Сергей Саканский - Человек-тело
По идее, такого человека, как я, не должны были принять в идеологический вуз. Я и работы на конкурс послал просто так, даже не помышляя об успехе.
Осенью 82-го года, став студентом ЛИ, я был даже как-то разочарован. Получалось, что КГБ — это какая-то фикция, нет никакого КГБ — в нашем выстраданном понимании.
Скажу более — и это вообще, казус, которому нет иного объяснения, чем самое простое — аппарат подавления в СССР просто не работал. Дело в том, как раз в период вступительных экзаменов я находился под судом за хулиганство. Это была самая настоящая судимость, хоть и за сущий пустяк — пьянку и драку с ментами.
Да и сам этот акт был странным, только подтверждающим мою теорию. Я умудрился сгоряча дать по морде лейтенанту, причем, прямо в отделении милиции. Более того, совершив этот поступок, за который безоговорочно должны были посадить, пьяно осознав в желто-зеленом свете КПЗ, что мне уже нечего терять, я стал кричать:
— Брежнев — дурак!
Мало того, когда на эти вопли не отреагировали, я закричал, что Ленин дурак, Сталин дурак и даже Карл Маркс — дурак.
Лица ментов были удивленными, даже испуганными. Почему они не спровадили данного субчика прямо в КГБ, тайна, крытая мраком. Меня просто привезли утром в нарсуд, присудили штраф, а на другой день я еще пришел в отделение, где мне вернули мой нательный крест, причем, вернул тот самый лейтенант, уже с фингалом под глазом, мягко меня журя.
Странная была жизнь, совсем не та, как она представляется сейчас, да и не та, какой она нам самим представлялась тогда…
И вот, этот преступник был принял в Литинститут. Этот молодой поэт читал всем на своем пути свою поэму о Ленине.
Эволюция марксизманачиналась с бороды.Вова лыс был, словно клизма,всем грозился дать пизды.
И так далее. Хоть и говорилось в самой поэме — «За такой свободный дух в наше время бьют, как мух…» — никто меня не бил, не ловил.
Забавная ситуация. Мы тогда во всех и каждом искали стукачей. Одна из теплых общажных группировок заподозрила в стукачестве, как я узнал через много лет — меня самого. Это меня, автора поэмы «Хуй»! Немыслимо.
Я любил мою поэму, я сам был в восторге от нее. В тот год я был весь в какой-то эйфории — от того, что мне удалось написать такое, от того, что я вообще решился это написать, от неизбежного будущего, которое ожидало меня, именно потому, что я это написал.
Мог ли я представить, что никакого будущего не светит ни поэме, ни мне? Что поэма прошелестит лишь в узком кругу профессионалов и умрет? Что даже я сам позабуду часть ее строк?
Что я могу вспомнить их поэмы «Хуй» сейчас? Допустим, попытаюсь сейчас с самого начала…
Поэма содержала предисловие, где обыгрывался лозунг
СЛАВА КПСС!
Это соответствовало анекдоту, ходившему тогда:
«Мама, мама! Кто такой Слава Кепеэсэс? Почему везде написано его имя?»
Конечно, отголосок народного анекдота должен был свидетельствовать о народности самой поэмы.
Хоть убей, не помню самых первых строк, с которых начиналась поэма. Предисловие было написано с высоты тогдашней современности: там была близкая народу критика — опять же, что-то о колбасе и очередях, и будто предлагалось вместе с автором выяснить причины этого явления:
Как сиповку, дрючу ракомМысль одну свою лихую.
Конечно же, здесь рифмовалось «хуя», но в каком контексте — память отшибло. Далее.
Мысль проста: такой эксцесс —Славка жил КПСС.Славка парень был неглупым,хуй с малиновой залупойон как флаг с собой носил,не щадя ни слов, ни сил.
Вот и всё, что помнится из предисловия. Кануло. Дальше, собственно открывалась история, текст самой поэмы.
Эволюция марксизманачиналась с бороды.Вова лыс был, словно клизма,всем грозился дать пизды.За такой свободный духв наше время бьют, как мух,но у батюшки-царизмадоставало гуманизма,и росли большевички,как под дождичком грибки.
