Сергей Довлатов - Речь без повода... или Колонки редактора
Спасибо за внимание.
«Новый американец», № 67, 24–30 мая 1981 г.КР В СОЮЗЕ НАМ КАЗАЛОСЬ…
В Союзе нам казалось, что мы — демократы. Еще бы! Ведь здоровались с уборщицами. Пили с электромонтерами. И, как положено, — тихо ненавидели руководство…
Тоталитарный строй нам претил. Мы ощущали себя демократами.
И наконец сделали окончательный выбор. Подали документы на выезд.
Приехали. Осмотрелись.
И оказалось, что выбрать демократию — недостаточно. Как недостаточно выбрать хорошую творческую профессию.
Профессией надо овладеть. То есть — учиться. Осваивать навыки. Постигать законы мастерства.
Мы учимся демократии подобно тому, как учились ходить. Робко и неуверенно делаем первые шаги. Естественно, не обходится без падений и ушибов…
Скоро мы будем отмечать юбилей «Нового американца». За это время газета изменилась самым радикальным образом.
Я говорю не о количестве страниц. Не о принципах верстки. И даже не о качестве публикуемых материалов.
Произошло нечто более важное. Изменились мы сами.
Чего только не происходило за эти месяцы в редакции! То делались попытки установить непререкаемое единовластие. То, наоборот, — увести газету в дебри анархии и безответственности.
Часы напряженных дискуссий сменялись периодами расслабленного умиротворения. Турниры уязвленных амбиций чередовались с припадками взаимного обожания.
Шаг за шагом мы избавлялись от пережитков тоталитаризма. И процесс этот далеко не завершен. Но уже сейчас можно говорить о торжестве демократических принципов.
Есть обязанности у президента корпорации. И есть обязанности у наборщицы. Спорные вопросы обсуждаются на редакционных летучках. Если не удается прийти к общему мнению — голосуем. Последняя статья Глезера обсуждалась четыре раза. И все-таки была отвергнута. Большинство голосовало против. За — только двое. Президент и главный редактор…
Разумеется, количественный принцип — не идеален. Истина далеко не всегда принадлежит большинству. Но меньшинству она принадлежит еще реже…
Любое учреждение представляет собой крошечную модель государства. У тоталитарной модели есть свои преимущества — оперативность, дисциплина, безоговорочная исполнительность. Но во имя этого приходится жертвовать главным — человеческим достоинством.
И потому мы — убежденные демократы…
Конечно, мы — не только сослуживцы. Не только — единомышленники. Есть у меня в редакции близкие друзья. Люди, которыми я восхищаюсь. Мнением которых чрезвычайно дорожу.
Стоит ли выделять их фамилии? Пожалуй — нет. Ведь это будет не демократично…
«Новый американец», № 46, 24–30 декабря 1980 г.КР ПРИБЛИЖАЕТСЯ НОВЫЙ ГОД…
Приближается Новый год. Время — подводить итоги. Время — загадывать желания.
Я вспоминаю прошлогодний конец декабря. Газеты еще не существует. Мы только говорим и думаем о ней. Мы строим планы. Проделываем массу наивных, бессмысленных вещей…
Помню, я убеждал своих товарищей:
— Главное — заказать визитные карточки…
Опыт появится еще не скоро. А пока — нагромождение встреч, ошибок, разочарований…
Мы беззастенчиво обиваем пороги. Иногда нас обманывают. Чаще — бескорыстно и охотно помогают.
И все-таки, нет главного. Нет — денег…
Помню, как один из нас твердил:
— Клянусь, я ограблю банк!..
И наконец — телефонный звонок. Безумный крик Леши Орлова:
— Меттер (непечатное) раздобыл (непечатное) двенадцать тысяч (непечатное, непечатное, непечатное)!!!
Нас было четверо тогда. Четверо совершенно разных людей. Четверо нищих эмигрантов, готовых бороться за свое призвание.
Нас объединяла жажда работать по специальности. И полное нежелание заниматься чем-либо другим. Наши жены критически хмурили брови…
Но вот появилась газета. Одни проблемы сменились другими. Чистого энтузиазма оказалось мало. И профессионального опыта — мало. И собранных денег было — мало, мало, мало…
Мы плутали в джунглях американского бизнеса. Ломились в открытые двери. Изобретали бесконечные велосипеды.
Мы делали ошибки. Публиковали вздорные статьи. Нарушали границы дозволенного. Робели перед авторитетами.
Ощущение контакта с читателями поддерживало нас. Помогало устоять в неравной конкурентной борьбе.
Трижды мы переживали угрозу краха. Трижды выворачивали свои карманы. Трижды обращались за помощью к читателям…
Газета стала реальностью. Из маленького этнического курьеза она превратилась в жизнеспособный духовный центр. Ощущение чуда сменилось повседневными заботами…
Мы были очень разными людьми. И это должно было сказаться. Ведь речь шла не только о принципах газетной формы. Речь шла о новых жизненных принципах.
Что лучше — копировать другие издания? Или — создавать новую русскую прессу? Пытаться угодить всем? Или действовать в расчете на конкретного читателя? Решать вопросы сообща или подчиняться единственному непререкаемому голосу?..
Нас осталось трое. Это было грустно и неизбежно.
Затем пришли другие люди. Появились новые друзья и единомышленники, молодые, яркие, талантливые…
Скоро Новый год. Время подводить итоги. Время загадывать желания.
В этот день мне хочется сказать:
— Нам повезло! И вам так повезет! Увидите…
«Новый американец», № 47, 31 декабря—6 января 1981 г.ПИСАТЕЛЬ В РОЛИ КАССАНДРЫ
Выступление на пресс-конференции в Лос-Анджелесе
В ходе конференции состоялось несколько бурных дискуссий.
Проблематика одной из них была сформулирована так:
1. Русская литература — две или одна?
2. Каким представляется вам будущее русской литературы.
Две литературы или одна?
Мне кажется, вопрос сформулирован недостаточно четко. Речь должна идти не о литературе. Речь может идти только о литературном процессе. О различных формах, уровнях и тенденциях литературного процесса.
Литература это то, о чем пишут в школьных учебниках. Мы же, собравшиеся здесь журналисты, беллетристы и критики — независимо от разряда дарования — являемся участниками литературного процесса.
В этом процессе сосуществуют различные тенденции. Причем не одна и не две. А целых три. Как в русской сказке:
1. Официальная верноподданническая тенденция в Союзе.
2. Либерально-демократическая — там же.
3. Зарубежная часть процесса, включая самиздат. (Поскольку самиздат тяготеет к русской литературе в изгнании.)
Сейчас эти тенденции кажутся антагонистическими, взаимоисключающими. Хорошо бы, конечно, взглянуть на это дело через сто или сто пятьдесят лет. Когда нынешняя литература осядет в школьных учебниках. Но это сделать трудно.
Можно поступить иначе. Можно поступить — наоборот. А именно, взглянуть отсюда — на литературу столетней давности.
И сразу появятся впечатляющие аналогии.
Оказывается, тройственный процесс существовал всегда. Имела место охранительная тенденция (Лесков). Либерально-обличительная (Щедрин). Самиздатская (Чернышевский). А также литература в изгнании (Герцен).
Издалека литература прошлого кажется ровной и спокойной. И в ней царит относительный порядок.
Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что эту литературу сотрясали невероятные катаклизмы.
Пушкин добивался издания «Бориса Годунова» шесть лет. «Скупого рыцаря» — десять лет. «Медный всадник» так и не был опубликован при жизни автора.
Белинский и Добролюбов так и не увидели своих книг.
«Горе от ума» вышло через несколько десятилетий после смерти автора.
«Философические письма» Чаадаева опубликованы в 1907 году…
Помимо катаклизмов имели место фантастические несуразности.
Неутомимый обличитель режима Салтыков-Щедрин был губернатором. (Это такая же дикость, как если бы «Чонкина» написал Андропов.)
Самиздатский автор Грибоедов был дипломатом. (Вроде Добрынина.)
Революционер Герцен жил в Лондоне на доходы от своего поместья. (Вообразите, что сейчас в Москве переиздали «Звездный билет» Аксенова и уплатили ему гонорар.) И так далее.
Кто сейчас задумывается об этом? Время сглаживает политические различия. Заглушает социальные мотивы. И в конечном счете наводит порядок.
Взаимоисключающие тенденции образуют единый поток.
Белинского и Гоголя мы упоминаем через запятую. А ведь разногласия между ними достигали крайней стадии. За одно лишь цитирование письма Белинского — Гоголю Достоевского чуть не расстреляли.
Время перемешает акценты. Ретуширует контуры. Отодвигает на задний план минутные исторические реалии.
