Джин Сэссон - Майада. Дочь Ирака
Вафаэ, которую из-за цвета волос прозвали «Томат» (их цвет напоминал нечто среднее между спелым помидором и золотой пшеницей), расхаживала взад и вперед между Самарой и туалетом, опорожняя маленькое ведро и наполняя его чистой водой. Эту женщину арестовали за то, что ее брат бежал в Сирию.
Анвар, высокая женщина с сильными руками, была очень привлекательна — светлые волосы, светло-карие глаза, точеный нос и тонкие губы. Она наклонилась над Самарой и, скривив рот, высказывала свои мысли о том, как остановить кровотечение Сафаны. Майада не знала ее историю, потому что Анвар была молчалива и редко жаловалась на свои несчастья. Она слышала, что сокамерница училась гуманитарным наукам, а затем преподавала социологию. Кроме того, Майада припоминала, что у Анвар есть сестра-инвалид.
Анвар была единственной женщиной в камере 52, которая действительно совершила преступление. Ей нужно было съездить по работе в Йемен и провести семинар в местном институте. Ей не хватило денег, чтобы заплатить за паспорт, и она взяла паспорт сестры — внешне они были очень похожи. Один из родственников захотел выслужиться перед тайной полицией и донес о подлоге. Анвар сказали, что ее ожидает долгое тюремное заключение. Больше всего она переживала из-за того, что сестре-инвалиду приходится в одиночку заботиться о своей семье.
Хайат и Азия, две пленницы камеры 52, стояли рядом, взявшись за руки. Семь месяцев назад их арестовали за то, что пропали две коробки напольного кафеля. Их схватили в офисе компании, которая поставляла строительные материалы и построила большинство дворцов Саддама. Хайат и Азию обвинили в краже. Хайат подписала документ, в котором говорилось, что эти материалы были выданы со склада, а Азия своей подписью заверила, что коробки погрузили в машину.
Хайат было тридцать два года, она жила с братом и его пятью детьми. Она не могла говорить спокойно и все время расхаживала по камере и плакала. Ее глаза испуганно перебегали из одного угла камеры к другому. Этим она напоминала попавшего в силки кролика. Как-то Хайат призналась, что боится выходить на свободу: брат рассердился из-за того, что арест бросил тень на всю семью, и пообещал ее избить.
Азии исполнилось сорок два года. Она была счастлива в браке и родила мужу трех мальчиков. Азия постоянно переживала из-за детей. Она плакала ночью и днем, поясняя, что лица трех сыновей всегда у нее перед глазами. Из-за бесконечных слез у нее под глазами появились фиолетовые пятна.
Майада, которую переполняла тоска о детях, ломала руки, думая о том, увидит ли она еще когда-нибудь Фей и Али или не выдержит пыток, как несчастная Джамила? Майада не боялась умереть от старости, но ей было страшно при мысли о том, что смерть придет к ней сегодня или завтра. Сначала она должна поставить детей на ноги. Они еще такие маленькие и нуждаются в матери!
Она мечтала ощутить прикосновение детской ручки, почувствовать свежий запах волос, прикоснуться к гладкой коже щек. Майада вытерла слезу и повернулась на бок, к стене. Но она не могла уснуть, потому что в камере 52 всегда горел свет и не смолкали голоса.
Майада провела в Баладият меньше недели, но ей казалось, она прожила здесь много лет. Дни и ночи тянулись бесконечно, и она все время вспоминала о прошлой жизни: тогда ей постоянно не хватало времени, чтобы выполнить все дела. А здесь, в тюрьме, ей нечем было наполнить долгие часы. Время превратилось в ее врага, ночи и дни сливались воедино.
Одни сутки были похожи на другие. Вечером женщин пытали или они с ужасом слушали, как пытают других. Они просыпались на восходе и молились. Затем по очереди ходили в туалет и стояли под душем. Потом приносили завтрак, состоявший из безвкусных бобов и заплесневелого хлеба. Если день был удачный и никого не вызывали в пыточную, женщины плакали, молились или вспоминали о дорогих, самых важных людях. После дневной молитвы женщинам давали грязный водянистый рис. Иногда приносили теплый хлеб, который пах болотом — его специально пекли из испорченной муки. И они снова разговаривали, молились, ожидали пыток, ухаживали за теми, кого пытали. После вечерней молитвы им давали ужин — опять бобы и хлеб. А потом они с ужасом ждали ночи, когда тюрьма сотрясалась от страшных криков.