Жен ебли, писали пулю,грызли вдрызг карандаши —в Ницце, Риме, Ливерпулена какие-то шиши.А Россия прежних днейне знавала лагерей,и борцы сидели в тюрьмахили когти рвали в Цюрих,а великий большевикдаже в Шуше вел дневник.
И боролся этот урказа свободу пролетар.Мамка — немка, папка — чурка…Словом — парень из татар.Мамка с папкой пареньканедоделали: хуйкане хватало паренёчку —пустячка, хуйни, хуёчка…
.
.
В памяти моей — только точки. Должно быть две парных строки с мужской рифмой. И следующие шесть строк — начало следующей строфы — тоже вылетели из памяти.
.
.
.
.
.
.
Кто он, что он? Лидер красный?Или просто педераст он?Неспроста любил детейи не бился за блядей.
Вот и рвался Вова к власти,страстно, как с похмелья срут.Он бы рад быть педерастом,да без хуя не берут.
.
.
.
.
.
.
Февральская революция, отречение от престола Николая, за ним — Михаила Романовых, образование Временного правительства во главе с А. Ф. Керенским в поэме изображается так…
Коля был простецким парнем,не цеплялся он за власть.При толпе неблагодарнойподписал, чтоб отъеблась.подмахнул, сломал стило,дернул в Царское Село.Миша также, вслед за братомотвалил, ругнувшись матом.Встал без шума и без дракНа престол один чувак.
Он размахивал фуражкой.совещанья собирал —Александр Федрыч, Сашка,пиздобол и либерал.Но известный большевиквсе же влез на броневик,и ведет большевичочекв коммунизм бронивичочек…И с чего большевикилюбят так броневики?
Уж и не помню тот фрагмент поэмы, где большевиков привезли в запечатанном вагоне в Питер, совершив впрыскивание бациллы. Именно там виртуозно вписывалась в текст загадка про «большевик» и «броневик» — инородная народная ткань.
Но валили люди валомслушать новую звезду,и картаво открывал онрот, похожий на пизду.
Здесь как раз ключевое место сюжета поэмы: ведь весь смысл жизни Ильича по моей версии был в том, чтобы заполучить полноценный пенис, которого он был с рождения лишен. Поэтому он и рвался к власти, именно это и сделал, когда власть была достигнута. Имелся в виду, «период двоевластия», конечно.
И ужо до властелинав ероплане мчит холуй.В Питер прямо из Берлинанелегально прибыл хуй.Большевистским холуямзаплатили дохуя,и приштопал холуищек месту нужному хуище.Вовик руки им пожалИ ебаться побежал.
Ах, ребятки, как приятнов первый раз, как в первый класс,хуем чистым и опрятнымбабе двинуть между глаз!Надька с воплем отдалась,насосалась девка всласть…Он сует, куда попало,ненасытный: снова мало!И ебется он, и ссыт.Хуй, как памятник, стоит.
— Ближе, писька! Жопа, ближе!Раком! Ставлю в позу сам…И лежит, пиздюлю лижет,хуем возит по зубам.
.
.
.
.
.
.
Канули в лету строки о Разливе и шалаше, а жаль: там был запах сена и колорит, и замечательная сцена онанизма с новеньким, пахнущим свежей типографской краской органом. Вот что осталось от этого периода…
И пока большая драканачиналась не спеша,смело шпарил Надьку ракомлысый в листьях шалаша.
Осень семнадцатого года описана следующим образом.
И пошли дела большие,знаменитые в веках.днем и ночью вся Россиятусовалась в кабаках.Вдруг один меньшевичоктихо входит в кабачок.говорит: — А если писькаУ марксистов-ленинистов?Слышал я: берут минет,и у них, мол, хуя нет.
— Есть! — ответил с места лысый.— Велика, куда ни суй,большевистская пиписа,пенис, член, короче — хуй!На трибуну лезет он,потный, лысый, как гандон.Перед ихними вождямипробежал, гремя мудями.У великого вождяпролетарские мудя.
Это был, конечно, момент истории, когда В. И. Ленин ответил выступавшему Церетели с места: «Есть такая партия!» и дальнейшая игра слов «рано/поздно» — о необходимости штурма Зимнего именно до созыва кворума съезда советов, где большевиков бы просто послали нахуй. Вот что заявляет мой личный Ленин, Ленин поэмы «Хуй»:
