Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2
А вдруг объявившаяся невесть откуда страшно веселая Катарина, обрадовавшись Елене, как сестре, рассказывала ей, что по дороге они с Мартином заблудились и случайно очутились вдвоем у Мартина дома — и поэтому сюда она, уже одна, добрела только минут пятнадцать назад.
Домой шли пешком. В густом, темном, как будто масляном, воздухе так парило, что Катарина, взглянув на раздевшуюся уже до футболки Елену, тоже, стянув с себя нарядно-рваную, с жабо на груди, белую рубашку, разнагишалась, и осталась в одной смешной старомодной майке на белых узких бретельках, которые сразу зрительно жутко выпячивали голые плечи, делали их гораздо более мощными, чем они есть на самом деле — и вышагивала теперь в темноте, под железнодорожным мостом, в своих облегающих джинсах и высоких черных сапожках с мятым голенищем на плоском каблуке — как какой-то легкий боксер с трицепсами.
И, как только шумная компания отвяла, опять им невыносимо тяжко было друг с другом молчать. А отвечать на обывательское смыслоподражание Елена была уже не в состоянии.
Когда Катарина отперла опустевший после срочного отъезда Марги дом, Елена ожидала, что сейчас выбежит Бэнни — и как всегда разрядит обстановку своими шерстяными боками. Но Бэнни не вышел.
— Бэнни? Бэнни?
— Вос из? — отозвался с запертой веранды пиратским голосом Куки.
— Ничего не понимаю, — говорила встревоженная Катарина, вернувшись сверху, где проверила Маргину спальню. — Обычно, когда Францля нет дома, Бэнни у мамы под боком на кровати спит. А когда нет их обоих, так и вообще дрыхнет там один, как король, у них на кровати. Носом одеяло разроет, и, как в конуру туда… Что-то странно… Куда он залезть мог, что нас с тобой не слышит? Можно я зайду в мою, то есть в твою спальню, наверх? Бэнни, вообще-то, не любит туда — высоко, но все же… — и она уже убежала опять вверх по ступенькам.
Проверив и там, и еще раз сбегав в комнату к Марге, и в подвал, и еще раз на кухню: насыпав в железную миску комбикормовую гору и погремев на весь дом собачьим угощением — Катарина сморщилась, тяжело задышала и готова была разреветься:
— Я не понимаю, где он? Что случилось?
— Пойдем посмотрим на террасе. Может, мы там его заперли случайно, когда твоя мама уезжала?
Катарина, дернув деревянную дверь, и чуть не вырвав замок с корнем, вертя не слушающимися пальцами ржавый ключ, ворвалась на веранду и, залив ее светом, пнула ногой и проверила первым делом кадку с юккой: любимый лаймовый обслюнявленный теннисный мячик, который Бэнни на прогулку всегда брал с собой, лежал на месте.
Выскочив на улицу, Катарина носилась по спящему переулку и, уже наматывая на кулак слезы, с дрожащим младенчески скорченным подбородком, орала:
— Бэнни! Бэнни! Милый мой! Бэнни!
Елена, с ёкающим сердцем, не зная чем помочь, носилась, то за ней, то за угол — и эхом разносила псиное имя. По всем ближайшим темным переулкам. Вместо ответа уже слыша издалека Катаринины рыдания.
— Я не понимаю, как это случилось! Ведь он был дома, когда мы маму провожали! И когда мы все вместе выходили — так, вспомни: зашел Мартин, потом этот жлоб Густл — они ведь даже в дом не входили — когда я запирала дом — я прекрасно помню! Что случилось! Я не понимаю… — дрожала она.
Они вылетели уже на центральную улицу, напрасно, в броуновом движении, обшаривая городок — хотя было уже понятно, что будь Бэнни поблизости — он бы пришел на Катаринин голос.
— Катарина… — обняла ее за плечи Елена. — Пойдем вернемся домой, позвоним Мартину и попросим, чтобы он пришел помочь… — видя, что Катарина уже в истерике.
Катарина, задыхаясь и сглатывая слезы, кивнула.
Подошли к дому. Катарина, дергаясь и морщинясь, уже не контролируя отпятившихся и трясущихся в нервных конвульсиях губ, на которые Елена и сама уже без слез не могла смотреть, — еле справившись с дыханием, проговорила:
— Пойдем посмотрим в саду под деревьями! — Может быть, он… мертвый там лежит! Он бы пришел, если б он был живой!
Сшибая все на пути, не видя ничего из-за слез, не вписавшись в калитку, распахнув вместо этого кусок забора, вышибив ногой мелкий трухлявый штакетник, Катарина побежала в сад.
Елена, в оцепенении, остановилась, развернулась — и закрыла лицо обеими ладонями, так крепко и плотно, что даже вздохнуть не могла: отняла ладони от лица — и увидела кудлатую чернявую башку Францля, отчима Катарины, подгуливающего к дому. Взъерошенный Францл спотыкался — и пьяно улыбался, не поспевая за волочившем его за собой на поводке молчаливым улыбчивым Бэнни, изо всех сил молотившим фиолетовым языком, как пропеллером, которым он как будто помогал себе, и на котором как будто надеялся поскорее долететь до дому:
— А я думал, ты уехала уже… Я чего-то перепутал?.. Марга велела… Пришел — вас нету никого! Ну, ничего. Я обратно пойду, к Амброзине. Амброзина кнудли с салом делала сегодня! Вкуснооо! Жаль, что ты не жрешь, чего вкусно! — блаженно расплылся Францл. — Марга у меня та-а-к готовит! — добавил он восторженным шепотом, пригнувшись топорщащимися длинными черными усами и обдавая Елену перегаром. — Лучше готовит, чем ее сестра… тсс!.. между прочим! Ик. Но я храплю. Ик. Понимаешь?