Из всех женщин-теней только Самара все время чем-то занималась, придерживаясь строгого распорядка дня. Если она не лежала без сил после пыток, то мылась, складывала свои вещи или ухаживала за сокамерницами. Самара так заботилась о чистоте, что каждый день стирала одежду или абайю. Другие не обращали внимания на пятна рвоты на платье или застрявшую между зубами пищу, но только не она. Утром, перед душем, Самара раздевалась и стирала одежду. Искупавшись, она надевала мокрое платье и быстро расхаживала по крошечной камере, уверяя улыбающихся женщин-теней, что благодаря движению одежда высыхает так же быстро, как при сильном ветре.
Майада целыми днями хандрила, раздумывала о детях, разглядывала лица сокамерниц или с ужасом смотрела на дверь, ожидая, что она откроется. Других женщин-теней вызывали на допросы и пытки, но о Майаде Аль-Аскари в Баладият, кажется, забыли. Ее не водили пытать или допрашивать. Очевидно, никто не интересовался ее делом.
Майада испугалась, что умрет в тюрьме. Ведь никто не знает, где она находится. Она была на грани депрессии. Теперь она постоянно думала о смерти, которая больше не казалась ей чем-то далеким. После двухнедельного ожидания Майада пришла в отчаяние и начала подражать Азии и Хайат: скрещивала руки, нервно расхаживала по маленькой камере и плакала дни и ночи напролет.
Самара по характеру была доброй, мягкой женщиной. Она всегда давала хорошие советы и пыталась развеселить Майаду.
— Послушай, я хочу, чтобы ты мне верила, — говорила она ей. — Никому в Баладият не удается неделями избегать пыток. Тюремщики узнали, что если они будут с тобой плохо обращаться, их ждут неприятности. Однажды тебя освободят, — она щелкнула пальцами, — вот так!
Майада искоса посмотрела на Самару и, увидев, что она уверенно смотрит на нее, всей душой желая подбодрить, виновато улыбнулась и вновь залилась слезами.
Самара обняла ее и сказала:
— Ты не должна попусту растрачивать силы; необходимо бороться за жизнь. Нужно держать себя в руках.
Но Майада лишилась мужества и уверенности.
И вдруг во вторник утром все изменилось.
Майада спокойно лежала на нарах, разглядывая потолок. Она перевела глаза на крошечное зарешеченное окошко в верхней части стены, ожидая, когда взойдет солнце и прольет в камеру благодатные лучи.
Вдруг ей показалось, что она услышала щебет кабаджа — птички, похожей на куропатку.
В старинной иракской сказке говорится, что если ты слышишь, как поет кабадж, то скоро уедешь оттуда, где находишься.
Сердце Майады забилось быстрее. Она села и, с трудом осознавая, где сон, а где явь, огляделась по сторонам, чтобы понять, слышит ли еще кто-нибудь чириканье. Она почти месяц просидела в этой мерзкой камере и сегодня в первый раз услышала пение птицы.
Кабадж продолжал чирикать. Легкое дуновение ветерка доносило до камеры рулады птички.
Услышав пение, проснулись и другие женщины. Казалось, птичий щебет струится в открытое окно, словно послание от Бога. Счастливая песнь кружилась по камере, наполняя сердца женщин надеждой. Каждая из женщин молилась о том, чтобы кабадж пел для нее.
Самара подхватила мелодию, напевая старинную иракскую песню, которая напоминала щебет кабаджа. Он заливался трелями, и Самара вскочила с нар:
— Послушайте, как он настойчив! Кабадж сидит прямо у окна. Скоро кто-то уйдет из Баладият. — Самара с горящими глазами обернулась вокруг своей оси, внезапно остановилась, простерла правую руку и, указав на Майаду, сказала:
— И этот кто-то — наша Майада.
Несколько дней она находилась в таком подавленном настроении, что ни с кем не разговаривала, и ей не хотелось вторить веселью Самары. Но она любила отзывчивую шиитку и боялась ее обидеть.
— Спасибо, Самара, что подбадриваешь меня. Ты такая добрая! Но про меня просто забыли. Я умру здесь. Это предопределено. Как только я узнала, что буду сидеть в камере 52, то сразу поняла, что это мое последнее пристанище. Эта камера станет мне могилой.
Самара посмотрела на Майаду. На ее милом личике была написана твердая уверенность:
— Я уже несколько дней предчувствовала это, и кабадж подтвердил мою уверенность, — заявила Самара. — Скоро ты отправишься домой. Майада, тебе нужно запомнить наши телефоны, адреса и имена членов семьи. Сейчас. Сегодня. У нас нет ни единого шанса, если одну из нас не освободят. Это произойдет с тобой, и когда ты окажешься на воле, ты нам поможешь.
Майада была слишком подавлена. Она надвинула на лоб платок, чтобы прикрыть глаза от слепящего света лампы. Она была слишком несчастна, чтобы поверить в полные надежд предсказания Самары. Ей было известно, что ее никогда не выпустят из камеры 52.
