Наталья Арбузова - Тонкая нить
У Сашка больше не меняется спонтанно цвет волос. По-видимому, загрузил в свою голову столько информации, что новая уже так, пустяки. Теперь темно-русый, это при ярко-синих глазах. Идеальный представитель Земли. А хороша и смуглянка Лиза. Саш взял ее на экскурсию совсем недалёко, на ту сторону луны – сверял там карты. Вернулась совсем не напуганная – набралась куражу от Валентины. На даче стареющая Валентина сидит по другую сторону круглого стола – смотрит поверх очков, как ребята рисуют кратеры. Тамара Николавна не вяжет, кутается в платок, ей пальцы свело артритом. Ильдефонс в Валентинином фартуке чистит картошку. Просторно и тихо. На Профсоюзной Сашок живет в комнате у бабушки с дедушкой – мама Света вышла замуж за строителя из Донецка. Уроки делает на юру, получает всегдашние тройки, но поступать все равно собирается, сам не знает куда. Все поступают, и он туда же. На Войковской квартира трехкомнатная, у Лизы маленькая комнатушка, мама Соня в большой, на большой кровати. Профессор Кунцов окончательно и бесповоротно занял третью, принадлежащую Энгельсу Степанычу – тот давно не кажет глаз. Лиза отличница в физматшколе. В Высшей школе она, переросток, учит теорию Дарвина вместе с приготовишками. От обезьяны так от обезьяны. А может быть, и не так. Рассмотрим все возможности, потом обсудим. Саш время от времени участвует в экзаменационной комиссии, ему очень идет ритуальная шапочка и вообще идет его молодость. Ильдефонс теперь обращается к нему не иначе как вы, Александр. С Виктором Энгельсовичем Кунцовым Ильдефонс – преподаватель истории отечества – встречается носом к носу в институте, но тот сослепу принимает его за студента Илларионова. Илларионов снова учится у Виктора Энгельсовича, правда теперь он попал в лапы профессора Кунцова намного раньше. Время идет как-то быстрей, словно бы по накатанной дорожке. Ильдефонс больше не ходит на кунцовские лекции разыгрывать пантомимы. Он тоже уже в возрасте, только непонятно, в каком.
Шоссе на Николину Гору бойкое. Борис Брумберг – официант с золотым подносом. Зовут только его, хотят иметь дело именно с ним. Просят присесть за столик, выпить здоровье честной компании. Обсуждают при нем такие проблемы, что боже ж ты мой, спрашивают совета. В банке на счет Лизы к восемнадцатилетию уж положена кругленькая сумма. А Лиза аукается в дубравке. У нас заместо лесного царя просто леший, и он имеет на Лизу кой-какие права. Его крестница, не при добрых людях будь сказано. Воинствующий русофил Ильдефонс, конечно, хотел бы сделать из Лизы барышню-крестьянку: прямой пробор, коса в руку толщиной. Вот и он сам, легок на помине. Устроил на вырубке выездной семинар для полуграмотной нечисти, которая чет и нечет не разбирает. Господи, до чего нехороши: землистые лица, путаные космы. Ильдефонс показывает слушателям короткий палец – смеются непристойным смехом. Два пальца – еще пуще. Куда легче преподать вьетнамцам историю не ихнего отечества. Лихорадочный апрельский ветер гуляет по нечесаным лешачьим головам, треплет немытые косицы кикимор. Средь пятен снега пестрит розово-голубая медуница. Борис Брумберг принимает сегодня за особым гостевым столиком Ванду с мужем. Те хотят видеть Лизу – она здесь, с дедом. Зовут не дозовутся. Но с ней Ильдефонс, бояться нечего. Так и уехали не видавши. Правда, а где же Лиза? не около Ильдефонса? Она на поляне празднует языческую весну. Ей уже скоро десять, она, как и мать, плечиста и хороша еврейской отроческой красотой. В зеленых глазах таится немеркнущее преданье, как у колодца Иаков однажды встретил Рахиль. В Высшей школе не учат главной загадке жизни – ее отгадка витает в воздухе меж берез.
Энгельс Степаныч Кунцов женился законным браком на той своей, арзамасской хозяюшке. Она его лет на десять моложе, и оба уже на пенсии. К сыну на Войковскую ехать с женой не пожелал. Долго выбирал, где купить дом – слишком хорошо знал секретный экологический атлас. Ходил с радиационным датчиком вокруг каждой избы. Наконец купил в Торопце, на озере, и отдался целиком единственной своей страсти – уженью рыбы. Виктор Энгельсович оприходовал отцовскую комнату. Выбросил две оставленные дедушкой Энгельсом книги – «Белую березу» Бубенова и «Кавалера золотой звезды». Сохранил лишь чистенький, далее первой страницы не открывавшийся «Справочник по ядерной физике». Энгельса же Степаныча устроили по звонку начальником отдела кадров на звероферму, каковая должность была формальна, поскольку всем успешно распоряжалась его бойкая сотрудница Елена Сергевна. С нутриями и норками ему тем более не приходилось иметь дела, и очень хорошо – они пачкали и воняли. Прошел разок вдоль вольер, когда оформлялся, и ладно. Рыба в озере плескалась крупная, так что ежеминутное ожиданье налетов с воздуха потихоньку отпустило Энгельса Степаныча. Жена Настасья Андревна делала во такую окрошку, и пенсия у него была большая, только не стало казенного спирта. А покупная водка не шла ему впрок, и всякий раз как подсекал он рыбу, видел в озере укоризненное лицо Элеоноры Иванны. Вот, дескать, и меня так, чпок и нету, а кто – поди знай. Ох, как хотелось это знать шестидесятишестилетнему Энгельсу Степанычу Кунцову. Страшным, сиплым голосом звал он: Эля! но вместо Эли казала колючий плавник бесстыжая русалка, а рыба той порой, порвав губу, уходила. Все стихало, в глубине отражались темные дубы. Обессиленный, сидел Энгельс Степаныч на ящике, когда из воды после русалочьего показался четырехлопастный хвост атомной бомбы. Бросив снасть, выламывая тростник, бежал он к дому, и долго не могла Настасья Андревна добиться от него толку.
Мама Света печет пирог с лимоном – Сашок поступил в текстильный институт. Будет ездить без пересадок до Октябрьской. Хоть это и не событие для магистра Высшего знания, но Валентина, туда же, состряпала что-то праздничное. Ее недавно вызывали наверх по вопросам перспектив развития англоязычных народов и последствий их нынешнего мирового лидерства. Произвела отличное впечатленье – сотрудничество закрепилось. Там, наверх у, неведомо где, тоже лето. Саш в римской тоге средь парка читает лекцию о парниковом эффекте. Там нет каникул, нет перерыва в развитии разума. Есть водоемы и водометы, и водная пыль рассыпается по ветру, ветер же свеж, и деревья играют сильной листвой.
Уже горел Белый дом. Средь нездешнего сада Саш – в алом плаще тонкого сукна, очень картинный на фоне краснеющих канадских кленов – приводил слушателям многочисленные примеры сползанья демократических режимов к диктатуре. Виктора Энгельсовича одолевали другие заботы. Пройдя годичный испытательный срок, будучи избран завкафедрой на пять лет, спешно выдавливал группу поддержки прежнего начальника и набирал свою команду. Все ключевые позиции по отмывке министерских денег в научном секторе у него были схвачены до того. Довольно подачек от Бориса Брумберга, побоку Лизину физматшколу. Главное – связи, остальное приложится. По утрам теперь сам отвозил дочь в частную гимназию, где училась кузина Маша, двумя годами ее старше. Ильдефонс, ко всякой бочке гвоздь, преподавал там по совместительству историю, нимало не заботясь о согласовании расписаний, поскольку мог одновременно находиться и тут и там. Директриса отдала предпочтенье православному учебнику – Илья Федорович долбил детям про Кирилла и Мефодия. Дети смеялись над его мешковатыми брюками и звали: Чарли Чаплин. Лиза гуляла с кудрявой Машей. Раздавался щелчок, хоть уже и знакомый, но всегда неожиданный. Маша хлопала глазами, а открыв их видела опять Лизу, только несколько рассеянную. В Высшей школе начинались занятия, брат отводил сестру в группу. Встречные кланялись с величайшим почтением, шептали: преемник Великого Магистра. В текстильном институте звенел звонок на третью пару. Сашок, аккуратно выплюнув жвачку в урну, трусил в аудиторию. Саш, призванный для беседы, шел к Великому Магистру. Тот некогда подъезжал к помосту, сколоченному на платане, в высоком кресле вроде режиссерского. Сейчас, высохший, с запавшими глазами, сидит в кресле-каталке, на подножке коего пристраивается узкобедрый Саш. Содержанье беседы да не будет оглашено. Но и ничего не слыхавши, можно утверждать: не только нежеланный труд ради хлеба насущного остался неизбежным, но и старение, и смерть. Валентина выглядит старше Тамары Николавны и все тает, тает. Сохранились кинокадры: она как игла прошивает пушистый нетоптаный снег, исчезая из виду.
Тамара Николавна помнит семилетнего мальчика, сказавшего ей у калитки: не уходи. Ради него с большим опозданьем вырвалась оттуда и вернулась сюда. Мальчика, о чьем рожденье никто не написал ей в лагерь – сама увидела во сне перед побудкой. Теперь ждет сорокатрехлетнего и не может дождаться. Если дождется – рассыплется в прах. Красивый Саш присел у ног ее, как только что сидел у ног Великого Магистра. Саш скорее дух, нежели человек, а у Тамары Николавны острая потребность заземлиться, коснуться обычного человеческого существа. С Виктором-то Кунцовым тоже неладно. С кем у него договор и какого свойства? Об Ильдефонсе и говорить нечего. Вон стоит на одной руке ногами вверх и еще поворачивается вокруг своей оси в таком положении. Любимая Валентина и даже крошка Лиза время от времени отправляются на какой-то шабаш. Ни одного нормального человека. «Ну хорошо, пра, – вступается Лиза, – а ты сама? ты разве не призрак? Кончай ломаться, иди есть яблочный пирог». Ильдефонс его разрезает – вылетают штук пять воробьев. Тамара Николавна смеется самым обыкновенным смехом, ничего общего не имеющим с леденящим душу хохотом привидения. Все замолкают – тихий ангел пролетел, на их молчанье ложатся привычные звуки. Молодые ежи с мягкими колючками шуруют яблочные очистки. Редеющий лес затихает, полный не птиц, а шорохов.
