… женятся.
Он в тот раз от души рассмеялся (вот ведь, все норовят его с кем-нибудь обвенчать: на Братском с Люсей, на факультете — с Мариной), подробно изложил, какой должна быть его жена, почему здешние жёны не выдерживают конкуренции с кавказскими, и что за женой-то он точно поедет домой, в Тбилиси.
— Хорошие жёны водятся южнее Кавказского хребта, дружище! Там академия жён.
Митя говорил темпераментно и убедительно, а договорив, понял, что сам не верит в сказанное.
Удивляясь самому себе, продолжал подглядывать за Мариной.
Замечала ли Марина его шпионаж или нет, она никак этого не выдавала, ни в чём не меняя своего поведения. Вскоре Мите пришлось признать: благопристойность её не была свадебным товаром. Не вывешивалась зазывающей рекламкой — как это часто приключалось с другими девушками из провинции, чрезвычайно веселившими его своей прямотой. Что такое провинциальная барышня в университетской общаге? Боекомплект разносолов под кроватью, лекции по всем предметам, записанные каллиграфическим почерком, «борща хочешь? горячего? со сметаной?» — стрелка компаса как вкопанная указывает на загс. И комната, ненормально чистая, с геранью и ковриками на стене — последняя стоянка на пути к вершине брака. Марина борщей не предлагала, почерк у неё был хуже, чем у медработника.
Митя наблюдал. И всё-таки — нет, она ему не нравилась.
Ни по каким признакам не совпадала Марина с сочинённым Митей идеалом. Всё в ней было не такое. Даже вырез ноздрей. Мите всегда нравились ноздри маленькие и закрытые — и это несовпадение с идеалом, казалось, гарантированно защищает его от настоящей влюблённости. Разве сможет он в неё влюбиться?! Она ведь отличница-переросрок. Даже комендант общежития, стальная товарищ Гвоздь, называет её Мариночка. Она такая правильная, что её можно вносить в таблицу СИ как единицу измерения правильности. Человек-кодекс. Как можно увлечься кодексом?
Митя ругал себя: какого рожна ты за ней шпионишь? Но от привычки этой избавиться не мог.
Марина приходила на полевые занятия по картографии в кедах, в грубых резиновых кедах, ей было плевать, что все косились на эти грубые резиновые кеды. А преподаватель хвалил её, ставя в пример однокурсницам, вышагивающим по кочкам на каблуках и платформах. Она бегала по вечерам на спортплощадке. Одна. Когда приезжали заграничные гости, к ним вместе с преподавателем приставили Марину. А кто ещё так хорошо говорит по-английски?
Её достоинства нервировали Митю. Она наверняка зануда, решил он.
Чтобы в этом удостовериться, он поговорил с ней. Марина держала книгу в щепотке пальцев, снизу за самый корешок, свободной рукой поглаживая себя по коротко стриженому затылку, вверх — вниз, вверх — вниз. Она постриглась накануне и, наверное, ещё не привыкла к новому обнажённому затылку и к щёкочущему ладонь «ёжику». Вверх — вниз, вверх — вниз.
— Ты не знаешь, он автоматом ставит?
— Не знаю, Митя. Говорят, в прошлом году ставил, — Марина почему-то улыбалась.
Она почти всегда улыбалась, когда он с ней заговаривал, будто он что-то смешное говорил.
— А на посещение смотрит? А то я напропускал.
— Вроде бы нет, были бы работы сданы. Знаешь, Митя, мне кажется, органическая химия — не тот предмет, из-за которого тебе стоит волноваться.
— Почему?
— Мить, но у тебя же все работы написаны на «отлично». Кроме одной, кажется, да?
— А… ну да.
Ему понравилось говорить с ней. Особенно же понравилось, как она произносила его имя. Ясно и протяжно. Так произносят только имена тех, кто приятен. Редко кто так приятно произносил его имя. Даже у Люськи с её солнышком в горле не получалось так. Не найдя, как продолжить разговор, он сделал вид, что ему срочно куда-то нужно, а Марина снова улыбнулась. «Наверное, — думал он, впадая в поэтическую задумчивость, пока шёл по угрюмым, без единого окна, коридорам химфака, — наверное, так ангелы-хранители произносят наши имена». И продолжал думать об ангелах, стоя на крыльце на холодном ветру: «Интересно, у них там бывают переклички, собрания? Отчёты… Да, отчёты о проделанной работе. — Итак, ангел Такой-то, отчитайтесь о своём подопечном! Одни смотрят прямо и рапортуют бойко. Другие смотрят в пол… или что там у них… Мой, наверное, каждый раз стоит потупившись. А Маринин ангел — этот, конечно, на лучшем счету, отличник горней подготовки». Странное дело, правильная Марина возбуждала в нём самую разнузданную лирику.