От истошного ора Елены, состоявшего из одного только слова: «Живой!» — Катарина прибежала, спотыкаясь от счастья, своротив по пути теперь уже и деревянную калитку с петель, выхватила из рук у косого Францля поводок и, не сказав ему ни слова, понеслась вместе с Бэнни от калитки прочь, всхлипывая, трясясь плечами — в конце улицы на бегу звучно отстрельнула хромированный карабин, спустив чау с поводка, и побежала, не тормозя, дальше. Бэнни, отчаянно улыбаясь, трусил рядом восьмеркой, оббегая и обмахивая то Катарину, то Елену.
К Катарине Елена даже боялась подойти — и просто шла быстрым шагом за ней сзади.
А та, как выстрелившая, распрямившаяся пружина неслась вперед и вперед.
«Смешная ночь сегодня выдалась», — подумала Елена с нарастающим чувством волшебной легкости, когда с Фэльд-штрассэ Катарина вдруг нырнула — не руша, а переступив, для разнообразия, забор — в какой-то тайный проход, оказавшийся на поверку чьим-то ухоженным садом с обстриженными скульптурками туй у крыльца — чьим-то сквозным двором, ведшим к распаханному полю. Секунда — и перед ними распахнулся ночной простор пашни.
Красные электрички пронеслись по левую руку навстречу друг другу, чиркнув в темноте, как застегиваемая молния — и на секунду наложив кадры своих сияющих окон друг на друга, вызвав яркую вспышку. «Должно быть, это именно там, куда мы усвистали с Сильвией», — сказала себе Елена.
На миг показалось, что это не электрички проехали, а прожекторы вдруг просто выхватили пучками света квадраты медвяно освещенной уютной жизни, существующей где-то там, за полотном. Прожекторы увезли. И все затихло.
С поля тянуло внятным, недвусмысленным, коровьим навозом.
Жирная, масляная теплая темнота ночи липла к рукам.
Небо нависало как влажный кусок войлока, с прорезями для звезд.
Катарина остервенело бежала вперед, по распаханной и уже притоптанной местной популяцией кромке поля, срывая злость на попадающихся под ноги булыганах и мелких комьях земли — которые, будучи пинаемы, мягко и приятно рассыпа́лись.
Свежая пашня припорошена вся была измельченным прошлогодним жнивьем, по второму разу перемолотым — тускло желтой трухой жнивья, форматом со спичку.
Недавно проклюнувшиеся стебельки рапса блестели, от звезд, невозможно крупной росой, — крупнее, чем сами стебли, — да вдобавок капли еще и преувеличивали ростки как бриллиантовая лупа, — так, что казалось, и те, и другие вспрыгивают к небу.
Катарина, в своей бешеной рыси, спотыкалась, но все-таки, хотя бы, опиралась, при пробежке через критически скользкие полуовражки и кюветы, на знакомые по светлому времени суток подножки не смолотых комбайном, вросших в землю, валунов.
Елена же, не сумев повторить в точности танцующую мимику Катарининых ног рядом с овальной лужей (из которой пес, мельком остановившись, с удовольствием полакал), соскользнула и приземлилась в склизкую жижу джинсовым коленом. Впрочем, без малейшего звука — жестко поставив себя на mute — тут же встала, распихнув руками размытые края терракотовой бани (и вымазав в жиже теперь еще и ладони), и помчалась за Катариной дальше.
Та, без предупреждения, резко вывернула направо, на одну ей знакомую (и не похоже, чтобы вообще существующую) дорожку — и напропалую, через поле, рванула, пропахивая ногами диагональные борозды в пашне, и проваливаясь в мягкую пышную тепло дышащую землю. Все еще не в силах затормозить ни на секунду.
Елена, силясь не выдирать побеги рапса, перемахивала, из одной колеи по щиколотку, в другую. Борозды пашни все были густо усеяны непонятно откуда сюда в таком количестве нападавшими камнями. Кроссовки уже выглядели как колхозные сапоги, обросшие глиной. И оттягивали ноги как тяжелые гири. Бэнни мазал меховое пузо, но героически сигал через борозды, впереди всех — периодически оглядываясь на Катарину, и пытаясь угадать, куда ж она идет. Под ногами зачавкало. Вбегали в какие-то уж просто откровенно жирные топи. Вдруг впереди послышался мелодичный звук бегущей воды. Добежали до межи редких деревьиц, перед которыми, на дне оврага, бурлил арык, запруженный старыми бревнами и ломанными ветками, что заставляло воду звучать и петь на разных ладах. Катарина, наконец, остановилась. Молча. Стала лицом к ручью, не поворачиваясь к Елене.
