Юрий Поляков - Гипсовый трубач, или конец фильма
– Так в чем же дело? Сразите врага штыком сатиры! Или силы теперь уж не те? Или нет пороха в пороховницах?
– Порох-то есть! - обиделся Болт. - Сталина нет! Да и «Правда» уже не та стала…
Кожаная дама сделала удивленные глаза, Имоверов слегка нахмурился и зашел с другого бока:
– Ян Казимирович, вы ведь по корням-то поляк?
– Поляк. Но я советский поляк!
– Это, конечно, ясно… - вздохнул Имоверов, чувствуя, что разговор приобретает некую идеологическую пакостность. - Откуда вы родом?
– Род Болтянских из-под Збыхова… - бодро ответил дед.
Кеша, до этого с иронией наблюдавший за бенефисом прадедушки, вдруг сморщил лоб, и на его лице появилось то страдальческое выражение, с каким обычно голливудские актеры произносят свое знаменитое: «Oh, no!» И действительно, случилось худшее: голос великого фельетониста сделался вдруг каким-то патефонным - и началось:
– Мой дед Станислав Юзефович Болтянский попал в Сибирь за участие в польском восстании. В Тобольске он женился на дочери ссыльного поляка Марысе Гржимальской…
– Однако вернемся из генеалогических недр истории в настоящее! - бодро попытался исправить ситуацию Имоверов.
Но не тут-то было!
– …О, это была романтическая история! Он стрелялся из-за нее с офицером Захариным, был ранен и шел под венец с неподвижной рукой на черной перевязи…
В глазах кожаной дамы появился ужас, она панически замахала руками, но остановить Болтянского было невозможно. Однако Кокотов не слушал ветерана. Нет, он, умирая сердцем, следил за тем, как из дубовых дверей выпорхнула Наталья Павловна в белом ломком плащике и с тем же самым крокодиловым портфельчиком в руке. Походкой сильфиды, опаздывающей на бизнес-ланч, она направилась к красному дамскому «крайслеру», села в машину и, лихо развернувшись, уехала. При этом Лапузина даже не взглянула в сторону телевизионного священнодействия. Андрей Львович горько вздохнул и вернулся в жизнь.
– … женился он, вопреки воле отца, уже не на польке, а на русской - дочери купца второй гильдии Антонине Коромысловой…
– Стоп-стоп-стоп! - замахала руками редакторша. - Ян Казимирович, мы же договорились: очень коротко и по существу! Вы поняли?
– Понял!
– Тогда работаем! Тишина!
– …У них было четыре сына: Бронислав, Мечислав, Вячеслав. Я четвертый, младший.
Бедный Иннокентий покраснел и в смущении отвернулся.
– Стоп! - приказала редакторша. - Нам не нужна история вашего почтенного семейства! Нам нужны сегодняшние проблемы. Вы поняли меня?
– Понял. Когда грянула революция, мне было всего семь лет, но я хорошо помню, как отец, сильно болевший, призвал нас к своему одру и сказал…
– Стоп! - взвизгнула кожаная и мягко упрекнула Имоверова: - Алексей, ну спросите что-нибудь! Не молчите! Работаем!
– Ян Казимирович, а как вы тут вообще поживаете? Как вас кормят? - душевно поинтересовалась звезда.
– Плохо кормят. Сосиски стали вот такусенькие! - ветеран показал полпальчика. - Нет, я что-то не то говорю… Где Ящик?
– Дался же вам этот ящик! Хорошо, спасибо, Яков Казимирович, достаточно! - поблагодарила кожаная. - Кто следующий?
– Я! - выступил вперед Жуков-Хаит… Редакторша шепотом проинструктировала Имоверова, тот приосанился и спросил строгим голосом:
– Так кто же хочет, Федор Абрамович, отнять у ветеранов культуры легендарное «Ипокренино»?
– Инородцы! - рявкнул Жуков-Хаит так, что старичков откинуло назад, а лицо кожаной дамы панически исказилось. Даже влажная блондинка, которая сидела в кресле и отрешенно полировала ногти, недоуменно вздернула головку, так вскидываются сонные пассажиры на неприличное словцо, брякнутое кем-то в автобусе. Зато оператор, довольный, ухмыльнулся.
– Какие еще инородцы? - оторопел Имоверов.
– Те же самые, что и Великую Россию сгубили! Вы знаете, как фамилия бандита?
– Ну, и как?
– Ибрагимбыков! - с отвращением произнес ЖуковХаит. - А как фамилия нашего директора, знаете?
– Как же?
– О-гу-ре-вич!
– Я белорус! - жалобно пискнул из-за колонны Аркадий Петрович.
– Знаем мы таких белорусов! - демонически захохотал Жуков-Хаит. - Это кавказско-еврейский заговор! Русский человек у себя в стране бесправен. Почему у татар есть свое министерство культуры, а у русских нет? За что бились на Куликовом поле? А?! За что? Вы мне можете объяснить?
– На Куликовом? Я? Не могу… - растерялся Имоверов.
– Включишь телевизор - ни одного славянского лица! - вдохновенно продолжил Жуков-Хаит. - Сплошь инородцы! Это что? Это - виртуальный геноцид русского народа! И вы за это ответите!
– Я не инородец! - взмолился ведущий, и в самом деле, скорее, похожий на пригожего скифского юношу, воспитанного развратным греком.
– Вы еще хуже!
– Почему?
– Сами знаете!
– Стоп-стоп! - как-то даже нехотя проговорила кожаная дама. - Федор Абрамович, вы что такое нам тут говорите?! Мы о чем сюжет пишем? Об «Ипокренине», которое хотят отнять у стариков! А вы? Вот когда мы будем снимать о ксенофобии, мы к вам обязательно снова приедем. А сейчас ближе к теме! По этому поводу вам есть что сказать?
– Есть! Слушайте все! Только русская национальная власть наведет в стране порядок! - воззвал ЖуковХаит. - Нет чужебесию! Долой чужекратию и мужеложество! Слава России! Я все сказал! - Выкрикнув последнее, он вскинул голову и, чеканя шаг, пошел прочь.
– А он у вас нормальный? - спросила кожаная дама, в отчаянье, как шапку, сдвинув набекрень свой парик.
– Не волнуйтесь, он скоро перекоробится… - робко успокоил ее кто-то из старичков.
– Перекоробится? Ну разве что… А пока все какуюто ересь несут! Прямо не знаю, что и делать! Хоть уезжай…
– Ну где же Ящик? Скорее найдите Ящика! Он все правильно скажет! - воскликнули сразу несколько ветеранов.
– Дмитрий Антонович, - взмолилась редакторша. - Ну, вы-то хоть объясните по-человечески, что здесь происходит?
Жарынин неторопливо выступил вперед. Лицо его было исполнено суровой торжественности, ноздри слегка раздувались, а глаза светились огнем правдолюбия.
– Взгляните вокруг, какая красота! - Он широко и властно взмахнул рукой. - «Ипокренино» - это не только природная, историческая и культурная жемчужина Подмосковья, это пристань чудесных талантов, всю жизнь бороздивших океан вдохновения и заслуживших священное право на тихую гавань. Последнюю гавань в своей отданной стране жизни… И эта гавань в опасности!
– Замечательно! - воскликнул Имоверов, невольно захваченный мощной метафорой Жарынина. - Так что же за коварные гольфстримы угрожают этой тихой гавани?
– Правильно! Именно - «гольфстримы»! - внезапно вернувшись, встрял Жуков-Хаит, но его коллективно зашикали и оттеснили.
– …Наш святой долг, - невозмутимо, крепчая голосом, продолжил свою речь Жарынин, - наша задача - сохранить эту жемчужину и передать в надежные руки новых поколений творцов, поэтов, музыкантов, художников. Нет, не гольфстримы угрожают нам, а наглое криминальное рейдерство. Ибрагимбыков - запомните это имя! Это имя человека, впрочем, нет, не человека…
Кто-то тихонько тронул Кокотова за плечо, он обернулся: дежурная по главному корпусу протянула ему узкий конвертик, от которого исходили тонкие ароматические флюиды. «Интересно, - подумал писатель, - эти конверты уже продаются с душистой пропиткой, или они насыщаются своим волнующим запахом, хранясь в пределах жизни красивой и дорогой женщины?» Размышляя таким образом, он надорвал конверт и вынул вдвое сложенный листок. Летящим, но разборчивым подчерком на нем было написано:
Уважаемый Андрей Львович!
Возможно, я больше не вернусь в «Ипокренино». Это зависит от результатов сегодняшних переговоров. Но так или иначе я была рада встретить вас и вспомнить юность. Вы меня, конечно, не узнали. Хотя скажи я вам всего одно слово - и вы, конечно, вспомнили бы все!…
Но неважно. Пусть это останется тайной. Жизнь без тайн скучна.
На всякий случай - прощайте!
Н. Лапузина
От мысли, что он больше никогда не увидит Наталью Павловну, все существо Кокотова наполнилось детской знобящей досадой, а на глазах едва не выступили слезы, но именно в этот обидный момент раздался шквал аплодисментов, вернувший писателя к действительности. Андрей Львович оторвался от записки и огляделся: хлопали все - насельники, Огуревич, Имоверов, кожаная дама, влажная блондинка, оператор, водитель джипа… Даже Агдамыч, зачем-то уже начавший отвинчивать таблички, отложил отвертку и бил мозолистыми ладонями, издавая звуки, похожие на те, что произвели бы два стучащих друг о друга лошадиных копыта. Жарынин, по-оперному приложив руку к груди, раскланивался с публикой легкими движениями головы, точно дорогостоящий виртуоз на благотворительном концерте.
